101.
Я считаю, что проблема в обзоре Паркера и Йоханссона кроется в их представлении о городе и городском как о территориально ограниченной сущности. Совместности становятся городскими согласно тому, что «рассматриваемый ресурс должен быть преимущественно доступен в масштабах города или на меньшем масштабе». К сожалению, эта идея не позволяет оценивать значимость городских совместностей, размещающихся и производимых в том числе вне городского масштаба.
Представление о городском (urban) как качестве, присущем территориально определяемому городу (city), упорно сохраняется как в повседневном мышлении, так и в большинстве академических текстов102, к коим относятся и вышеописанные статьи, посвященные городским совместностям. Совершенно ясно, что такие представления помогают нам осмыслять ощутимые отличия пространств в черте города и за его пределами, то есть в деревне или пригороде. Тем не менее, если мы возьмем эту концепцию как инструмент анализа, нас ждут жесткие ограничения. Еще в 1938 году Луис Вирт103 заметил, что мы не можем принимать «город» и, следовательно, «городское» как данность, к тому же прикладываемую к очевидно неограниченному объекту. Вирт доказывал, что плотность, количество населения или площадь поселения – спорные критерии определения города. Сегодня сами паттерны урбанизации все больше оспаривают, казалось бы, самоочевидные отличия города и пригорода, городских и сельских земель. Некоторые части «большого города» могут выглядеть или ощущаться как деревня, и в то же время деревни, в которых, например, устроены крупные рынки, могут напоминать о городе. И что нам делать с крестьянскими фермерами, отправляющимися на протестное шествие в город? Этот протест «городской»? И что делать с культурными практиками, которые создавались в сельских районах поколение за поколением и ныне практикуются мигрантами, проживающими в городе? Это городское или нет?
Два ключевых подхода, выработанных в рамках урбанистической теории, позволяют вырваться из вышеупомянутых пределов концепции города как «локализованной пространственной сущности». Работы Анри Лефевра, помыслившего город как echelle (масштаб) и niveau (уровень), становятся трамплином для обоих подходов. Таким образом, один из концептов Лефевра представляет «городское» как «произведенный масштаб» (produced scale) и тем самым позволяет соотносить этот масштаб с множеством иных, от тела до глобальности. В противоположность этому, niveau фокусируется на культурных аспектах города, видимого как пространство медиации, смягчающее конфликты повседневного с логикой коммодификации.
Бреннер и Шмид104 предлагают теоретизировать «городское» не как сущность, обусловленную строгими и гомогенными метриками; их подход предвосхищал Вирт, предостерегая исследователей от уподобления «урбанизма» «физической сущности города»105. Конечно, Вирт довольно точно предсказывает будущие открытия:
Технологические развития в областях транспорта и коммуникации, практически обозначающие новую эпоху человеческой истории, акцентировали роль городов как доминирующих элементов нашей цивилизации и невероятно расширили городской образ жизни, вырвавшийся за пределы города как такового106.
Доказывая, что «городская проблематика» отождествилась с обществом, Лефевр подхватил и развил эту интуицию, взявшись говорить о «городском обществе»107. Согласно Лефевру, городские условия (urban condition) простираются за пределы города и вбирают в себя удаленные пространства, события и людей, разбросанных по всему свету. Субъектами урбанизации становятся и мегагорода, и менее густо заселенные «сельские» земли – процесс развития связывает оба типа территорий со множеством других пространств.
Лефевр описывает «городскую революцию» как неостановимый процесс нарастающей взаимосвязанности (connectivity), соединений и потоков, протекающих через конкретные хабы, которыми являются города. Соответственно, городское следует мыслить не как замкнутое пространство, поддерживаемое собственной динамикой108, но как узел глобализирующейся сети потоков (капитала, товаров, людей, практик, образов и т. д.), которую в своих поздних текстах активно развивал Мануэль Кастельс109. Потоки, конституирующие город в каждый отдельный момент, выходят не только за пределы территориальных границ города как административной единицы, но и за границы национального государства.
Акцент на потоках и связываемости высветил функцию «управления и контроля» (command and control), предназначенную глобальным городам как стратегическим хабам, которые включены в глобализацию капитала и труда110. «Глобальный город» буквально стал собирательным образом «городского», вытеснившим из исследовательского фокуса «обыкновенные города» (особенно города Глобального Юга), также формирующиеся за счет глобализирующихся потоков и связей111. Такие исследователи, как Онг, не стремятся объяснять связываемости, обращаясь исключительно к капиталу и товарам; говоря о динамике, они подчеркивают особую значимость миграции и транснациональных общественных пространств, определяя связанный с ними процесс звучным термином «всемиризация» (worlding)112113.
Такие авторы, как Майкл Питер Смит, угадывают в описанных трансформациях появление «транснационального урбанизма», видимого как
знак перекрещивающихся транснациональных контуров коммуникации, а также локальных, транслокальных и транснациональных общественных практик, рассекающих друг друга, «сходящихся» в конкретных местах в конкретные времена, вступающих в конкурентные политики производства места (place-making), социального производства различия во властных позициях, создания индивидов, групп, национальных и транснациональных идентичностей, а также сопредельных им полей различения114.
Тем не менее транснациональные потоки товаров, коммуникации и людей вовсе не подняли планку глобальной игры. Напротив, критические географы подчеркнули влияние «масштабов» на формирование неравенства и неравномерного развития. Согласно Нилу Смиту, масштабы не предзаданы, они не априорны:
Географический масштаб социально производится и как платформа, и как контейнер определенных типов общественной активности. Географические масштабы отнюдь не нейтральны; они не застывают в пределах обозначенных контуров; они – продукт экономических, политических и социальных активностей и связей; они изменчивы в той же степени, что и обуславливающие их отношения… Масштаб – географический упорядочиватель, выражение коллективного общественного действия115.
Бреннер заявляет, что городской масштаб (urban scale) играет ключевую стратегическую роль в переопределении масштабов суверенности и производства неолиберальной глобальной экономики116. Сегодня масштаб города (city-scale), мыслимый как «структурная связность»117 городских рынков труда или же как «город-в-сотню-миль»118, становится ключевой площадкой для реализации национальных стратегий в рамках экономической соревновательности. Городам вменяется распространение духа предпринимательства среди горожан, создание благоприятных условий для транснациональных инвестиций, сокращение социальных издержек за счет оживления соседской взаимопомощи и в то же время – производство большего дохода для национального бюджета119. «Низовые» организации и попытки производства совместностей, таким образом, принуждены к поддержке менеджерской роли государства120.
Стефан Кипфер, Роб Шилдс или же Энди Меррифилд121, обращаясь к представлению Лефевра о «городском» как niveau, выделяют культурную перспективу, отличную от Бреннеровского подхода к политэкономии. Их тексты отсылают к наследию исследователей начала XX века (Георга Зиммеля или Луиса Вирта), поскольку обращаются к культурным и основанным на опыте характеристикам конституирования «городской жизни». В знаменитом эссе Зиммеля «Большой город и духовная жизнь» опыт городской жизни описан как «повышенная нервность жизни, происходящая от быстрой и непрерывной смены внешних и внутренних впечатлений»122. Социальные и психологические реакции на это состояние укрепляют дифференциацию и экстравагантность, тем самым подпитывая самоусиливающуюся динамику.
Согласно Зиммелю, зарождающаяся городская культура анонимности связывает отчуждающие и освобождающие аспекты. С одной стороны, жители города быстро вырабатывают блазированное отношение (blase attitude), безразличие и «скрытую неприязнь» в отношении чужаков123, что формирует циничную точку зрения на социальные отношения. Зиммель определенно видит явную связь этого отношения с экономической базой: «становясь бесцветной и безразлично общей мерой для всех ценностей, деньги становятся также самым страшным нивелирующим фактором»