тся его произносить.
И это понятно. Я слышала, что философы заново изобретают аргументы, давным-давно отринутые физиками как неверные, беспокоятся из-за парадоксов, которые физики уже много лет назад разрешили, и логически выводят, какими должны быть законы природы, игнорируя то, каковы те на самом деле. В общем, есть, на беду, много философов, не замечающих своей некомпетентности.
Но то же можно сказать и о физиках, и я бы не удивилась, если бы некоторые философы сказали подобное и обо мне. Физики полагаются на философские аргументы чаще, чем желают признавать, и я точно не исключение. Нам довольно легко отвергать философию как бесполезную – потому что она бесполезна.
Ученые в своих профессиональных поисках крайне целеустремленные, они заинтересованы в обретении новых знаний, только если есть шанс, что те продвинут вперед их исследование. Но я еще не нашла философа, который действительно придумал что-то такое, с чем физик мог бы работать. Даже философы, понимающие физику, судя по всему, довольствуются анализом и критикой того, что делаем мы. Приносить пользу не входит в круг их задач.
Мой опыт тут совершенно типичен. Я готова подписаться под словами Лоуренса Краусса: «Как практикующий физик… я – и большинство коллег, с кем я обсуждал этот вопрос, – считаю, что философские дискуссии о физике и природе науки не особенно полезны и оказывают мало влияния или не оказывают его вовсе на прогресс в моей области»185. Стивен Вайнберг высказал похожее замечание: «…Знание философии, похоже, бесполезно для физиков»186. А Стивен Хокинг вообще сказал, что философия «мертва. Она не поспевает за современным развитием науки, особенно физики. Теперь исследователи, а не философы держат в своих руках факел, освещающий наш путь к познанию»187[107].
Один из ответов на эти заявления дал Массимо Пильюччи, философ из Городского университета Нью-Йорка. Он просто признал, что «задача философии состоит не в том, чтобы развивать науку»188. Что ж, поскольку задача философии состоит не в том, чтобы развивать науку, нетрудно понять, почему ученые не находят философию полезной.
Однако мне определенно не следовало бы позволять одному философу говорить от лица всего сообщества. И поэтому я пришла в восторг, обнаружив, что Тим Модлин согласен: «физика нуждается в философии» и физики настаивают на пользе, поскольку «философский скептицизм сосредотачивается на концептуальных слабых местах в теориях и аргументах»189. Превосходно. Но, черт возьми, где вы были? Где были вы двадцать лет назад, десять? Где вы были, пока мы вгоняли себя в этот бардак?
Сегодня большинство проблем в основаниях физики – философские вопросы, не противоречия в данных, и нам нужна философия, чтобы разобраться с этими затруднениями. Следует ли нам обращать внимание на численные совпадения? Оправданно ли вообще использовать эстетическое восприятие, чтобы оценивать законы природы? Есть ли у нас хоть какие-то основания считать, что более фундаментальные законы должны быть еще и проще? И раз ученые штампуют гипотезы сотнями, чтобы печатные станки не простаивали, какие есть хорошие критерии для оценки перспективности этих идей?
Философы нужны нам, чтобы преодолеть разрыв между донаучной путаницей и научной аргументацией. Впрочем, это также означает, что по мере развития науки и расширения нашего знания пространство для философии неминуемо сокращается. Как и хорошие психологи, хорошие философы науки достигают цели тогда, когда оказываются ненужными. И как хорошим психологам, им не следует обижаться, если клиент яростно отрицает, что нуждается в помощи.
«Мне кажется, что естественность (теория не должна содержать численных случайностей) – это тоже философский критерий», – говорю я.
«Да», – говорит Джордж.
«Вы соглашаетесь, но, когда я разговариваю с людьми моего поколения, многие попросту относятся к ней как к математическому критерию. Однако, если вы хотите сделать из нее математический критерий, вам нужно распределение вероятностей. А откуда оно возьмется? Нужна теория для распределения вероятностей или другое распределение вероятностей для распределения вероятностей той теории и так далее».
«Да, – соглашается опять Джордж. – И в мультивселенной вы вправе отстаивать любое распределение вероятностей, какое вам только нравится, но вы не в силах доказать, что оно справедливо для физики. Его нельзя подвергнуть научной проверке: это теория, специально созданная для подгонки под данные». Он недолго молчит, а затем добавляет: «Сдается мне, мир теоретической физики находится в очень странном месте».
• Современная структура научного мира откровенно поощряет идеи, распространяющиеся быстро и широко, – например красивые, но трудно проверяемые теории.
• Физики-теоретики сейчас активно применяют хорошо отработанные методы для формулирования новых законов природы, обреченных оставаться непроверяемыми еще очень-очень долго.
• Контакт с философами мог бы помочь физикам определиться, какие вопросы стоит задавать, но в настоящее время такого контакта почти нет.
• Доверие физиков-теоретиков критериям красоты и наблюдаемое отсутствие прогресса демонстрируют неспособность науки к самокорректировке.
Глава 10Знание – сила
В которой я делаю вывод, что мир сильно выиграл бы, если бы все слушали меня.
Я, робот
Неудивительно, что физики видят в законах природы красоту. Если вы отсидели курс математики, глядя на уравнения как на безобразную писанину, то вряд ли в итоге стали физиком-теоретиком. Известно не так много физиков, которые жалуются, что законы природы отталкивающи, – по той же причине, по которой мало кто из водителей грузовиков считает большие моторы ужасными: мы выбрали свою профессию, поскольку она нас привлекает.
И поиск красоты, без сомнений, остается мотивирующим фактором на всю нашу профессиональную жизнь. «Потому что так приятнее работать, это распаляет», как сказал Горди Кейн. Или, как выразился Джан Франческо Джудиче, «именно эта иррациональная составляющая и делает физику интересной и волнующей». И перспектива отыскать эту красоту добавляет волнения. Как пишет Дэн Хупер в своей книге о суперсимметрии: «Самая прекрасная теория может быть записана в простой и краткой форме, не исключено, что и одним уравнением… Я пишу этот абзац – и чувствую, как немного учащается пульс и потеют ладони»190.
Да, ученые – люди с потеющими ладонями, хотя обществу и не нравится видеть нас такими. Недавний опрос показал, что ученого считают более «благонадежным», чем «обычный человек», но также и более «роботоподобным», «ориентированным на достижение цели» и «холодным»191. Не слишком приятно. Но обидно не само суждение, а то, что не учитывается род занятий ученых. Если же принять его во внимание, клише становится справедливым: ученые стремятся быть сверхлюдьми. Мы стараемся подняться над недостатками человеческого мышления – и используем для этого процедуры, предназначение которых в том, чтобы не позволить нам врать ни другим, ни самим себе.
Существующих процедур, однако, недостаточно. Чтобы быть хорошими учеными, мы также должны отдавать себе отчет в собственных желаниях, устремлениях и слабостях. Мы должны помнить о своей человеческой природе – и исправлять ее изъяны, когда необходимо.
Уверена, вы слышали сказку о том, как все мы рождаемся маленькими учеными и исследуем мир естественным путем, легко и непринужденно, пока сбивающее с пути образование не вступает в конфликт с нашими природными склонностями. Я тоже ее слышала. Она романтическая, но неверная. Да, мы рождаемся любопытными, а младенцы быстро учатся путем проб и ошибок. Но наш мозг развивался не чтобы служить науке, а чтобы служить нам. А то, что в ходе эволюции шло на пользу нам, не всегда шло на пользу и нам в науке.
Нагромождения математики
Физики – не единственные ученые, алчущие красоты. Джеймс Уотсон, например, вспоминал, как Розалинд Франклин поверила в то, что ДНК имеет структуру двойной спирали, поскольку «эта структура слишком изящна, чтобы не оказаться истинной»192[108]. Биологи преимущественно изучают «приятных» животных 193. И математик Дэвид Оррелл высказал мнение, что климатологи предпочитают элегантные модели в ущерб точности[109].
Но гонка за красотой – не теория всего. Если еще не придумали названия для такого когнитивного искажения, связанного с попыткой убить сразу легион зайцев, то очень напрасно. И я постараюсь не попасть в эту ловушку. Я заметила наличие эстетических предубеждений лишь в нескольких научных дисциплинах, и даже в физике они господствуют преимущественно в тех областях, о которых я писала. Но прежде чем я перейду к более общей проблеме когнитивных искажений, в том числе социально обусловленных, хочу заострить внимание на случае, когда страсть к изящной математике влияет на наши жизни несколько больше, чем квантовая гравитация. Речь об экономике.
«Профессия экономиста отклонилась от нужного курса, потому что экономисты – все в целом – ошибочно приняли красоту, облаченную во впечатляющего вида математику, за истину»194. Так считает американский экономист Пол Кругман. Как и многие физики-теоретики, я однажды рассматривала возможность переключиться на экономику в надежде, что работу там найти будет проще. Математика меня не впечатлила, а вот отсутствие данных потрясло. Я бы не назвала экономику красивой, но она казалась мне, в принципе, простой. Слишком простой, как я поняла. Одно дело – ожидать от элементарных частиц подчинения простым, универсальным законам, и совершенно другое – ожидать того же от рода человеческого.