В другое время Мечник не стал бы никого предупреждать насчет глупостей — Белоконь-то здесь останется, проследит… Но в тот день именно хранильник внушал Кудеславу едва ли не большее опасение, чем все остальные.
Волхв будто оцепенел. С тех пор как вятичи добрались до мордовской градской луговины, хранильника лишь на то и хватило, что слезть со своего Беляна (именно слезть — не спрыгнуть), привязать его, шагов на десяток подойти ближе к опушке да усесться — спиною ко граду мордвы, лицом же в ту сторону, где лес казался всего темнее и гуще. Так волхв и сидел до сих пор — почти не шевелясь и лишь единожды соизволив разлепить губы. Казалось, будто он вот-вот задремлет, однако Белоконевы глаза были широко распахнуты, а лицо взмокрело, словно от изнурительных, тяжких усилий.
К сожалению, покуда Мечнику не выпало ни единого свободного мига для попытки выяснить, что же это творится с другом-хранильником. Дорогою Белоконь так тосковал — даже вспомнить страшно; а теперь и вообще… Может, хворь какая к старику прилепилась?
Конечно, сболтни кому-нибудь из тех, кто хорошо знает волхва, что старик-де недужен, — лишь отмахнутся от глупых слов. Но ведь можно и так сказать: если уж Белоконь захворал, то хворь, поди, страшней страшного…
Ладно, от пустых гаданий ни толку, ни проку. Нужно поскорей окончить дело с мордвой, а потом и хранильника донять как следует: что случилось да как помочь…
Оторвав тревожный взгляд от Белоконева лица (ох, до чего было похоже, будто волхв из последних сил пытается молчком вытерпеть нестихающую свирепую боль!), Кудеслав расстегнул и бережно повесил на дерево пояс с мечом; кликнул Ковадла со Злобой; велел им следить, чтоб среди своих все было тихо, да не забывать на мордву поглядывать — мало ли какое коварство может вызреть в мокшанских головах!
При слове «коварство» слободской нарочитый муж дернулся, однако смолчал, проглотил обиду. Кудеслав же мысленно проклял свою несдержанность. Не время было задирать Огнелюбова наперсника — вот, поди, порадовалась бы мордва, затейся сейчас свара меж вятичами! Да, Мечник не сдержался, но очень уж скверные подозрения лезли на ум. Взять хоть давешний приступ мордвы к вятскому граду: случайно ли Ковадло со своими объявился лишь под самый конец, когда и без их подмоги ясней ясного виделось, чей будет верх? О-хо-хо…
Кудеслав тряхнул головой, отгоняя тяжкие мысли. Вон уже какой-то мордвин соскользнул по ремню с градского тына и спешит на зов своего старейшины, а Велимир все один…
Мечник намеренно не снял ни шлема, ни панциря: про оружье-то Велимир предупредил, а о таких вещих речи не было, ну и… мало ли что! Несколькими мгновеньями раньше, когда Лисовин окликнул Кудеслава по имени, галдеж на мокшанском частоколе вроде как попритих. Теперь же, увидав вышагнувшего из-за деревьев бронного мужика, мокшане загалдели куда пуще прежнего. Торопившийся к своему старейшине мордвин убавил прыти, а сам старейшина дернул Лисовина за рукав и что-то сказал. Велимир обидно хохотнул в ответ.
— Слышь, — крикнул он, оборотясь к степенно приближающемуся Кудеславу, — этот вот говорит, будто для равного даже с безоружным тобою числа одного мало! Трех просит!
Лесная опушка за Мечниковой спиной сорвалась издевательским ржаньем да улюлюканьем. Кудеслав, не оборачиваясь, показал лесу кулак, потом крикнул названому родителю:
— Да уж пес с ними! Пускай хоть вдесятером приходят, лишь бы скорее.
Велимир с удовольствием повторил Мечниковы слова по-мокшански, и старый мордвин зябко передернул плечами. Понять-то их, слова эти, можно было по-разному. Например, так: «На меня одного ваших и десяти мало!» Мордвин, похоже, именно так и понял.
Все-таки ехидная Лисовинова ухмылка да хохот невидимых за деревьями вятичей возымели действие. Мордовский старейшина постеснялся звать десятерых охоронников. Он ограничился четырьмя. Собственно, нужны-то были не охоронники — свидетели. Седобородый глава мокшанской общины взрезал себе левую руку и поклялся на крови, что ни сам он, ни его родовичи соседям-вятичам никаких неправедных обид нынешней весною не учиняли, на путешествующих к Торжищу не нападали и не отбивали челнов с меновым товаром вятского племени. Убийство же троих своих родовичей-рыболовов мордва восприняла как беспричинную гнусность, за которую и пыталась мстить.
— Он предлагает, — говорил посерьезневший Велимир, — чтоб мы, времени не теряя, шли к тому мыску проклятому да осмотрели следы. Себя в заручники отдает: найдете, мол, верные приметы, что это мои набедокурили, — головой отвечу.
— «Набедокурили!» — со злобной усмешкой передразнил Кудеслав.
Потом, чуть размыслив, покачал головой:
— Пустая затея. Никаких толковых следов мы там не найдем. Даже если что-то и было путное, так ведь более пяти дней прошло — какие уж тут следы? А идти… — Он уперся пристальным взглядом в умные Лисовиновы глаза. — Идти туда непременно нужно. Хоть прах павших родовичей соберем. И еще есть у меня надежа… Спроси-ка его: может ли он снова поклясться на крови, что наши угнанные челны не проплывали мимо их града? Только безо всяких там «вроде» да «кажется»!
Велимир заговорил по-мокшански. Четверо мордвинов, обступивших своего старейшину и с опасливым любопытством глазевших на Мечника, принялись торопливо кивать; сам старейшина, пожав плечами, начал вновь закатывать опущенный было левый рукав. Лисовин коротко переглянулся с Кудеславом и тронул седобородого мокшанина за плечо: не надо, мол, верим.
Мечник прищурился:
— Ежели не врет (а на то похоже), есть надежда найти пропажу. К нашему граду челны не возвращались, мимо ихнего града не проплывали…
— Может, ночью как-нибудь, тайно, и эти тюхи попросту не заметили? — неуверенно сказал Лисовин.
— Вряд ли, — мотнул головой Кудеслав. — Чтобы даже ночью этакие громадные челны не углядеть, нужно быть вовсе слепым — река-то здесь не больно широка. И зря ты мокшу тюхами обозвал.
Велимир угрюмо кивнул, выговорил невесело:
— Выходит, или врут, или все-таки не они челны-то наши… Думаешь, все-таки…
— Об этом давай-ка после поговорим, — оборвал его Мечник.
Среди мокшан наверняка есть такие, которые понимают вятскую речь, и было бы совсем глупой глупостью со стороны главы мордовской общины не постараться, чтобы пара вот таких понимающих оказалась средь призванных им сородичей (кстати сказать, звал он их, выкрикивая по именам).
Так что уж лучше не говорить при мордве ничего лишнего — незачем беспокойным соседушкам знать о возможной усобице внутри Вяткова племени.
— Только мало нам одного в заручники, — деловито сказал Велимир как ни в чем не бывало. — Пес его ведает, старикашку этого, — ну как помрет дорогой, или на гадюку наступит, или еще что приключится… А его родовичи скажут, будто мы злоумышленно погубили.
Кудеслав равнодушно кивнул: мало так мало.
На этот раз Лисовин и мокшанский голова препирались довольно долго. Наконец названый Кудеславов родитель разъяснил:
— Он согласен еще и своего молодшего сына нам отдать. Однако же хочет, стервец, чтобы и от нас в их граде двое остались. Причем непременно хочет меня.
— А как же мы с ним без тебя объясняться станем? — растерялся Мечник. — Где ж теперь искать кого-то, кто знает по-ихнему?
Велимир лишь руками развел.
А мокшанский старейшина вдруг сказал:
— Искай надо нет. Я ваш молва разумей.
Кудеслав тихонько порадовался своей недавней предусмотрительности. А потом усмехнулся и сказал Велимиру, хмуро косящемуся на старого мордвина:
— Ну, быть по сему, оставайся у них. А вторым… — Он вновь усмехнулся. — Вторым к ним пускай Ковадло идет. Все-таки в нашей общине он человек не последний.
Лисовин тоже оскалился в мимолетной ухмылке.
— Но ты уж смотри, — сказал он, — ежели со мной что эдакое приключится, уж ты сполна вымести на этой дряхлой мокшанской стерв… ст… старейшине.
По сухому непроницаемому лицу главы мокшанского рода невозможно было угадать, понял ли старый мордвин Велимирову обмолвку. Наверное, понял — больно уж его лицо стало сухим и непроницаемым.
Решив, что Велимиру пока ничего угрожать не может (хоть мордовский старейшина вроде был еще волен в своих поступках, сподличать он не решится: место открытое и до тына не ближе, чем до опушки, скрывающей вятичских лучников), Мечник отправился звать Ковадла. Пуще всего тревожило Кудеслава, что Огнелюбов наперсник может заартачиться. Звану, мол, без меня обойтись тяжко; общинный достаток оскудел, а вы еще хотите оторвать мои руки от нужной роду работы… И ведь не вразумишь!
А хорошо было бы его в заручники. Тех слобожан, которые здесь, обезголовить; Звана до поры оставить без ближнего советчика…
И тут вдруг поразила Мечника новая мысль — он аж запнулся было на полдороге.
Ведь в слободе мужиков не так-то и много. Если подозренья верны и Зван Огнелюб впрямь отряжал своих для нападения на челны, а вчера еще и этих вот, которые сюда пришли, отрядил на подмогу общине, то что же выходит? Выходит, в слободе нынче вовсе мужиков не осталось, либо (что правдоподобнее) нападавшие на челны успели вернуться и многие (ежели не все), которые здесь, и есть те самые нападавшие. Так что же делать? Идти вместе с ними на поиски ими же захваченных общинных товаров — и нарваться на какую-нибудь пакость? Под благовидным предлогом отослать в слободу — и потерять из виду? Как ни выверни, получается то плохо, то еще хуже…
Не успел Кудеслав появиться на опушке, как Белоконь (тот оказался на том же месте, только не сидел уже, а стоял, озираясь по сторонам) окликнул его:
— Подойди-ка! Да скорей же, будь милостив, поскорее!
А когда Мечник, недоумевая, подошел, волхв притянул его к себе вплотную и зашептал: — Нам с тобой пройтись надобно. Прямо теперь же. Не спрашивай ничего, сам поймешь через миг-другой. Ну?!
Прямо теперь же не получилось. Сперва Кудеслав потратил несколько мгновений на Званова подручного: «Сходи-ка пособи Велимиру мокшан уламывать. Я бы сам вернулся, да вишь — у Белоконя во мне надобность объявилась. Разве волхву откажешь?» Так-то. Клюнул Огнелюбов наперстник; отправился, слова единого не сказав. А уж когда узнает, в чем дело, артачиться не посмеет: побоится выставить себя трусом. Потом, уже двинувшись было к волхву, Мечник спохватился, вернулся на опушку и прокричал Лисовину, чтоб тот напомнил мордве отвести от реки засаду. Мокшанский старост