— Очень может статься, — мрачно сказал волхв. Кудеслав не понял, о чем это он: о кикиморьей глупости или о беде, которой — хоть так поверни, хоть эдак — все равно не минуешь. Не понял, однако же спрашивать постеснялся.
— Давай-ка вот как сделаем, — сказал он. — Ты с прочими иди сейчас на тот проклятый мысок — Кощей знает, где это, и Злоба, и еще многие. Заночуйте где-нибудь у реки, а утром чтоб уже там… Только Ковадло да слобожан не отпускай от себя. Я уж было хотел без них идти, но… Вот и выйдет по-кикиморьи — и за челнами, и не так, как сперва задумано.
Белоконь мотнул головой:
— Не отпущу Ковадло — может получиться свара. Кровь меж родовичами. А это — роду-племени скорый конец.
— Похоже на то, что кровь меж родовичами уже была, — неестественно ровным голосом сказал Мечник. — И новой, боюсь, никак не минуешь.
Волхв с присвистом втянул воздух сквозь плотно сжатые зубы.
— Ну а ты куда навострился? — спросил он чуть погодя.
— А я — в град. Может, впрямь там новость какая? К утру буду на мысе.
— К утру?! — ошарашенно вскинулся хранильник. — Ой ли?
Кудеслав поглядел туда, где маялся привязанный Велимиров конь; потом вновь обернулся к волхву.
— Не успеет Хоре лик свой явить из-за древесных вершин, как я буду к вам, — сказал он и прищурился: — Что, на два щелчка хочешь? Давай!
— Давай! — согласился хранильник. — Ни в жизнь тебе к утру не… Э, стой, стой! — вдруг спохватившись, крикнул он вслед Мечнику, который уже двинулся было прочь. — Только речь-то о будущем утре, не о том, которое после! И щелчки чтоб по голым лбам, слышишь?! А то знаю я тебя, небось собираешься под расплату подставить шлем!
До градской поляны Кудеслав добрался за полночь, вымучив коня все-таки не до смерти, а всего лишь до полусмерти. Можно считать, что повезло обоим: Мечнику не пришлось преодолевать остаток пути через ночной лес пешком, а конь… что ж, он еще мог оправиться после выпавшей на его долю убийственной скачки.
Ночь была темной, беззвездной: вскоре после заката небо затянула плотная облачная пелена. Так что скачка сквозь чащу-матушку, пускай даже и по торной тропе, превратилась в дело весьма и весьма опасное. Как ни берегся Кудеслав, его лицо, колени и руки крепко исхлестало ветками, а уже перед самой поляной острый сучок распорол Мечникову скулу, лишь чудом помиловав глаз. Коню же досталось так, что Мечник невольно радовался темени, мешающей видеть раны злосчастной животины.
Несмотря на спешку, приходилось частенько останавливаться, чтобы дать коню хоть несколько мгновений отдыха, а заодно оглядеться. В этакую ночь да при этакой прыти сбиться с тропы было куда проще, чем удержаться на ней, хоть и считалась эта самая тропа торной. Только благодаря дару чувствовать окружающее почти без помощи зрения Кудеславу удалось-таки не заплутать в чащобной темени.
Мечник не сомневался, что уж теперь-то, после всего произошедшего за последние дни, градская охорона преисполнена рвения и просто-таки мечтает кого-нибудь изловить. Он довольно смутно представлял себе численность общинной сторожи и мог лишь догадываться, отряжены ли ночные дозоры в лес, а потому, подъезжая к поляне, на всякий случай принялся во все горло распевать песенки из тех, что можно услышать на свадьбах да во время праздничных игрищ — воздаяний Ящеру, Хорсу и другим богам. То ли эта уловка возымела ожидаемое действие, то ли по малочисленности остававшихся в общине мужиков Яромир не засылал дозоры в лесную темень — так ли, иначе, но Кудеслав беспрепятственно добрался до самого частокола.
Когда шатающийся от усталости конь вынес своего мучителя на поляну, Мечнику сразу бросились в глаза с полдесятка мужиков, перевешивающихся через верхушку тына близ лесных ворот — вернее, близ воротного проема, кое-как перегороженного обломками порубленной створки. Подсвеченные багровым факельным дымом мужики-охоронники напряженно вглядывались в темень. Наверняка несущиеся из лесу нелепые песнопения собрали сюда если не всю, то почти всю градскую охорону — очень уж интересно было поглазеть на ушибленного по лбу ночного певца.
Нет, все-таки у мокшан вместо голов лапти дырявые. Глупо было давеча тратить стрелы; вовсе глупо было подставляться под валящуюся с тына увесистую дрянь да потеть, высаживая воротину топорами. Всего-то и дела: ночью одному запеть по-вятски где-нибудь на опушке, а прочим преспокойненько лезть через тын с противоположной стороны. Охорона, леший ее забери… Правду все-таки говорят: дураков даже собственные беды не учат. Дураки и есть. Только то и утешает, что мордва не умнее. А вот «над старейшинами старейшина» со своим сыночком-воеводою… Как это Волк о мокшанском граде сказал? «На одну ладонь положить, другою прихлопнуть…» Говорил-то он о мокшанском граде, а разумел этот вот, вятичский… Да, плохи дела. Ежели когда-нибудь Навьи допустят под градской тын настоящего ворога…
Впрочем, Мечник довольно скоро понял, что не так уж все безнадежно.
На тыне сдержанно гомонили, — подъехав чуть ближе, Кудеслав начал разбирать слова:
— Ну точно, он. Говорил же…
— Гляди, рожа в крови! А уж скотину как уходил — страх глядеть!
— Что ж один-то? Да ночью, да этакий…
И тут же кто-то спросил подъехавшего, глуша прочие голоса:
— Чего орешь?
— А чтоб какой дурень спросонок да с перепугу стрелой не попотчевал! — прервав пение, ответствовал Мечник.
На тыне хихикнули.
Спрыгнув на землю возле подошвы частокола (конь, избавившись от седока, остался стоять, широко расставив трясущиеся ноги, — хорошо, что не лег; выживет), Кудеслав сказал, задирая голову:
— Все ладно. Мокшу припугнули, она теперь мира просит.
Тут же два факельных огня подались в стороны: державшие их сторожа отправились разносить весть остальным. Значит, не все здесь — и то уже хорошо. Когда же переместившееся пламя шмыгнуло предательскими бликами по остриям рогатин, владельцы которых укрывались в уличной темени за воротным проемом, Мечник и вовсе подобрел к градским охоронникам.
— У тебя до Яромира надобность? — ворчливо осведомились из-за похожей на буреломину груды дубовых брусьев и прочей всячины. — Лезай сюда, через верх. Да не бойсь, не рухнет… Ты, Мечник, слышь только что? Ты его только не буди, Яромира-то! Он поди лег вовсе недавно. А может, и не ложился еще…
Кудеслав успокоил ворчуна-охоронника клятвенным обещанием ни в коем случае не будить старейшину, ежели тот еще не уснул, и, кряхтя (а попробуйте-ка не кряхтеть после долгой отчаянной скачки, да еще если седло было очень уж неудобным, а штаны вовсе не годны для езды верхом), полез на шаткий завал. С внутренней стороны проем бывших лесных ворот караулили трое. Один из них стоял прямо перед завалом, а двое других пристроились по бокам, у самого частокола, и были совершенно невидимы в густой тени тынового настила (туда не проникали даже отсветы горящих наверху факелов). Мечника приятно удивила и обрадовала неожиданная разумность поведения градской сторожи. Радость эту не убавило даже то, что один из подпиравших спиною тын охоронников уже успел заснуть — видно-то его не было, зато было слышно.
Перебравшись через завал, Кудеслав попросил, ни на кого особо не глядя:
— Коня обиходьте. Он сегодня хорошо потрудился для общинного блага.
Попросил, перевел дух и двинулся в уличную темень, все убыстряя и убыстряя заплетающийся нетвердый шаг.
Позади негромко переругивались. Бывшие на земле выясняли, кому из них сподручней выкарабкиваться к коню и как его, коня то есть, переволакивать через завал. А на тыне кто-то шипел, что надобно немедля гасить лишние факелы, не то «собственными вот этими руками стану гасить, запихивая во рты… либо во всякие другие места…».
Яромира будить действительно не пришлось: почивать в эту ночь старейшина явно не собирался. Мечник обнаружил его на чельной площади. И не его одного.
У подножия недостроенной дозорной вышки полыхал огромный костер. Благо здесь было что жечь. Площадь покрывал толстый, хорошо утоптанный слой корья, щепы, древесных обрубков — всего, чем только можно было намусорить при постройке вышки. Так что двое юнцов, суетившихся возле костра, не столько поддерживали пламя, сколько мешали ему расползаться. Вообще-то костер этот не казался очень уж умной затеей. Не уследи за ним как следует — беды не оберешься. Ладно, небось Яромир знает, что делает.
Яромир нашелся недалеко от костра — он сидел на вечевом биле, болтая ногами и легонько постукивая по отзывчивому гулкому дереву. Голова старейшины тонула в густой тени, копящейся под двускатным тесовым навесом (этот навес на четырех столбах был поставлен для укрытия била от непогоды), а потому выражение Яромирова лица различалось с немалым трудом. Вернее сказать — совсем не различалось. Может, задумался человек, а может, и носом поклевывает…
Подобраться к Яромиру тоже оказалось делом весьма непростым. Вокруг била на разбросанных по земле оленьих шкурах спали одетые мужики. Спали они широко, не кучно, однако же рядом с каждым лежало какое-нибудь оружие — так чтобы в случае чего сперва схватить, а уж затем проснуться.
Осторожно пробираясь между спящими, Кудеслав мысленно ругнул себя за вспомянутую давеча поговорку про дурней, которых ничто не учит. Уж кого-кого, а Яромира дурнем не назовешь. Вот подними сейчас охорона тревогу — пока ночующие по избам подхватятся, пока вооружатся и сообразят, куда бежать да что делать, враг уже под частоколом окажется (и хорошо еще, если снаружи, а не внутри). А так лишь короткий миг промелькнет, а у старейшины уже будет крепкий, готовый к драке кулак. И особенно это важно, когда в граде нехватка здоровых мужиков-воинов. Известно ведь — слабого не обижают только ленивые. Не опасайся нынче Яромир мордвы, наверное, все равно бы сторожу усилил.
И правильно.
И кстати, еще неизвестно, на самом ли деле мордва сейчас безопасна. А ну как заручник — голова мокшанский — сбежал за время Мечникова отсутствия? Конечно, там Белоконь и Злоба с Кощеем… М-да… И Ковадло с десятком слобожан. Так что береженого оберег бережет. А наинадежнейший оберег — собственная осмотрительность да опаска. Опаска ведь не страх — тот человека слепит, глушит да ума лишает; опаска же вроде как щит: и от удара прикроет, и сам при случае для удара сгодится…