Он не понял, что произошло по его вине в чужой семье. И того даже не понял, что произошло с ним самим, на что употребил, на что потратил и во что превратил он единственную свою жизнь. А ведь у него появились иные, новые связи с жизнью: после преступления, почти тут же, родилась дочь.
Надо сказать, что многоопытный Власов в первые дни судебного следствия был обеспокоен и замкнут, а к концу спокоен и красноречив: не он убивал, не он.
– Прошу понять мои чувства,– говорила на суде Вера Ивановна Петракова,– сын для меня – самый родной человек... И я одна у него. Для него дороже матери нет ничего на свете...
Потерпевший Щербинин взял за руку потерпевшую Таню:
– Ты эти слова запомни, Танюша, и повтори их. Так и скажи: дороже матери нет ничего...
Подошло к концу повествование. Щербинин, пролежав три месяца в больнице, по-прежнему несет службу. Он награжден орденом Красной Звезды. Вручены медали «За отличную службу по охране общественного порядка» Колоскову и Иванову. Ценные подарки, благодарности МВД СССР получили все, кто помогал обезвредить преступников.
Один только человек остался в стороне, как бы в тени. Кассир Антонина Семеновна Павлова. Руководители института вначале хотели ходатайствовать о награде ей, и она в списках отличившихся намечалась первой. Но потом передумали. Почему? В парткоме института сослались на указание милиции: дескать, столько нарушений допустили. Чье конкретно указание, да и было ли вообще оно, выяснить не удалось. Так или иначе, а в окончательной редакции фамилию кассира решили в ходатайстве не упоминать.
Что еще добавить. Изменены здесь две фамилии – преступников. У Власова остались трое несовершеннолетних детей. У Петракова – мать, жена, братья. И дочь, которую он так и не увидел.
1978 г.
И БЫЛЬЕМ ПОРАСТАЕТ
Хорошо в Тюмени на закате лета. Улицы – зеленые, причесанные. Дома – высокие, светлые. Идут навстречу парни, девчата – черные от загара. Вот тебе и Сибирь – загар-то не хуже сочинского!
«Любит – не любит». «От щедрости сердца»... Это зовут афиши. Приехал Иркутский драматический театр.
Областная спартакиада, футбол. В городском саду концерты, игры, танцы...
Идет девочка навстречу. «Алгебра» под мышкой. «Танцы под духовой оркестр», «Встречи с интересными людьми»... Афиши ведут от яркого солнечного центра на тихие, зеленые, как в южных приморских городках, улочки. «Танцы в городском саду». На пустынном задворке парень в голубой рубашке крепко держит в ладонях руки девушки.
– Честное слово, вот увидишь...
Она весело смотрит на него.
В этот момент я и спросил:
– А где здесь тюрьма?..
Девчонка испугалась, даже вопрос не поняла:
– Как это... какая тюрьма?
Я разыскивал их ровесников.
У каждого человека наступает ответственный момент в жизни – ломается голос, меняется походка, формируется характер, взгляд на жизнь, человек становится вдруг (чаще всего «вдруг», как бы он ни готовился к этому) самостоятельным: вчерашний школьник – рабочим, солдатом, студентом.
Рождается личность
Из Курского училища приехали в Тюмень двадцать два человека. Мальчики. Никто из них еще ни разу не брился. Приехали наслышанные о героике, о романтике, о трудовых подвигах, Сибири. Кровати им дали – одну на двоих, и старые простыни. Десять дней проболтались ребята без дела, потом будущих связистов-монтажников разбросали далеко друг от друга, по деревням и селам.
Селезнев, Каплун и на их беду Перемычкин оказались в одной бригаде. Началось для них непонятное, неожиданное. Кочевали.
В деревне Скрепкине: Всю работу закончили, но уехать не смогли, не было транспорта. 10 дней сидели без денег и без работы.
В Коневе: Прораб привез подростков на новое место и тут же уехал. Сказал, через два дня деньги будут. Ждали денег 12 дней.
В Ермаках: Из четырех месяцев почти полтора сидели без работы, не было столбов, ставить нечего.
В Тошнолобове: На работу ходили пешком за 20 километров, не было транспорта.
Юноши ехали в Сибирь, наслышанные не только о романтике. Знали, не манна небесная ждет их, и к трудностям готовы были. Но это оказались не трудности. Это оказались мытарства. Трудности – когда иначе нельзя. И тут – хоть в две смены, хоть в три пота. Чем труднее, тем приятнее победа. А двадцать километров топать просто так, за здорово живешь... Топали и, между прочим, знали, что в совхозе, для которого тянули связь, есть машины, но просто руководство СМУ не договорилось с совхозом.
В каждой деревне ребята устраивались на жилье сами. С трудом находили хозяйку, которая брала к себе постояльцев. Чтобы заработать. Устраивались почти везде на полу, на грязных тюфяках.
Я уверен, мытарства эти не для каждого взрослого посильные, для подростков еще и вдвойне обидны. К трудностям они были готовы, но к равнодушию – нет. Ребята работали и жили одни – сами себе хозяева. Единственный взрослый человек навещал их – прораб Пятилетов. Но бывал он раз в месяц, не чаще: бригад много, а он один.
Сейчас уже трудно найти следы первых шагов к преступлению. Может быть, все началось с того, что Перемычкин и Каплун выпили и пошли воровать кур у хозяйки? Может быть. Селезнев – «тихоня» потом долго укорял их.
А может быть, все завязалось еще тогда, когда Перемычкин украл и спрятал деньги. Селезнев нашел эти деньги и вернул пострадавшему.
Даже и неважно, в какой момент началось падение. Важно, что оно все время встречало сопротивление в собственной же среде. И если бы в это время к ним наведался и разобрался во всем кто-нибудь старший (не обязательно из руководства СМУ, просто старший по возрасту, по опыту), Селезнев бы победил.
Случилось так, что сами обстоятельства толкнули руководителей управления помочь ребятам. В середине лета в Конево приехали долгожданные взрослые люди, ответственные за судьбу ребят. У всех выпускников Курского училища связи заканчивался срок практики, после которой они должны были остаться работать здесь же, в Тюменской области, и комиссия приехала в Конево принимать государственные экзамены. Прибыли главный инженер СМУ-507 В. Дениченко, секретарь парторганизации СМУ Л. Рогозин, мастер из Курского училища, представитель Тюменского профтехучилища. На эти экзамены Каплун пришел прямо из-под ареста – только что отсидел шесть суток за то, что угнал колхозную машину («покататься»). Пришел он наголо остриженный, осунувшийся. На торжествах выглядел, как дыра на праздничной скатерти,– нельзя не заметить.
Парадные гости экзамен приняли, отзывы о ребятах дали хорошие, парни-де грамотные, работать могут. Потом быстро свернули бумаги, сели в машину.
А жить? Правильно жить могут? Об этом некогда было узнавать представительной комиссии. Спешили, начинался дождь...
6 марта Каплун, Селезнев и Владимирский приехали в Тюмень за зарплатой. Бухгалтер сказал: нет денег. А Волик, начальник СМУ, и разговаривать с ними не стал. В рабочем общежитии, куда ребята вернулись ни с чем, встретили Перемычкина. Тот моментально достал где-то водки. Потом предложил:
– Сегодня на улице пьяных много. Пойдем, обкрадем кого-нибудь, добудем денег...
Селезнев отказался.
– Нет, нет, я не пойду.
– Потому что ты трус! Трус!
Около десятка парней валяются на кроватях. Слушают. Молчат. Хоть бы кто-нибудь схватил их за руку. И по шее не грех бы дать. Но молчат.
...Ушли.
Дальше все было просто. Попался пьяный. Перемычкин его ударил. Каплун и Владимирский торопливо обыскали. Селезнев непосредственного участия не принимал, он стоял в стороне, оберегал друзей от милиции. Не уберег.
Ни в коем случае я не хочу оправдывать людей, ставших преступниками. И при более сложных обстоятельствах далеко не каждый способен скатиться до этого. Но для того чтобы уяснить, насколько прикоснулись к этому преступлению другие люди, какова и их вина во всем случившемся, я решаюсь привести слова народного судьи, строго осудившего ребят. Он сказал вдруг:
– А вы знаете, они ведь в общем не плохие. Кроме одного.
Это значит, будь хоть трижды силен созревший хулиган Перемычкин, за ним никто бы не пошел, он бы оказался бессильным, случись при всем при том другие обстоятельства.
– Закономерный исход. Я раньше по командировкам много мотался, повидал, как живут ребята. Бездомные.– Это говорит бывший старший инженер планового отдела СМУ А. Кверин.
– Бегут из нашего управления связи. Любыми путями. Справки о болезни родителей достают. Не помогает – бросают и трудовую книжку, и другие документы... Комсомольцы по году-два взносы не платят.– Это сетует заместитель секретаря комсомольской организации СМУ Мария Лушникова.
– Разбросанность. Специфика... – оправдывается начальник СМУ-507 Н. Волик.– А в общем, конечно, маху дали, упустили.
Упустили. «Со спецификой», как выяснилось, можно было бы сладить. Жилье, транспорт для выезда на работу, строительные материалы – все это мог обеспечить заказчик – совхозы, а оборудование и инструмент – областное управление связи. Могли бы, если бы подрядчик – СМУ-507 требовал, строго контролировал все и везде. В управлении работает немногим больше сотни человек. А по деревням кочует и того меньше. Неужели трудно приготовить для них раз в десять дней смену чистого постельного белья? Неужто так трудно зарплату в дальние районы отправлять в первую очередь?
– Можно, конечно. Упустили, недосмотрели. Сейчас мы все поняли. Народный суд обязал нас обсудить все это. Местком у нас заседал. Парторг беседу провел. Поняли...
Поняли? Ребята одни здесь, отцы и матери их за тысячи километров. Был кто-нибудь в колонии за эти месяцы, навестили их?
– Не догадались...
Все равно Волику – будут ли потом эти ребята работать или учиться, или снова воровать пойдут. Откуда же такое равнодушие, ваши ведь люди. Ваши.
Вот откуда. Газ-то все равно далеко на запад пойдет. И нефти от этого не убудет – качать ее не перекачать. Если бы газ этот остановился где-нибудь на полпути. Что случилось?! Да вот... неувязка: трех парней не уберегли. Если бы нефть вдруг не пошла. Из-за этих же ребят. Тогда бы любой начальник, и не такой, как Волик, за сотни километров пошел пешком, нет, побежал бы к ребятам. Ну, как вы гут? В чем нуждаетесь? Все вам будет. Все, все сделаем!