198. Нелокальность тогда перестает быть «жуткой», а пространство и время и наша Вселенная оказываются пробуравлены кротовыми норами. Кротовые норы связывали бы в том числе и пары частиц, образующих излучение Хокинга, устраняя разом и проблему файервола, и проблему потери информации в черной дыре. Эта идея разрабатывается для пространства-времени с отрицательной космологической постоянной, так что не описывает Вселенную, в которой мы живем. Но Мальдасена и Сасскинд надеются, что это некий общий принцип, который имеет место и в нашей Вселенной[112].
Может, они и правы. Это интересная новая идея. Если природа действительно так устроена, это стало бы ошеломительным открытием. И оно так славно согласуется со всеми предыдущими результатами.
Этот шалаш воняет
Пестование красоты и желание соответствовать – характерные черты человека. Однако они коверкают нашу объективность. Это когнитивные искажения, не позволяющие науке работать оптимальным образом, и они сейчас не принимаются в расчет. И это не единственные когнитивные искажения, которым подвержены теоретики. В то время как экспериментаторы прикладывают все усилия, чтобы противостоять системной предвзятости, теоретики совершенно беспечно продолжают свою работу, блаженно полагая, что точные законы природы возможно постичь интуитивно.
Когнитивные искажения для человека – это не всегда плохо. Большинство из них возникли потому, что приносят – по крайней мере, приносили – нам пользу. Например, мы чаще высказываем мнение, которое, как полагаем, будет благосклонно воспринято другими. Этот «эффект социальной желательности» – побочный продукт необходимости вписаться в группу, чтобы выжить. Вы не высказываете вождю племени, что шалаш воняет, если позади вас стоит с десяток соплеменников с копьями. Умно! Но хотя подобное соглашательство может способствовать нашему выживанию, оно редко способствует обретению нового знания.
Пожалуй, самая распространенная в науке ошибка сознания – это предвзятость подтверждения. Если вы ищете в статьях подтверждения своим аргументам, это она. Если вы заподозрили у себя ошибку, потому что ваш результат не совпал с ожидаемым, это она. Если вы избегаете коллегу, задающего вам неудобные, раздражающие вопросы, это она. Предвзятость подтверждения – еще и причина, по которой мы почти всегда в итоге зря распинаемся, когда описываем преимущества фундаментального исследования. Вы ведь знаете, что, если не открывать фундаментально новые законы природы, инновации рано или поздно себя исчерпают, не так ли?
Но есть и другие когнитивные искажения, в том числе социально обусловленные, которые влияют на науку, но не столь широко известны 199. Одно из них – мотивированное мышление200. Оно заставляет нас верить, будто положительные результаты получаются с большей вероятностью, чем в действительности. Вы ведь слышали, что на Большом адронном коллайдере наверняка обнаружатся доказательства в пользу физики за пределами Стандартной модели? Что тамошние эксперименты в ближайшие пару лет, вероятно, прольют свет на темную материю? Неужели они все еще это говорят?
Далее, существует ошибка невозвратных издержек, больше известная как бросание денег на ветер. Чем больше времени и усилий вы потратили на суперсимметрию, тем меньше вероятность, что вы поставите на ней крест, даже если шансы отыскать ее выглядят все хуже и хуже. Мы продолжаем делать то, что делали, еще долго после того, как это дело перестало быть перспективным, ведь мы уже столько в него вложили и не хотим признавать, что все, возможно, было зря. Вот почему Планк остроумно заметил, что науку двигают вперед похороны[113].
Из-за внутригрупповой предвзятости мы считаем, что исследователи в нашей собственной области умнее, чем в других. Эффект предпочтения разделенной информации заставляет нас беспрестанно обсуждать то, что все и так уже знают, и при этом не уделять внимания информации, которой обладают лишь несколько человек. Мы склонны обнаруживать структуру и взаимосвязи в бессмысленных, случайных данных (апофения). Мы думаем, что аргументы весомее, если вывод кажется правдоподобным (предвзятость убеждения). А из-за эффекта ореола вам интереснее, что скажет нобелевский лауреат, чем я, причем независимо от темы.
Еще мы подвержены эффекту ложного консенсуса: склонны переоценивать число людей, согласных с нами, и степень их согласия. А одно из искажений, доставляющих в науке больше всего проблем, выражается в том, что мы считаем некий факт тем более вероятным, чем чаще о нем слышали. Это называется искажением, вызванным вниманием, или эффектом знакомства с объектом. Мы обращаем особенно много внимания на информацию, если она повторяется другими людьми в нашем окружении. Такое групповое подкрепление может превратить научные сообщества в эхо-камеры, где исследователи повторяют свои аргументы друг другу снова и снова, непрестанно убеждая себя, что всё они делают правильно.
А есть еще величайшее из всех когнитивных искажений – эффект слепого пятна, когда человек свято верит, что сам-то уж точно мыслит непредвзято. По этой причине мои коллеги лишь смеются, когда я говорю им, что когнитивные искажения представляют собой проблему, и не принимают всерьез мои «социальные аргументы», считая, что они не важны для научного дискурса. Однако существование этих когнитивных искажений было подтверждено в бесчисленных исследованиях. И нет вообще никаких оснований думать, будто высокий интеллект защищает от ошибок мышления. В исследованиях не было выявлено никакой связи между уровнем когнитивных способностей и подверженностью ошибкам мышления 201.
Разумеется, когнитивные искажения свойственны не только физикам-теоретикам. Эта проблема существует во всех областях науки. Мы не способны отринуть направления исследований, оказывающиеся бесплодными. Плохо обобщаем новую информацию. Не подвергаем критике идеи своих коллег из страха стать «социально нежелательными». Пренебрегаем идеями, выбивающимися из разряда общепринятых, потому что исходят они от людей «не таких, как мы». Подыгрываем системе, наносящей ущерб нашей интеллектуальной независимости, потому что все так делают. И настаиваем на том, что наше поведение – добротный научный подход, основанный исключительно на непредвзятых суждениях, поскольку при всем желании не можем находиться под влиянием социальных и психологических эффектов, какими бы распространенными те ни были.
Конечно, когнитивным, в том числе и социально обусловленным, искажениям мы были подвержены всегда. Именно из-за них ученые сегодня используют строго установленные методы для повышения объективности, включая рецензирование, оценку статистической значимости и рекомендации по правильному научному образу действий. И наука развивалась весьма неплохо, так зачем же начинать сейчас уделять этим вещам особенное внимание? (Кстати, это называется эффектом статус-кво.)
В больших группах люди менее эффективно делятся друг с другом актуальной информацией 202. Кроме того, чем специализированнее группа, тем больше вероятность, что ее члены склонны слушать только то, что подтверждает их точку зрения. Вот почему сегодня так важно понимать, как передается информация в научных структурах и сетях, – гораздо важнее, чем сто или даже двадцать лет назад. И беспристрастная аргументация становится тем важнее, чем больше мы полагаемся на логическое мышление без оглядки на эксперимент. Этой проблеме, поразившей некоторые направления теоретической физики больше, чем любую другую область науки, и посвящена данная книга.
Экспериментаторы, конечно, действуют по своему собственному усмотрению. Они грезят о разработке новых технологий и не оставляют решения о будущих экспериментах на милость теоретиков. Но все же мы, теоретики, указываем на новые области параметрического пространства, которые стоит исследовать. Мы несем ответственность за оценку своих теорий, которая должна быть настолько объективной, насколько это возможно, – чтобы помочь выявить самые перспективные новые эксперименты.
Пока теории разрабатываются людьми, независимо от конкретной области исследований, по умолчанию должно считаться, что на оценку теорий влияют когнитивные искажения, в том числе социально обусловленные, если только не были предприняты специальные шаги для устранения этих проблем. Но подобные шаги сейчас не предпринимаются. А значит, прогресс почти наверняка идет медленнее, чем мог бы.
Как же мы очутились в подобной ситуации? Поскольку нам, ученым, очень просто обвинять руководящие и финансирующие органы, в жалобах недостатка нет: примерно раз в две недели Nature и Times Higher Education публикуют стенания по поводу нелепых попыток измерять научный успех. Когда я делюсь этими статьями в «Фейсбуке», они гарантированно получают одобрение. И тем не менее ничего не меняется.
Жалобы на других не помогают, потому что эту проблему мы вызвали сами – и сами же должны ее разрешить. Мы не сумели защитить свою способность выносить непредвзятые суждения. Мы позволили себе загнать самих же себя в угол и теперь вынуждены регулярно лгать, если хотим продолжать свою работу. То, что мы миримся с этим положением, – настоящий провал научного сообщества в целом, и ответственность за то, чтобы это исправить, лежит на нас.
Не очень-то принято критиковать свое собственное племя. Но этот шалаш воняет.
Критиковать легко, как говорят критики. Я посвятила девять глав тому, чтобы обосновать утверждение, согласно которому физики-теоретики застряли на идеалах красоты из прошлого, но теперь вы, вероятно, гадаете, что еще, по моему мнению, им следует делать. Предлагаю ли я какую-то альтернативу?
У меня нет чудодейственного средства, разом избавляющего от проблем, которые физики-теоретики пытаются решить, а если бы я сказала, что есть, вы имели бы полное право меня высмеять. Это проблемы серьезные, и сетования на эстетические предубеждения не заставят их раствориться в воздухе. В следующей подглавке я предлагаю некоторые идеи, откуда можно начать. Но и у меня, как и у всех, разумеется, есть личные предпочтения. Я тоже мыслю предвзято.