И вот недавно на смену игрушечной жизни пришла взрослая, где пришлось выбирать между Винни Пухом и братом Ваней. Карета превратилась в тыкву, форейторы — в мышей, а Алёнушка — в Елену Владимировну. Прощай, мой косенький Мишутка…
— А что будет с Михаилом Ёсункуновичем? — вытерев слёзы, обернулась она к стриженому.
— На этом чудеса кончаются, — строго ответил тот. — Кого-то надо отправлять и на жертвенный алтарь. Как говорится, совершить катакомбу.
— Гекатомбу, — поправил подошедший Костя Костанов. — Жертвоприношение в Древней Греции. В дар богам забивали сто быков.
— Чего-чего, а быков у нас достаточно, — заверил москвич. — И забить — не проблема.
Он снова повернулся к Алёнушке:
— Ну что, Елена Владимировна, свою роль вы исполнили. Гонорара не обещаю, но встречу с братом гарантирую. Видите седовласого товарища в чёрном берете, изображавшего профессора Миронова? Это подполковник Саевич. Подождите меня рядом с ним. Он известный дамский угодник. Я скоро к вам присоединюсь.
— А можно присоединиться к вашей компании ещё и неизвестному дамскому угоднику? — поинтересовался Костя Костанов, когда Алёнушка Шпигаль отошла.
— Обязательно присоединитесь, Константин Константинович, — заверил следователя парнишка. — Дело закрыто, но поработать нам с вами над ним ещё придётся.
— А нельзя заодно ещё несколько дел прикрыть? — попросил Костя. — У меня три штуки на контроле. Сроки на нуле.
— Сам не безгрешен, — признался хлопец с «глоком». — Ну, так как? За работу?
— Пропал выходной, — вздохнул Костя, наблюдая, как из ангара длинной вереницей в сопровождении сурового конвоя выползают участники пёстрого карнавала.
— И не один, — подтвердил чекист.
— А без меня никак нельзя обойтись? — жалобно заскулил Костя. — Это же ваша епархия, мне чужих орденов не надо.
— Костя, не болтайте ерундой, — прервал стенания следака стриженый. — Ты лучше скажи: у тебя как, есть?
— У меня всегда есть, — отрапортовал Костя, доставая плоскую флягу.
— Виктором меня зовут, — представился москвич, прикладываясь к горлышку. — Хороший коньяк.
— Это арманьяк, — уточнил следователь. — Но они всё равно не оценят.
— Кто? — не понял Виктор. Но, поглядев в направлении, указанном Костей, добавил: — Вопрос снимается.
Стремительной походкой к ним приближались Степцов, Арбузов и Жора с яйцами.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ,
полная надежд на светлое будущее
— ВСТАВАЙ, ПРОКЛЯТЬЕМ ЗАКЛЕЙМЁННЫЙ… — услыхал я сквозь сон, и следом какая-то сучара принялась меня трясти за плечо.
— Ветки посунь, падла! — зарычал я и гневно повернулся к издевателю. А в гневе я страшен.
У, бля, накладка вышла… Надо мною склонился Кирюха Гусар.
— Чего орёшь, как потерпевший? — весело зашипел он. — Всю округу разбудишь. Поднимайся, дёргать пора. Пока хозяева не нарисовались или дубаки.
В дачный домик мы с Гусаром забрались вчера ночью, чтобы до утра перекантоваться. Откинулись мы с зоны ближе к полудню. Кирюха всё подбивал сразу отправиться до столицы автобусом, а уже там определиться, что делать.
— Как же, определишься ты в Москве, — возразил я. — Там тебя самого сходу мусора определят и фамилию не спросят. Слушай, я-то подзасёкся здесь по случаю. С майдана соскочил на первой попавшей станции, ну, и решил ларёк перевернуть по простоте душевной. Не успел даже насунуть ничего, налетели «цветные» и на вязы взяли. Так что у меня здесь знакомцев нету. А ты всё ж таки бомбил в этой дыре малёха, может, имеется какая хаза на примете, чтобы хоть отлежаться пару деньков?
Кирюха пожал плечами:
— Кой-кого тут знаю. Только одна гнида из местных меня, Леший, вломила не по-детски. Так что в этот паскудный малинник мне соваться не с руки. Не хочу праздник себе перегадить. Разве что на крайняк.
— Лады, — говорю. — Праздник так праздник. Воздух у нас с тобой имеется, давай раздышимся, как люди. Где здесь поблизости харчевня трёх пескарей?
Короче, гужанулись мы с Кирюхой — будь-будь. Как говорится, гульнули по буфету. В одном кабаке придорожном, среди всякой шоферни, чтобы ментокрылым меньше глаза мозолить. У свежего сидельца, который после зоны на воле ещё толком не обтёрся, морда отмечена печатью порока, как говаривал наш зоновский замполит Лимон (погоняло такое, на самом деле фамилия у него Ширко). У самого Лимона мурло отмечено печатью горькой придури: вечно перекошенное, как будто ему сей момент начнут жопу розгами расписывать; а когда с перепою, то и вовсе такого кисляка смандячит, что хочется подать ему рупь на пропитание.
Хотя мы с Гусариком врезали не хило, однако ж на ногах держались. Вышли из гадиловки, ветерок сырой, кусучий, хорошо ещё, дождя нет. Куда теперь винта нарезать? Кирюха тискает:
— Есть вариант. Тут поблизости садоводческое хозяйство, если удастся, ковырнём уютный домик, переночуем, погреемся. А с утреца чего-нибудь надумаем.
Я ему:
— Там же охрана, небось, сучье племя. Хорошо, если просто рыло начистят. А то могут и пальнуть.
— Да фиг с ними, — Кирюха говорит, — мы аккуратненько. Сегодня день будний. Прокатит как-нибудь.
И точно, прокатило. Видать, сторожа в хозяйстве — бздиловатой породы. Псы хай подняли, как хор Пятницкого: честно свой кусок, твари, отрабатывали. Но ни одного урода с берданкой (или какие у них там стволы?) так и не нарисовалось.
Надыбали двухэтажную хижину дяди Тома. Замки смешные, при моей квалификации даже, можно сказать, оскорбительные. Внутри обстановка аккуратная: диван, стол, кресло, камин даже имеется.
— Давай, — предлагаю Кирюхе, — растопим. Кресло совсем лишнее. А нам тепло будет.
Но Гусар завентилировал руками: мол, дым увидят, тут же и хлопнут… Хотя — кто там чего ночью разглядит? Ну, нашли мы электронагреватель, включили, малость теплее стало. То есть когда рядом со спиралью сидишь. А в целом — ни хрена не согревает.
Хорошо ещё, что мы датые были, да и с собой прихватили. Короче, я как старший прикорнул на диване, а Гусар отыскал голимую доху и притулился на полу. А утром ни свет ни заря меня растолкал.
Надо сказать, изгадились мы по уши, пока к этому хозяйству добирались. Ночью пёрли через хляби весенние, едрит их мать. «Говнодавы» мои в грязи, у Гусара «корочки» — тем паче.
— Я ж тебе, дурню, предлагал, — говорю, — чтобы ты не свои вольные «колёса» брал, а арестантские «гады». Чё теперь? Шкеры тоже по колено в дерьме…
— Делов-то, — Кирюха отвечает. — Обувь в бочке вымоем, во дворе железный бак стоит с водой. А на брюках грязь засохла, сейчас отчистим.
— И опять потопаем сквозь срань господню, — вздыхаю я.
— Это как водится, — он мне.
Хлопнули на посошок, поклонились гостеприимной хатке — и сделали ноги. Взять ничего не взяли. Так ни хрена же и не было!
Выбрались на дорогу, топаем, как странники до святых мест.
— Давай напрямки, — предлагает Кирюха. — Если по дороге, тут придётся такие крюки выписывать… Помнишь, мы ночью задолбались брести? А так, через ботанический сад, всего четверть часа. Срежем расстояние.
— Ежели там такая же грязюка, как в этом долбанном хозяйстве, — говорю, — мы утопнем к гребеням. Лучше всё ж таки по асфальту.
Но Гусар упёрся. В саду, мол, более-менее чисто, дорожки кой-где есть и всё такое. Попёрли в лобовую.
Минут через двадцать опять выбрели на шоссейку. Совсем неожиданно. Мы пилили через рощу с соснами, ёлками и прочей вечнозелёной живностью. Вдруг слышу — стрельба доносится.
— Ты куда меня завёл, дятел?! — шепчу Кирюхе. — Чё за дела такие?!
— Не бзди горохом, — смеётся Гусар. — Это стрельбище тут неподалёку.
Стихло всё очень быстро. Как раз мы из рощи выбрались. И наткнулись аккурат на задрипанную «шестёрку», она с нашей стороны стояла. А по другую сторону громадная тачка грязного цвета — типа джип. И только мы ступили на асфальт, как рядом, метрах в двадцати за этим джипом, по-новой принялись палить. Но если первый раз стреляли вроде как из пистолетов, теперь полосовали очередями.
— Что за дурень стрельбище устроил рядом с дорогой? — спрашиваю Гусара.
— Какое на хрен стрельбище?! — таращит он глаза. — Это в натуре стопудовые разборки! Или братва друг в дружку пуляет, или от ментов отстреливаются!
— Валим отседа, — говорю, — пока ветер без кирпичей!
А Кирюха перебежал на ту сторону и глядит из-за ёлки на окружающую природу. Потом — назад, прямиком к «шестёре».
— Ты чего? — интересуюсь. А у самого поджилки трясутся.
— Перо у тебя есть? — спрашивает Гусар и глядит бешеными глазами.
— Само собой, — говорю.
— Валяй к джипу и пробей покрышки!
А сам достаёт из-под куртки железяку, навроде металлической линейки. И где он её подобрал? Автоматы тем временем тарахтят по полной программе.
— Ты что, памарки отшиб?! — рычу. — Да такие пацаны нас из-под земли выскребут! Нашёл с кем шутки шутить.
Гусар тем моментом уже вскрыл «шоху», как консервную банку. Она что-то вякнула жалостиво, но Кирюха тут же пасть ей заткнул.
— Пробивай скаты! — орёт.
Ну, куда денешься? Потыкал я колёса. Твёрдые, заразы! Еле справился. Потом гляжу, дверца в салон открыта. Нырнул, понятно. Сразу — в бардачок. Там — сумарик кожаный, маленький, нынче такие «дурки» всякие долбоносы в руках таскают. Мы эту погребень пидараской называем. А какой нормальный пацан будет с женской сумочкой таскаться? Раскоцал, гляжу — суровый пресс бабла. Выскочил, лавэ — в карман, пидараску — в зеленя/. Кирюха как раз с зажиганием возился. Я подлетел к тачке.
— Давай скорее! — шипит Гусарик.
Нырнул я в «шестёрку», Кирюха дал по газам — и мы растаяли, как ёжик в тумане.
— ЧТО ТЫ, ОТМОРОЗЬ, ТВОРИШЬ? — говорю я ему по дороге. — На кой хрен тебе этот драндулет? Тебя же на трассе любой мент тормознёт — и загремим по-новой! На тачку документов нема, у самих вместо ксив — справи/лы зоновские… Ты чё, погорелец колхозный?!