Совершенствование дисциплинарной власти над телом («анатомополитики») и популяцией («биополитики») маркирует начало эры «биовласти» и изменяет отношение власти к субъекту, «вводит жизнь и ее механизмы в реальность точных расчетов и делает власть-знание агентом трансформаций человеческой жизни»400401. Эта биовласть создает разновидность правительства, которую, согласно Фуко, можно помыслить как «биорегуляцию с помощью государства»402 и которая влечет за собой всеобъемлющую власть, нацеленную на формирование поведения других людей403. Таким образом, правительство – это такая власть, посредством которой «люди становятся субъектами»404, которая наделена способностью (преднамеренно) трансформировать некоторые поведенческие аспекты, чтобы достигать конкретных целей405.
Фуко ввел неологизм «правительность»406, чтобы обращаться к набору ожиданий, рациональностей и мировоззрений, которые, будучи связанными с «анатомополитикой» и «биополитикой», могут навязывать субъектам конкретное поведение. Более того, правительность поддерживается «производством истины»407, а именно всеми «режимами истины», воплощающимися в «методах произнесений истин, избрании тех, кто авторизован произносить истины, предписывать истины <…> изобретении и сборке конкретных аппаратов и инструментов осуществления власти и разрешения определенных проблем»408. Таким образом, правительность свидетельствует об асимметричных возможностях, которыми обладают разные политические акторы, вступающие на арену; это появление в политической дискуссии, в свою очередь, ведет к тому, что разъединенные группы обществ вынуждены подчиниться доминирующим дискурсам, которые навязаны более сильными и могущественными акторами409. Правительность позволяет понять, каким образом осуществляются и направляются процессы принятия решений (причем задолго до того, как достигнут какой-либо консенсус) и каким образом решения становятся разнонаправленными, а не только и не столько автономными410.
В итоге рациональности и мировоззрения правительства кристаллизуются в пространстве и посредством пространства. Применение власти, следовательно, оказывается не просто совместным принуждением «неразличенных групп субъектов, зафиксированных в абсолютных пространствах»411, которое осуществляют те, кто искусно освоил практику правления, – отнюдь, его образуют «серии пересекающихся и прерывных пространственностей власти»412. Получается, пространство крайне важно для осуществления власти и воплощения правительности, и не только потому, что, как замечает Фуко, оно «играет основную роль в любой форме общинной жизни; пространство является основополагающим при всяком осуществлении власти»413, но и потому, что пространственные рациональности выводят на передний план способность пространства становиться причиной, которая оказывается соединительной частью измерения, в котором действует правительство414. Следовательно, попытка погружения в историю пространств и сил, которые формируют пространства, требует исследования взаимоотношений между властью и правительством, а также исследования того, как имплементация тактик и стратегий должна производить пространство согласно обозначенным целям. Подытоживая, правительность оказывается «безусловно пространственной, и в том смысле, что она стремится создавать пространства, и в том, что эти попытки поддерживает своей рациональностью каузальная логика»415.
Анализ власти, проведенный Фуко, иногда оценивают как пораженческий, поскольку в его представлении власть (государства/рынка) кажется вездесущей, и он делает видимым отсутствие точно обозначенных оснований, на которых можно было бы выстроить политическую позицию и задать вектор для дальнейшего противодействия416. Тем не менее в работе Фуко «зашиты» некоторые подсказки, намекающие на то, как можно перенастроить властные отношения. В курсе лекций «Нужно защищать общество»417 Фуко, обозначая и деконструируя власть разными способами (чтобы показать, как она рассекает «реальные» общества), выделяет роль знания и дискурса, утверждая, что именно на «локальном» уровне господствующие силы подчиняют себе и отключают доступные знания и дискурсы. Тем не менее он в то же время утверждает, что «за счет этого вызова противоположным [«захваченным»] знаниям и их локальным обстоятельствам возможно появление альтернатив»418. Вдобавок к этому обнаруживается сбивающий с толку результат взаимодействия между властью и сопротивлением (воплощением обеих сущностей): постоянное желание власти завладеть неподчиняющимися приводит к избытку неподчинения, который оказывается неподконтрольным. Другими словами, «власть сама по себе порождает сопротивление самой себе, излишек, который она не может контролировать, а реакции <…> на его подчинение дисциплинарным нормам оказываются непредсказуемыми»419.
Этот раскрывающийся «разрыв» позволяет восставать местным знаниям и дискурсам, которые способны сопротивляться подчинению, – так он порождает «пространственное эхо». Таким образом, «опространствливание правительности» посредством инструментов городского планирования способствует развитию таких пространственных организаций, которые могут предотвращать формирование распространенных образований, то есть предотвращать появление индивидуальных и коллективных социальных пространств, которые могут дать начало сопротивлению. Тем не менее, как отмечает Дорин Мэсси, пространство никогда не закончено, всегда остаются слабые звенья, разламывая которые можно обнаружить узловые точки перемен420. Такие перемены могут появляться за счет пересборки пространства посредством высвобождения местных знаний и дискурсов, поскольку
если исключить пытки и казнь, делающие всякое сопротивление невозможным, какой бы террор ни лежал в основе конкретных систем, – всегда существуют возможности сопротивления, неповиновения и образования оппозиционных групп. <…> Свобода есть конкретная практика <…> Свобода людей никогда не обеспечивалась ни институтами, ни законами, чьей функцией было эту свободу гарантировать. Это и есть причина, в силу которой большинство таких законов и институций фактически можно обойти. Не потому, что они двусмысленны, а потому, что «свобода» есть то, что надо осуществить на деле421.
Потому правительность, которую пространственно проецируют на общество инструменты городского планирования и которую оберегают институциональные рамки, можно преодолеть за счет постоянного практикования свободы. Согласно Фуко, свободу не гарантируют формальные институции, расположенные «наверху», – речь идет не о «юридическом праве» на свободу. На деле оказывается, что осуществление свободы порой противостоит той самой институциональной структуре, которая предзадает общественные и пространственные правила поведения и дисциплину данного общества. Впрочем, ловушка кроется в том, что нет единого способа осуществлять свободу. Как утверждается далее, свобода, по необходимости противостоящая опространствливанию правительности, должна порождаться стратегической комбинацией автономии и пространственной практики, чтобы подавленные локальные знания и рациональности смогли войти на очерченную политическую арену и стать ее неотъемлемой частью.
Парадокс власти можно подытожить следующим образом: невзирая на любые попытки укротить пространство и людей, шанс на борьбу никогда не исчезает, поскольку фантазия абсолютного порядка и контроля никогда не воплощается полностью, ни в общественном, ни в пространственном порядках. Возможность противодействия в «слабых звеньях» опространствленной власти исследуется далее на примере Пасо-Анчо; мы обратим внимание на то, каким образом совмещение автономии и пространственной практики может наполнить местные дискурсы и знания политическим содержанием, достаточным для того, чтобы «перевернуть» схемы генерального плана и продвинуть альтернативную, локально и коллективно придуманную социопространственную реальность, в которой динамика включения/исключения городских совместностей определяется самими людьми и выведена из зоны влияния правительности.
«Истины» и языки городского планирования обычно представляются неоспариваемой тотализирующей силой. Тем не менее возможность обратить отношения между «дистопическим Реальным» (заряженным неизменной логикой генеральных планов) и «утопической реальностью» (создаваемой людьми, находящимися в постоянном и тесном контакте в рамках производственного процесса) сохраняется всегда, поскольку природа власти по сути своей противоречива и всегда заключает в себе потенциал для «пространственно осуществляемой автономии». Другими словами, возможно автономное и пространственное действие, происходящее не только