гораживание во имя глобальной капиталистической эксплуатации.
Третье измерение производства совместностей – производство смысла. Процесс учреждения и обеспечения доступа к пространству требует постоянных коммуникации, взаимодействия и реакций. Эти действия создают микропространства социальной значимости: определенные локальные сборки, которые включают в себя активных субъектов (акторов), обеспечивают безопасность и чувство защищенности, распределяемое малыми сетями взаимозависимостей, ответственностей и солидарностей. Харви полагает, что такие сборки и обеспечивают «социальный» характер города: «в своих каждодневных делах и заботах индивиды и социальные группы создают социальный мир города и за счет этого создают нечто общее – рамку, в пределах которой все могут находиться»262.
Эти микропространства значимости конституированы материальными артефактами, которые появились, чтобы маркировать апроприацию места: к ним можно отнести чай, сигареты или лоток с продуктами. Они существуют буквально на каждом уголке базара. Каждый из ларьков – смежная вершина для одного из графов местных социальных сетей, создающая общественное пространство вокруг. Например, к этому табачному ларьку чаще всего подъезжают рикши, паркующиеся неподалеку. Здесь они курят, пьют чай, болтают и проводят свои перерывы. Эти посетители часто навещают киоск и бывают здесь по несколько раз за день. Ядро социального пространства образует малая группа людей – торговцы, постоянные покупатели, друзья, – чье право занимать определенное место редко оспаривают. Тем не менее социальные границы этих микропространств достаточно подвижны. В них можно попасть, установив отношения с ключевой группой. На вопрос об особенностях этих отношений информанты отвечают, прибегая к оборотам из телугу, хинди или урду, которые более или менее сходятся в пределах словосочетания «хорошее знакомство» (familiarity). Предложенные ими определения обозначают близкое знакомство с другим человеком или группой лиц, установившееся за некоторое время и отмеченное взаимными доверием и расположенностью. Таким образом, акторы вырабатывают очень конкретное и личное знание о том, с кем взаимодействовать, общаться и делать бизнес. Один владелец табачного ларька определил эти отношения как «ну, по-своему дружеские»263.
Третий процесс производства совместностей показывает, что взаимодействие для производства совместности обусловлено отнюдь не одной лишь экономической выгодой. Совместностям необходимо производство чувства социальной принадлежности, а также социальной формы контроля – и первую, и вторую можно наблюдать в соседских сообществах.
Производство совместности, как мы стремились доказать, – процесс пространственного производства, включающий апроприацию физического пространства, переговоры по поводу разных пониманий пространства и, наконец, производство социальных значений. Динамичный процесс включения и людей, и артефактов в идущие переговоры, а также постоянные споры о границах пространств создали коллективную и некоммодифицированную совместность. Ее достаточно, чтобы жить и выживать на улицах. С точки зрения управления и макропланирования эта совместность является вызовом, поскольку внешним силам неподконтрольны ее слагаемые: эфемерные договоренности, переключения (alterations) между мобильностью и иммобильностью, а также вовлеченность разных акторов. Такая пространственность непонятна тем, кто рассматривает городское пространство как абстрактный концепт (то есть обобщенную и тотализированную идею пространства) и не берет в расчет пространственные практики и обитаемые пространства. Эта неясность делает совместности менее проницаемыми для внешних макросил, к которым можно отнести генеральное планирование, автомобилизацию и коммодификацию. Более того, эти совместности буквально не оставляют «места» для макроогораживаний, проводимых неолиберальной городской политикой, стремящейся реструктурировать город, упорядочив и «очистив» образующие его пространства. Эти совместности, размещенные в физическом пространстве, противостоят вторжению моторизованного индивидуального транспорта, несмотря на то что он захватывает остальной город. Поднявшись на определенный уровень абстракций, мы можем увидеть эти совместности как форму сопротивления производству «автомобильных ландшафтов», которые уже удалось создать за пределами рынка Бегам благодаря доминированию практики моторизованной мобильности264.
Более того, защитная совместность может устойчиво существовать и не получив признания со стороны государства. Это контрастирует с принципом Остром, согласно которому успешная совместность требует, чтобы государство признало ее право на установление правил265. Однако же практики каждодневной пространственной апроприации, проходящие в пространстве базара, включают в себя оккупацию частной и публичной земель; оккупация признана незаконной на большей части Глобального Юга. Следовательно, государство не может официально признать такие практики. Сам факт признания поставил бы под угрозу систему управления собственностью и концепт гражданства266. Тем не менее часто пространственные требования признаются государством де-факто267.
Охранительные совместности базара Бегам – заметно иерархизированные силовые структуры, складывавшиеся много лет и поныне действующие в рамках социального неравенства. Как было показано ранее, представители местных элит (главы религиозных или кастовых групп) до определенной степени открывают доступ к тем или иным пространствам, прибегая к доступным им силам и тем самым даруя преимущества определенным индивидам за счет других. Поэтому совместности такого типа не соотносятся с воодушевляющими программами городских трансформаций, ведущими к «глубинной демократии», которая наделит властью городскую бедноту268. Например, опустившиеся сельские переселенцы, нищие базара Бегам, работают сборщиками мусора: эта работа практически не оставляет им шансов на вертикальную социальную мобильность269. Чтобы выжить, им приходится значительно дольше заниматься тяжелым физическим трудом. Более того, именно они вынуждены сталкиваться с отрицательными факторами среды: шумом, загрязненными водой и воздухом.
Вопрос остается открытым: возможно ли так использовать особые качества защитных совместностей, чтобы городская беднота обрела право обозначать запросы на признание, равенство и соучастие? Путь к «глубинной демократии» требует форм горизонтального обмена и обмена опытом между районными общинами (localities)270, возможно – через «встроенные организации», предложенные Элинор Остром271. Впрочем, формы вертикальных обмена и передачи навыков очень здесь пригодятся: наследуемое знание о пространственных практиках должно поддерживаться знаниями об инструментах, используемых государством для реструктуризации городского ландшафта и смягчения существующего городского кризиса. Эти инструменты: формализация, ограничения, разделение функций (в случае нарушения приводящее к выселению), отъем имущества и переселение – выстроены на экспертных тоталитарных и упрощенных представлениях о пространстве. Тем не менее экспертные знания формального городского планирования и управления узаконивают применение этих инструментов, зачастую без учета или должного знания реальной пространственной практики и устройства жилого пространства272. То, что такие концепции считаются легитимными, в то время как другие – нет, иллюстрирует, что «в современной жизни ментальное поле доминирует над всеми иными»273. «Этот идеологический компонент следует сделать видимым, следует усилить взаимозависимость ментального поля и пространственных практик – если ставить целью «городскую революцию»274. Глубокое понимание этой взаимозависимости – бесспорно, важный элемент этики совместностей, которые признают наличие социальной несправедливости и по этой причине отказываются создавать новые формы.
Преодолевая частную застройку Южной Кореи: взгляд сквозь оптику «совместностей» и «общего»
Диди К. Хан и Хаджиме Имамаса
Бин-Зиб – городское движение за совместности, действующее в Сеуле (Южная Корея).
Его история началась семь лет назад: трое тридцатилетних приятелей, несколько лет посвятившие студенческому активизму, решились создать городское сообщество, фундаментально порывающее с представлением о доме как о частной собственности. Они решили превратить квартиру с тремя спальнями в гостевой дом, обитатели которого (включая создателей) будут «гостями» вне зависимости от того, сколько времени они в нем проведут. Название Бин-Зиб говорит о радикальной открытости сообщества и его потрясающем гостеприимстве (по-корейски «бин-зиб» значит и «пустой дом», и «гостевой дом»). За годы существования Бин-Зиб значительно прибавил в размерах и влиятельности: сегодня движение управляет целой сетью домов, одним комьюнити-кафе, а также банком, который поддерживает и членов Бин-Зиб, и представителей других альтернативных сообществ, существующих в Сеуле и за его пределами. На следующих страницах мы представим краткий исторический экскурс, посвященный урбанизации Сеула и развитию Бин-Зиб. Затем мы проанализируем Бин-Зиб, обратившись к концептам «совместностей» и «общего» (the common), – попробуем разобраться, как работает это движение. И наконец, мы опишем Бин-Зиб как попытку изобретения новых методов использования города, создания различных ценностей и отношений, позволяющих жить с другими вместе