Среди ночевавших на площади Кудеслав, перешагивая да обходя, распознал нескольких охотников-ватажников из числа отряженных Яромиром на вешние промыслы. Возвращаются, стало быть. Это хорошо, общине нынче именно здесь надобны все привычные к оружью мужские руки.
Оказалось, что события последних дней все-таки не минулись даром вятичскому родовому старейшине. Во всяком случае, с приметливостью у него стало неладно: Мечник успел подойти почти вплотную, прежде чем занятый какими-то малорадостными раздумьями Яромир углядел появление нового человека. И выдержка старейшины, так восхитившая Кудеслава в ту недавнюю ночь, когда он бесшумным татем-скрадником возник у Яромирова ложа, а тот молча встал да пошел следом, ничем не выказав удивления либо страха, — эту вот железную выдержку крепко подточила ржа.
Углядев перед собою окровавленного да изможденного Мечника, Яромир отшатнулся, едва не свалившись с била, и вскрикнул: — Что, опять?!
От его испуганного восклицания беспокойно заворочались спящие, а юнцы (да нет, скорей парни), возившиеся с костром, бросили свое занятие, обернулись да так и заклякли — ни дать ни взять псы под вскинутой для удара хозяйской палкой. Показались они Кудеславу знакомыми, в чем, конечно же, ничего удивительного не было (удивительно было бы встретить здесь кого-либо незнакомого). Однако что-то подсказывало Мечнику, что к парням — во всяком случае, к одному из них — следовало бы присмотреться внимательнее. Ладно, это успеется.
Кудеслав торопливо принялся рассказывать Яромиру о событиях близ мокшанского града. Обо всех произошедших там событиях, в том числе и о появлении кикиморы, и о двусмысленном поведении Ковадла, и о подозрениях Белоконя насчет коварства колотуна-колдуна. И обо всем прочем, конечно.
Яромир слушал жадно и молча. Он только один раз перебил — в самом начале, когда речь шла о Кудеславовом способе окорота мокши-мордвы. Заметив, что старейшина собирается что-то сказать, Мечник едва не застонал. Неужели и этот начнет объяснять, почему нельзя было наугад метать поджигательные стрелы через мокшанский тын?!
Нет, Яромир сказал вовсе иное. Он сказал:
— Аи да ты! А я бы не посмел этак-то… Я бы небось под их частоколом до глухой темени протоптался. А уж скольких родовичей там положил бы!.. Нет, милостивы все же к нам Род да Навьи. Это счастье, великое счастье для племени, что в нынешние страшные времена у общины есть ты!
Кудеслав истово возблагодарил богов за то, что грязь, кровь и мечущийся отсвет костра застят его лицо. Нет, Мечника смутили вовсе не слова родового главы. Но то, как они были сказаны, слова эти… Не через край ли?
Пряча смущение, Кудеслав заторопился рассказывать дальше. Когда он окончил повествование, Яромир несколько мгновений выжидал: вдруг еще что-нибудь припомнится? Не дождавшись, проговорил раздумчиво:
— Страшно, конечно, а все же хотелось бы и мне на кикимору глянуть. Там, где сходятся такие, как Белоконь, Званов ближний наперсник да сын твоего отца, только и жди всяческих див. Что же до новой новости, которая в граде, то кикимора правду сказала. Есть у нас новость. Пойдем.
Легко соскочив с била, родовой голова уверенно зашагал через спящих, направляясь к общинной избе. Мечник двинулся было следом, однако по какому-то внезапному наитию оглянулся на копошившихся возле огня парней и вдруг поймал Яромира за подол рубахи. Старейшина, качнувшись от неожиданности, едва не наступил на чью-то голову и остановился.
— Чего ты? — недовольно спросил он, оборачиваясь.
Кудеслав пристально разглядывал одного из парней, видевшегося в свете костра черной безликой тенью.
— Это не Кудлай ли там?
— Кудлай, — ухмыльнувшись, кивнул старейшина.
В следующий миг настал уже Яромиров черед ловить рванувшегося к костру Мечника. Только ловля не удалась: Яромировы пальцы, способные без видимых усилий раздавить мозговую кость, лишь беспомощно скользнули по железному наплечнику Кудеслава.
Странно, нелепо, но именно те крохотные доли мгновения, которые потребовались, чтоб очутиться рядом с костром, принесли Мечнику окончательное понимание причин собственной ненависти к Кудлаю. Дело было не в гадостных словесах, которые голоусый стервец решился прогавкать о своем — и не только о своем! — спасителе вскоре после потери общинных челнов. Нет, неправда.
Та сволочная выдумка накрепко засела в памяти. Да еще ночной переполох, учиненный щенком; да еще убийство мокшан-рыболовов — за одно это можно было возненавидеть кого угодно. Но было и еще кое-что.
Был еще выжженный Кудлаем и его приятелем камыш на проклятом когтистом мысе.
Зачем они это сделали? Ведь только недоумки в десятом колене могли понадеяться, что перелетные стаи решатся отдыхать на свежем пепелище. А если камыш был выжжен не ради охоты?
Не будь мыс-коготь гол, прозрачен и безопасен на вид, Мечник ни за что не рискнул бы чалить к нему общинную вервеницу. Наоборот, он постарался бы как можно быстрей миновать опасную узость меж обрывом и камышовой дебрью. И трудно, очень трудно было бы нападающим задержать в протоке тяжелые челны. Кудеслав тогда говорил Лисовину об обрушенных в воду деревьях — могло бы, конечно, этакое удаться ворогу, но…
Протока все же довольно широка, течение быстрое… По-всякому могла бы обернуться затея с деревьями. А замыслившие нападение, похоже, хотели, чтоб все наверняка, без сучков-задоринок… Да и кто на их месте этакого бы не захотел?
Уцелей проклятый камыш, Мечник бы остановил челны для первого ночлега на привычном всегдашнем месте. А там Истра широка, оба берега низки и скудны лесом. Там нападать было бы сложнее, а малым числом и вовсе без пользы.
Так почему Кудлай выжег камыш? Не сам, конечно, придумал — посоветовали. Кто?
Правда, ежели верить Лисовину (а с чего бы это вдруг не поверить названому родителю?), камыш был выжжен еще до приезда в Яромирову общину Толстого с Волком. Так что ж? К примеру, Белоконь вон еще с зимы знал о появлении у Грозы дальних нехороших гостей. Значит, могли знать и другие. Причем от самих же гостей. Дознались же как-то Огнелюб с Чернобаем о том, когда и куда приходить на беседу с уплывающими восвояси послами «старейшины над старейшинами»!
Так что вот она, главная причина Мечниковой ненависти к Кудлаю: слюнявый пащенок по чьему-то наущению заставил Кудеслава сделать глупость, глупость, унесшую жизнь многих родовичей.
По чьему-то наущению… А наущавший-то, похоже, знал Мечника, будто ошкуренного. Привычки его знал. Угадывал наперед, как железноголовый Урман станет хитрить и чего может заопасаться.
Кто бы это мог быть? Зван, который способен предвидеть, что Кудеслав вскорости потеряет меч? Раз Ковадло открылся в этом, значит, Огнелюб уверен; а раз Огнелюб уверен, значит, так и случится: слободской голова за свою безмерно долгую жизнь ошибался считанные разы.
Или Кудлаев наущатель — Волк? Мечника-то он в ту пору еще и в глаза не видывал, зато легко мог угадать, как станет хитрить и чего может заопасаться умелый воин…
Э, чего гадать попусту?
Чего, спрашивается, гадать, если обо всем можно дознаться от сопливого голоусого пащенка, суетящегося возле костра? Всего-навсего три прыжка, и вот он — ответ на все вопросы!
В три прыжка не получилось: Кудлай искоса следил за Мечником и в последний миг вознамерился было улепетнуть. Ну, не три, так пять прыжков — велика ли разница?
Кудеслав загнал явно осознающего все свои немалые провинности гаденыша в угол, образованный стенами поставленных почти что вплотную друг к дружке срубов. Принадлежали эти срубы, видать, разным хозяевам, а потому меж ними оставался узкий — не шире ладони — зазор (был бы хозяин один, не стал бы он утомляться постройкой лишней стены).
Мгновенье-другое Мечник с удовольствием наблюдал за судорожными попытками Кудлая втиснуться в узехонькую щель. Рядом весело скалился подоспевший Яромир — похоже, его одинаково забавляли и Мечникова ярость, и смертный испуг щенка.
— Да брось его, не марайся, — сказал общинный старейшина, видя, что Кудеслав, наскучив быть праздным созерцателем, готовится помочь трепыхающемуся парню увесистым пинком в оттопыренный зад. — Я уж вразумлял его. Глянь вон, какая у него теперь рожа умная стала!
Услыхав Яромиров голос, Кудлай перестал дергаться и оглянулся. По его лицу пробежались отсветы кострового пламени, и Мечник сразу увидел следы старейшинского доброго вразумления: левую щеку и скулу парня подмял под себя огромный кровоподтек. Черный такой, налитой, вздувшийся, — поди, вразумление состоялось дня два назад.
Тем временем Кудлай, явно в надежде на Яромирово заступничество, принялся торопливо бормотать, заслоняясь ладонями и все еще пытаясь вжаться спиною в щель:
— Я не буду!.. Больше никогда, чтоб мне… меня… Искупил ведь… Я же для всехнего блага, я общине же!.. Не тронь меня; божескими именами прошу: не тронь!!! — вдруг завизжал он, углядев какое-то Мечниково движение (сам Мечник, между прочим, воображал, что стоит вовсе бездвижно).
Яромир было захохотал, но тут же обеими руками зажал себе рот и оглянулся на спящих.
А Кудеслав вглядывался в обезображенное кровоподтеком и ужасом лицо парня. Внимательно вглядывался, с этаким нехорошим прищуром, пугавшим Кудлая хуже любых угроз.
— Значит, о племени радел? — спросил наконец Мечник, и голос его был под стать взгляду. — Для общинной пользы трудился? Значит, это ты у нас теперь об общине первый радетель? Я небось за делами своими никчемными сход пропустил, который назначил тебя на родовое главенство, а? Или это вот он, — кивок в сторону ухмыляющегося Яромира, — велел тебе мокшан-рыболовов убить? — Кудеслав приступил чуть ближе, и парень тихонько взвыл. — А камыш на мыске, где родовичей наших погубили, кто тебе пожечь присоветовал?! Ну, говори! Тоже, быть может, старейшина — для общинного блага?! Говори, стервь!
Сквозь Кудлаевы подвывания прорезалось нечто членораздельное:
— Ста-старейш… ина… он просил… Н-не надо!..