324: это наблюдается и в Дигнити-вилледж (Портленд), Сейф-Граунде (Сакраменто), Никельсвилле, Палаточных городках 3 и 4 (Сиэтл), Кемп-Кихот (Олимпия). Созданные правила определяют права и обязанности каждого, кто становится обитателем; они кодифицируют и базовое взаимоуважение вместе с ненасильственным поведением, и запрет на употребление наркотиков и прочих глупостей, и обязательные наряды в караул325.
Вышеупомянутые сообщества управляются в соответствии с принципами низовой (grassroot) народной демократии: решения принимаются коллективно на обязательных ассамблеях, проходящих регулярно – либо ежедневно, либо раз в неделю или месяц. На ассамблеях определяют все аспекты совместной жизни – либо консенсусно, либо большинством голосов. Сообщества отличает сложная структура: есть лидеры, называемые «старшими», есть и тщательно продуманная система разделения труда – есть «глава системы безопасности», «строитель палаток», «собиратель пожертвований» или, например, «судья». Позиции выборные, и всякий раз решение о том, кто их будет занимать, выносят на общем собрании. В сообществах численностью от 20 до 100 с лишним человек, в которых одновременно живут и пары, и одиночки, нередки и социальные драмы – об этом говорят многие респонденты. Тем не менее «производство совместностей всегда носит локальный характер. Оно зависит больше от привычек, памяти и устной передачи принятых норм, нежели от закона, полиции или медиа»; пусть даже в лагере есть написанный свод правил, жители должны учить их каждодневно, тренируя навыки «хорошего соседа по лагерю»326. Особый акцент сделан на взаимоуважении и личной свободе, что резко контрастирует с иерархичной и часто подавляющей повседневностью индустрии приютов, в которой бездомные вынуждены постоянно утверждать свои права.
Существуют санкции, навязывающие социальный порядок; нарушителей отлучают от лагеря (либо временно, либо навсегда), хотя всегда рассматривают каждый случай в отдельности (как объяснил глава по безопасности в Никельсвилле, «никто не хочет сделать тебя вновь бездомным»). Социальное напряжение и конфликты, приводящие к санкциям, зачастую резко разрывают социальную ткань лагерей, но, как отмечает Лайнбо, «пусть создатели совместностей, бесспорно, и расположены к конфликтам, в самих совместностях нет классовой борьбы»327. Я не собираюсь романтизировать палаточные городки; это суровые пространства с жилищными условиями минимальной комфортабельности. И жители городков тоже отнюдь не формируют авангард, ими не движет желание опрокинуть капитализм и разломать государственный строй. Спаркс, продолжая линию мысли Лайнбо, заметил, что жители палаточных городков выстраивают некоторые из ключевых социальных отношений иначе, чем это обычно происходит в американском обществе: доступ к ресурсам общего пользования определяется не собственностью или статусом, но потребностью и активным соучастием, которое обеспечивает членство в группе благополучателей328. Такие условия доступа созвучны ключевой интуиции Лайнбо: «производство совместности настолько же эксклюзивно, насколько оно требует участия. В него необходимо входить»329.
Следует отметить, что данные сообщества поддерживают и расширяют свои совместности годами, а то и десятилетиями. Некоторым удается включать постоянно видоизменяющиеся группы новоприбывших, в свою очередь быстро научающихся и передающих дальше знания об общих правилах. Эти импровизированные сообщества не только обращают свои совместности в приют последней надежды, который на порядок безопасней улиц, но и обеспечивают структуру для жизни, в которой есть место самоопределению, обретению права голоса, вовлечению и протесту. Их практики банальны, но тем не менее они вверх тормашками переворачивают превалирующий принцип капиталистического производства. Практики палаточной жизни обозначают разрыв капиталистической логики, расценивающей землю как товар, отказывающей в человеческом обращении людям без собственности. Активисты палаточных городков постоянно оспаривают и политизируют свои политико-экономические обстоятельства, а также систему управления их бездомностью. И когда они требуют политического и легального признания, их требование не ограничено масштабами городка. Скорее, оно неизбежно возрастает до призыва расширять возможности для запуска большего количества таких городков.
Палаточным городкам, желающим зафиксироваться в пространстве и времени, приходится соотноситься с доминирующими силами. Тем не менее им доступны всего две стратегии: либо искать неформального приятия, либо – протестовать. Дело в том, что им недостает одного из ключевых инструментов выживания в капиталистической среде – владения частной землей. Поэтому протестный лагерь – высокоэффективная форма создания политического давления; он не только артикулирует требования бедноты и пространства, но и захватывает место и в городе, и в обществе. Тем не менее осуществление угрозы захвата сулит столкновение с действующими властями. Поэтому бездомные вступают на политическую арену, запрашивая не собственность как таковую, а право быть принятыми либо местным правительством, либо частными землевладельцами. К такой тактике прибегают даже «протестно»-ориентированные палаточные городки. При этом в Штатах нет юридических прав на жилье и есть лишь ограниченные права на пребывание в приютах330 – в отличие от Южного полушария, в котором запрос от землепользователя может запустить пересмотр отношений собственности. Традиционные права на «гомстед»331,332, использовавшиеся пионерами американского фронтира, перестали действовать под конец эпохи освоения; сейчас в США редко встретишь такие методы сквотирования333. И пусть некоторые группы пытались и будут пытаться заявить право на совместности в публичном пространстве – их ждет сильное сопротивление. Лайнбо отмечает, что совместности отличны от «общественного» (the public)334. Если мы помыслим совместность как эксклюзивное и постоянное использование пространства, то убедимся в правоте Лайнбо. Такое использование не вмещается в доминирующий концепт публичного пространства. Группам бездомных и их сторонникам приходится отстраиваться от сквоттеров и «радикальных поселенцев 2.0», претендующих на получение земли в собственность. Вместо этого многие группы подчеркивают, что им лишь требуется доступ к собственности, чтобы использовать ресурсы общего пользования.
Разные группы и организации самого разного толка выдвигали запрос на палаточные городки. Они обращались к местному и национальному правительствам с запросом на одобрение их инициативы по самостоятельному возведению приюта (self-help sheltering)335. Запросы, преимущественно формировавшиеся в конце 1980‐х, участились из‐за недавних кризисов рынка ценных бумаг и недвижимости. На волне кризиса к бездомным активистам присоединились фонды поддержки, обеспокоенные обслуживающие компании, церковные конгрегации и даже действующие адвокаты (к которым примкнул член рабочей группы ООН по правам на жилье). Вместе они взялись отстаивать следующий тезис: палаточные городки – необходимый шаг, позволяющий избавиться от недостатка приютов и свободного жилого фонда, а также от бесчеловечной и неэффективной криминализации бездомных, нарушающей права человека336.
Некоторые организации, отстаивающие легализацию палаточных поселений, присоединились к этим требованиям. Они полагают, что поселения – инновационная форма проблемно-ориентированного управления (policing)337. Местные мэры также подтвердили, что эксперимент по легализации палаточных поселений действительно работает338. Недавние исследования показали, что легальные поселения благоприятны для бездомных индивидов: в них не так остро переживается маргинализация статуса и, кроме того, возможны эмансипаторные эффекты339. Тем не менее все эти разные голоса звучат в унисон, говоря, что палаточный лагерь как совместность – не угроза обществу, а управляемый и прагматичный способ расширения уже натянутых страховочных сеток во времена усиливающейся нужды.
Конечно, стихийное и самостоятельное обустройство приюта – примета времени, равно как и современная политика постсоциального государства, определяемая неолиберальной идеологией, сообразно которой спасение бездомных – дело рук самих бездомных. Легализованные поселения, которые мне довелось исследовать, – образчики такого неолиберального управления беднотой в эпоху постсоциального государства: бездомные самостоятельно обустраивают свой быт, готовы на приюты с низким качеством жизни, и при этом нагрузка на налогоплательщиков остается минимальной. Разные акторы и ресурсы гражданского общества (особо отметим организации верующих) мобилизуются и ищут новые способы эффективного расширения возможностей обустройства приютов – в условиях, когда официальные ночлежки забиты до предела (а то и вовсе, как часто бывает, закрыты). В то же время формализация поселений, совсем недавно не имевших легального статуса, открывает возможность для более эффективного управления проблемным населением, содержащимся в одном месте, – и это обходится дешевле, чем содержание их всех в тюрьме