359.
Мы можем сказать, что все совместности имеют социальное происхождение, то есть взаимодействие людей и природы создает ресурсы общего пользования. Но мы также не должны забывать, что до некоторой степени и городские публичные пространства созданы людьми, а не даны сами по себе (в отличие от природных ресурсов), – и этот факт имеет большое значение, каким бы очевидным это ни казалось360,361. Массимо де Анджелис активно отстаивает представление о совместностях как о социальном продукте. Обращаясь к опыту средневековой Англии, он подчеркивает: общинная земля становилась правом вовсе не по велению суверена – скорее, суверена принуждали распознать существующее право362. Де Анджелис предлагает понимать совместности не просто как ресурс, а как триаду:
Во-первых, все совместности предполагают определенные ресурсы общего пользования, которые мы понимаем как способы удовлетворения потребностей, еще не обращенные в товар (non-commodified). Во-вторых, совместности создаются и поддерживаются сообществами. <…> В-третьих – и здесь мы обращаемся к самой важной части концептуализации, – процессуальность совместностей зафиксирована в глаголе «производить общее» (to common), выражающем социальный процесс создания и воспроизводства совместности363.
Нам будет удобнее рассматривать общее, используя выражение «производить совместности» (commoning), – такое словоупотребление позволяет с большей точностью дислоцировать и анализировать наш кейс. Процесс «управления общим» в городских реалиях (особенно в случае общественного пространства, которое остается безусловно политическим), возможно, следует понимать как «производство совместностей» (producing the commons)364. Столкновения pobladores, увиденные с такой точки зрения, можно расценить как процесс производства новых совместностей (к которым, например, можно отнести городское пространство) – и это процесс, не предполагающий ни участия, ни столкновения с государством. Участников движения pobladores можно признать производителями совместностей не только потому, что они демонстрировали специфические практики; важно и то, что их столкновения определили идентичность движения и структуру коллектива. Джудит Ревель и Антонио Негри отметили, что для мужчин (и женщин) общим является не их родина, «их родная земля», а то, что они коллективно создают365. Общее (the common), таким образом, есть не данное, но создаваемое (not being but doing). Таким образом, мы можем рассмотреть в новом свете борьбу городской бедноты за право на город с новых позиций, обратившись к примеру Чили.
Очень содержательная книга об истории движения pobladores366 повествует о поселении (poblacion) Сан-Грегорио, основанном в 1959 году; один из первых обитателей рассказывает о том, как строилась совместная работа:
…идея заключалась во взаимопомощи. И это было здорово; стоило нам закончить с домами, как мы всем скопом принимались укладывать тротуары, отстраивать комнату отдыха, шли покупать телевизор, в складчину платили за похороны тех, чьи семьи не имели ни гроша <…> Все было так: мы помогали друг другу, и это было прекрасно, всем правили дружба и солидарность367.
Это идеальный пример того, что Лайнбо определяет как «производство совместности»: «Производство совместности обеспечивало взаимоподдержку, чувство соседства, товарищества и семейственности и ассоциирующиеся с этим обязательства доверия и ожидание взаимозащищенности»368. Таким образом, социальная организация, как и говорили Ревель и Негри, оказывается общим; городское пространство, которое производится во время упорядочивания этой организации, можно определить как совместность (commons).
Я постараюсь доказать, что, говоря о производстве пространства, мы можем обращаться к новому понятийному аппарату и игнорировать дихотомию «публичного/частного». Этот аппарат можно собрать, обратившись к организационным формам низших классов: его элементы особенно заметны в том, как описываются отличительные черты политических субъектов Латинской Америки, а именно pobladores (на английском это понятие очень узко передается как «обитатели трущоб»). Более того, принимая во внимание отсутствие культуры соучастия на государственном уровне369, мы также можем предположить, что развитие институций, ответственных за производство города и публичного пространства в XX веке, прямо соотносится с борьбой, которую вели различные общественные движения, к которым мы также причисляем и pobladores.
Моя рабочая гипотеза такова: чилийское правительство постоянно препятствовало развитой традиции того, что мы можем определить как «потенциальные совместности», – и по злому умыслу, и потому, что государственная институциональная структура изобиловала функциональными пробелами. Я намерен показать это на примере парка Пеньялолен. Парк был выстроен на частной территории, которую в течение семи лет нелегально занимали обитатели, возведшие здесь нелегальное жилье, руины которого все еще видны и различимы. Парк выстроили местное и национальное правительства – он стал частью стратегии по усмирению бездомных коммуны Пеньялолен. Парк стал прецедентом для других коммун, уроком от государства, показывающим, что бездомные не имеют права захватывать частную землю и затем вынуждать государство приобрести ее под строительство домов. Краеугольным камнем этой стратегии была подача попытки использовать землю под жилье как способа оправдать приватизацию публичного пространства.
Высокую значимость общественного пространства для чилийского общества можно объяснить несколькими способами: одни имеют отношение к материальной действительности (а именно – недостатку зеленых насаждений в черте города, особенно в бедных районах), другие – к политической истории Чили. Обращаясь к истории, мы можем проанализировать то, как идея публичного пространства как «пространства столкновений» отражала тактики примирения, к которым прибегали демократические правительства, появившиеся после 1990 года. Такое использование пространства можно соотнести с представлением о публичном пространстве, характерным для влиятельных мыслителей Юргена Хабермаса и Ханны Арендт, понимающих публичное пространство как пространство рационального диалога и производства консенсуса. Шейла Бенхабиб определяет такую позицию как «дискурсивную модель», поскольку она принимает за данность равные условия участия для каждого политического субъекта. Шанталь Муфф также подчеркивала, что и Хабермасу, и Арендт не удалось заметить чрезвычайную важность сопротивления для политического публичного пространства370. Позже Дельгадо и Малет критиковали социальные демократические элиты Европы за использование публичных пространств как способа отвлечь и дисциплинировать массы. Авторы стремились доказать, что элитистская концептуализация пространства юридически вменяет государству право собственности и полного распоряжения этим пространством и что эта концептуализация в политическом плане означает, что публичное пространство оказывается сферой «гармонического и мирного сосуществования гетерогенного общества»371.
Со времен получения независимости республика Чили управляется статутным правом: вторая статья Гражданского кодекса устанавливает, что «обычай не учреждает право, кроме тех случаев, которые согласуются (complies) с законом». С другой стороны, городское планирование, со времен испанской колонизации основывающееся на модели «шахматной доски», было призвано присвоить землю, чтобы далее передавать ее в распоряжение представителей испанской короны, военных, церковных конгрегаций, а также солдат, ставших частными арендаторами. Таким образом, чилийская история не очень хорошо знакома с концепцией совместности. Конституция и Гражданский кодекс лишь раз отсылают к современной идее совместности, и в обоих случаях речь идет о «вещах, которые природа создала общими для всех». Перефразируя суждение Элизабет Блэкмор о том, как США подавляли индейскую общую собственность, можем сказать, что в Чили сама возможность совместности редуцирована до бинарной «простой оппозиции публичного и частного»372.
До настоящего момента возможное существование «третьей сферы» обсуждалось лишь в контексте модели городского развития, предполагающей государственно-частное партнерство, – но здесь, вероятно, речь (вовсе) не велась в категориях общего. Эти обсуждения, связанные с так называемыми POPS, Privately Owned Public Spaces (публичными пространствами в частном владении), равно как и общее представление о публичном и частном пространствах, велись практически с одной лишь позиции – позиции правящих элит, заинтересованных только в формальном обозначении данных понятий.
Чилийская институциональная система дает скудные определения публичному пространству. Как показывает Серджио Леон, Генеральный закон о городском планировании и строительстве (LGUC, то есть Ley General de Urbanismo y Construcciones) и его Генеральный указ утверждают лишь то, что публичные пространства суть «национальные блага общественного пользования (НБОП), предназначенные для отдыха и перемещения»