дядька с окладистой пегой бородой сцапал за руку карманного вора.
— Ах ты, сволота! — заорал лысый, цепко ухватив запястье молодого нескладного парня, который судорожно пытался вырваться. — Не дёргайся, гадёныш! У меня не забалуешь! Я, мать-перемать, фронтовой разведчик!
И пегий мужик шарахнул карманника сверху кулаком по темечку, которое скрывалось под нелепой чёрной спортивной шапочкой, прозванной в народе «пиноккио». Так когда-то били по трибуне пламенные большевики, поднимая пролетариат на штурм царских казематов. Парнишка грохнулся на колени, будто умоляя народ православный о христианском милосердии.
Но умолять было бесполезно. К возмущённому борцу с преступностью подключились единомышленники из толпы. Каждый норовил пнуть, стукнуть или хотя бы ущипнуть ненавистного босяка. Некоторые отпускали «леща». Особенно старались женщины.
— Пропустите меня! — вопила старушка, вздымая в сухонькой ручонке зелёный резиновый сапог. — Граждане дорогие, я сама не доберусь, врежьте этому подлецу сапогом по морде! У меня в прошлом месяце тут кошелёк упёрли, не иначе тоже его работа! Дайте, дайте ему сапогом! Вот так! Ещё раза! Эй! Обувку-то верни, рожа татарская!
У турникета образовалась пробка. Сзади напирали те, кто спешил на электричку. Они осыпали передних проклятиями и толкали их в спины. Даже сакральное заклинание «Милиция! Убивают!» не возымело действия. Два молоденьких сержанта тщетно пытались рассредоточить толпу, издавая немыслимые трели и выдёргивая отдельных особей из кучи-малы, как редис из грядки. На помощь спешили ещё несколько стражей порядка.
Со стороны на это безобразие философски взирали два типа неброского вида. Одному слегка перевалило за сорок, второй только подбирался к этой границе, и ползти ему оставалось ещё прилично — годков семь-восемь.
— Силён батальонный разведчик, — одобрил лысого бородача тот, что постарше. — «Я бил его в мягкие груди и рвал на себе ордена»… Не, у такого не вырвешься.
— Может, подключиться? — нерешительно намекнул второй.
— Это всё равно, что подключиться к розетке двумя пальцами, — скептически заметил старший. — Ты когда-нибудь пробовал, Олежек?
Собеседника передёрнуло.
— Вот именно, — удовлетворённо подтвердил сорокалетний. — Поздно, Вася, пить боржоми. За нас нашу работу уже сделали. Пускай пацаны, — он кивнул в сторону сержантов, — сами оформляют.
Оба собеседника служили в так называемом «карманном взводе» — милицейском подразделении, которое специализировалось исключительно на ловле «щипачей». В «часы пик» менты, одетые по «гражданке», толкались в общественном транспорте, на рынках, на вокзалах и в других местах, где полно народу и раздолье для мастеров «карманной тяги». Капитан милиции Максим Малько и старший сержант Олег Ревенко знали многих карманников в лицо, в том числе и «бановую шпану» — тех, кто «работал» на «бану», то есть на вокзале. Вот и сейчас, беседуя, они шныряли глазами вокруг, выискивая знакомые лица. А потому что «кармаш», как правило, не работает один. У него обязательно найдутся сообщники, которые «подготавливают» жертву, оттирая её в толпе и удобнее разворачивая к тому, кто непосредственно «бомбит». Есть и те, кто ловит «пропуль»: иными словами, незаметно перехватывает у «исполнителя» украденный кошелёк и передаёт по «цепочке». Цепочка может состоять из нескольких подельников. Так что даже если «володик» «щекотнётся», то есть жертва почует неладное и заподозрит стоящего рядом субчика, тот окажется чист и невинен, как пупсик.
Олег Ревенко неожиданно толкнул локтем старшего товарища и скосил глаза по направлению к выходу на привокзальную площадь. Товарищ понятливо кивнул, и ловцы рванули из зала. Выскочив на улицу, они шагах в десяти от стеклянных дверей вокзала подхватили под белы руки небольшого лопоухого субъекта в засаленной кепчонке.
— Что такое?! — возмутился субъект. — Караул! Что за дела, в натуре?
— Привет, Чебурашка, — широко улыбнулся засаленной кепке Максим Малько. — Не надо горло драть, свои…
Лопоухий облегчённо вздохнул.
— А, это вы, граждане начальнички, — в свою очередь ощерился он редкими коричневыми от табака зубками. — Нельзя так честных людей пугать. И, к слову, с какого такого перепугу вы мне вдруг своими стали?
— Не дерзи, Чебурашка, — строго пригрозил пальцем Олег Ревенко. — Накажем.
— А чё я такого сделал? — с деланным удивлением вопросила кепка с ушами и сделала большие глаза.
— Ты зенки-то не вываливай, — сурово рыкнул Малько. — Мы тебя пока задом на кол не сажали.
— А можем, — уточнил сержант Ревенко.
— В натуре, начальники, вы чего беса гоните? — стал распалять себя Чебурашка, пытаясь освободиться. — Дайте высморкаться, у меня же с носа течёт, я вас соплями измажу!
— Это ты можешь, — согласился Малько, отпуская руку Чебурашки. — Сопли пускать вы все горазды. Ты лучше скажи, кого это из ваших у турникета хлопнули. И кто с ним в связке бомбил, кроме тебя.
— Откуда я знаю? — взвился лопоухий. — Я не при делах. У вас есть что-нибудь против меня? Вы меня на кармане взяли? Нет? Ну, тогда давайте жопкой о жопку — и врозь.
— Хамите, парниша, — с сожалением констатировал капитан Малько. — Забыл ты, Витя, как Жеку Баяниста мне слил. Со всеми потрохами. А? Он до сих пор ещё на пятнадцатой зоне чалится. Может, маякнуть ему за старые дела?
Чебурашка сдулся на глазах. Концы его тонких обветренных губ опустились, как у печального Пьеро.
— Ну чего вы, Максим Трофимыч, — жалостливо заныл он. — Я ж в натуре не знаю…
— Значит, по-человечески мы не понимаем, — уныло пожал плечами Малько. — Ладно, Витя, иди. У нас ведь и точно против тебя ничего нет. Жди вестей от Баяниста.
Оба опера развернулись, чтобы гордо удалиться. Но тут уж в них вцепился сам Чебурашка.
— Ну, начальники, ну давайте в сторонку отойдём, — нервно зачастил он. — Какого лешего вы меня на майдане мытарите? Сейчас всё расскажу-поведаю. Ваню Муравья лох вокзальный прихватил. Ванька из молодых, совсем нулевой. Я ж своим говорил: рано ему втыкать, пускай на кошечках потренируется…
Чебурашка потащил граждан начальничков за ларёк с надписью «Блинная», чтобы в тихом уютном месте изложить им детально всю печальную историю. Но ненароком сделал шаг в сторону и пересёкся с интеллигентного вида дачником, который только что покинул электричку и торопился с садового участка в родные пенаты. Одной рукой пожилой мужчина в чёрном берете держал портфель, другой — аккуратные грабли. При столкновении Чебурашку отбросило к окошечку блинной, где он протаранил узкоглазого толстяка-азиата.
Блин с ветчиной взлетел из рук толстяка в поднебесье и опустился точно на зубья грабель.
— Шайтан два рога! — отчаянно завизжал толстяк. — Ты зачем на людей пирыгаешь? Где мой бьлин, собака?!
Азиат схватил Чебурашку за грудки.
— Отстань, чурка! — завопил Чебурашка. — Вон твой блин, у чёрта на рогах! Отпусти, говорю! Сейчас писану мойкой по буркалам!
Потомок Чингис-хана отшвырнул Чебурашку в сторону оперативников и бросился к гражданину с электрички, который замер и ошалело взирал на дар небес, повисший прямо над его головой.
— Дарагой, это моё! — просительным тоном обратился толстяк к гражданину. — Чесн слов, моё! Я тибе килянусь…
— Да-да, — растерянно заторопился тот признать правоту азиата. — Конечно, конечно! Берите, пожалуйста, я не претендую…
Азиат с благодарностью дотянулся до блина и нежно снял его с зубьев.
— Спасибо, дарагой, — душевно поблагодарил он обладателя грабель. — Да будет твой путь устлан коврами и осыпан розами…
ВИДИМО, НЕ ВСЕ МОЛИТВЫ АЗИАТОВ долетают до ушей Всевышнего. Едва мужчина в берете и с граблями вытек с толпой на привокзальную площадь, как его неожиданно обступили с трёх сторон незаметные, но внушительного вида серые личности. Одна из них что-то шепнула дачнику на ухо и сунула ему под нос красное удостоверение. Берет у гражданина тут же съехал набекрень, отчего седовласый дяденька стал смахивать на французского партизана маки/, которого прихватили с поличным коварные агенты гестапо. Сходство усиливалось тем, что агенты сунули встревоженного партизана в «Опель» стального цвета, увозя незнакомца, надо думать, в объятия добродушного группенфюрера Генриха Мюллера. «Опель» сопровождала скромная малиновая «девятка».
Впрочем, конечный пункт, куда минут через сорок прибыли «липовые» гестаповцы со своей добычей, мало напоминал кабинет начальника тайной государственной полиции рейха. Скорее, здесь можно было снимать панораму поверженного Берлина после тотальных бомбёжек союзнической авиации. Опустевшие и полуразрушенные здания, расположенные чуть в стороне от основной магистрали и окружённые живописными рощицами, когда-то давно представляли собой крупный птицекомплекс по заготовке бройлерных курочек. Это было время расцвета великой Продовольственной программы, которая осуществлялась под чутким руководством Центрального Комитета Компартии Советского Союза. Однако возведённый комплекс быстро захирел: импорные инкубаторы в умелых руках российских мастеровых людей рассыпались на мелкие запчасти, цыплята передохли. И тогда областное начальство передало территорию под лечебно-трудовой профилакторий: славная Коммунистическая партия как раз во главу угла поставила бескомпромиссную борьбу с пьянством.
Управление исправительно-трудовых учреждений комплекс довело до ума, благо под рукой оказалось немерено дурной рабочей силы в лице огромного стада алкашей, согнанных для перевоспитания. Но и оплот трезвости продержался недолго. Через некоторое время новая демократическая власть, отогнав пламенных большевиков от кормушки, решила, что всякий слободный индивид могёт жрать сивухи сколь пожелает, а посему все ЛТП скопом закрыли как символ векового угнетения непросыхающей нации.
С тех пор на обломках инкубаторской империи больше ничего не выстроили. То есть планов предлагалось громадьё, особенно от акул среднего и крупного бизнеса. Но, видать, даже у этих акул не хватило терпения на многочисленные согласования и денег на обильные взятки большим и малым начальникам. Предприимчивый народ растащил с лечебно-трудового птицекомплекса всё, что можно, оставив лишь бетонные коробки зданий да цементный бассейн в центре мемориала погибшим мечтам.