Возможно ли определить городское публичное пространство как совместность? Быть может, это не самый аккуратно сформулированный вопрос, особенно в свете разобранных нами примеров; попробуем его переформулировать. Каким образом мы можем развить идею совместностей как коллективного усилия и культуры совместного действия и обозначить ее как часть процесса по пересмотру институтов и процессов производства публичных пространств в Чили? История щедро одарила нас примерами; сегодня главный вызов заключается в том, чтобы разработать методологические инструменты и вообразить себе новые политические композиции, которые смогут поменять порядок вещей.
Действуя в реальности внутри разлома Реального: об альтернативной агентности городских совместностей383
Игнасио Кастильо Уллоа
Вопрос агентности совместностей – прежде всего вопрос того, кто занят их производством и как это производство устроено. Совместности, которые по-разному определяют в источниках, обычно образуются тремя обязательными элементами384: 1) один или множество ресурсов; 2) люди, использующие ресурс/ресурсы, а также ответственные за производство и воспроизводство совместностей; 3) процессы переговоров, принятия решений и действий (то есть практики «производства совместностей»), которые определяют, как использовать ресурсы, то есть задают «правила апроприации»385. Таким образом, агентность совместностей тесно связана с последней характеристикой (что, правда, отнюдь не значит, что агентность не соотнесена с двумя другими) и обычно колеблется между двумя полюсами: заметным вторжением государства и приватизацией386. В обоих сценариях управление совместностями зависит от уровня доступа к ним, который позволяет гарантировать «адекватное» использование. Переформулируем: вопрос агентности совместностей, как ни парадоксально, оказывается вопросом их огораживания.
Этот текст посвящен агентности городских совместностей и больше фокусируется на «традиционных» совместностях, к которым можно отнести общественные пространства и блага, определяемые как «те разделяемые ресурсы, что были созданы и поддерживаются сообществом (библиотеки, парки, улицы)»387. Исходя из этого, мы обратимся к взаимоотношениям между государством и гражданским обществом, описанным в терминах диалектики огораживания городских совместностей и с учетом того, как эта диалектика «производит специфические материальности, пространственности и субъектности»388. Более того, мы рассмотрим проблему городского планирования (и генерального плана в том числе) как механизма, используемого государством, чтобы ограничить доступ к вышеозначенным «традиционным» городским совместностям. Если выражаться точнее, риторика планировочной экспертизы задает границы, в рамках которых действует огораживание городских совместностей, – и выражает эти ограничения в генеральных планах, принципах включения и исключения. Таким образом, «правительность» (governmentality)389,390 (то есть рациональности и мировоззрения, обуславливающие «волю» государства) не только применяет силу, но и создает для нее пространство. Так мы наталкиваемся на лаканианское различение между «реальностью» и «Реальным»: первое понятие мы определяем как «социальную реальность, образуемую людьми во взаимодействиях и продуктивном процессе», а второе – как «непреклонную, „абстрактную“, призрачную логику»391 управления, которую навязывает генеральный план, управляющий тем, что будет размещаться в социопространственной реальности. Государство способно навязывать и продвигать свой идеологический проект, поскольку «конечный опыт Реального – это не „реальность“, разрушающая иллюзию, а „иллюзия“, которая „иррациональным“ образом сопротивляется давлению реальности, не дает ходу „реальности“»392.
Текст начинается с краткого обзора фукольдианской концептуализации власти, который позволит понять, каким образом становится возможным «опространствливание правительности» («spatialization of governmentality»). Последнее складывается из слияния рациональностей (то есть общих обоснований, которые позволяют управлять определенными пространствами определенным образом) и технологий (то есть методов, посредством которых внедряются эти рациональности). Мы подытожим разговор о власти, анализируя парадоксальность ее природы, в которой всегда заключено некое «слабое звено», позволяющее сопротивлению появиться. В общем-то, это противоречие может привести к трансформации властных отношений государства и гражданского общества, и в то же время оно может сделать возможным пересборку и сшивание дискурсивного разлома между реальностью и Реальным. Заявленный итог потребует от нас проанализировать проблему автономии (как политической, так и пространственной) вкупе с осуществлением «пространственной практики»393, поскольку обе заданные проблемы обусловливают действия, происходящие в «разломах» официальных инструментов планирования (то есть в «пустыне Реального»), и поддерживают продвижение различных дискурсов, а значит, и рациональностей. Соответственно, эти действия позволяют развиваться новым отношениям между знаниями, социальными практиками, формами субъективности и власти, которые выводят «реальность» на передний план.
Эти предпосылки получают последовательное развитие на примере Пасо-Анчо, городского сообщества394, расположенного в южной части Сан-Хосе (Коста-Рика): его обитатели, решившись на автономную политическую деятельность, инициировали процесс низового участия, направленного на улучшение их социальных и пространственных условий. Стратегия и план действий строились вокруг ключевого требования: получить общественные блага и публичные пространства, а вместе с ними – и право ими распоряжаться и их переопределять. Требуемые вещи должны были по необходимости стать городскими совместностями. Выработка требований сопровождалась конфликтами и шла напряженно, поскольку «все производители совместностей весьма отличались друг от друга и вовсе не обязательно понимали, как договориться и достичь соглашения насчет обозначенных целей и как вообще их обозначить»395. Тем не менее сообществу удалось освободить пространство для альтернативного «радикального производства совместностей», которое мы можем определить как «общественные практики и традиции, позволяющие людям обнаруживать, улучшать и обсуждать новые способы добиваться результатов для самостоятельно поставленных целей»396.
Итогом текста становится следующий тезис: и автономные организации, и пространственная практика не только позволяют выковать более широкую публичную сферу, в которой (городские) совместности содержательно соединяют или разделяют людей, но и обозначают альтернативную агентность городских совместностей, которая позволяет вообразить и зародить иное будущее. Как следствие, возникают содержательные социопространственные изменения (основанные на потребностях, желаниях, беспокойствах людей), «реальность» трансформируется, а предпосылки «Реального» оказываются отвергнутыми. Тем возможнее рисуется этот сценарий на локальном уровне, на котором индивиды совместно плетут социальную ткань городов и единовременно учреждают общую рамку, внутри которой все они могут проживать, – и все это за счет ежедневных, рутинных действий и методов разрешения проблем, к которым прибегают горожане.
Власть – тема, пронизывающая обширный корпус работ Мишеля Фуко. В лекции от 17 марта 1976 года («Meshes of Power») он предполагает, что ключ к пониманию сложного характера власти лежит в преодолении представления о ней как о негативной, репрессивной силе (что обычно ассоциируется с идеей «правительства как суверена») и переходе к анализу «технологий власти», то есть способов, посредством которых власть обретается и учреждается. Осуществив это преодоление, можно обратиться к представлению о «биорегуляции с помощью государства»397. Фуко объясняет, что такой понятийный слом требует понимания не одной, но нескольких гетерогенных властей, – и подкрепляет это суждение обращением к Марксу. Далее, эти власти необходимо понимать в их «исторической и географической специфичности», поскольку они оказываются «изобретаемыми и совершенствуемыми технологиями, которые развиваются постоянно. [Потому] существует познаваемая технология власти, а лучше – властей, которые обладают собственной историей»398. Таким образом, Фуко обозначает ясно различимое смещение фокуса с «правительства к „множественности“ людей и вещей, рассматриваемых как народонаселение»399. Совершая переход от «территории» к «народонаселению», Фуко отмечает, как власть развивалась, уступая дорогу «биовласти» (нацеленной на обеспечение контроля в масштабах и единичного тела, и общества в целом), которая посредством «правительности» (технологической рамки правительства, устанавливающей границы действия и поведения индивидов и социальных групп) создает пространственные организации, делающие возможным управление обществами, иначе говоря, осуществляет «опространствливание правительности» (spatialization of governmentality).