— Ну и хорошо, и достаточно. Походи по выставкам, по вечерам поэзии, послушай концерты современных артистов — и ты сам увидишь, насколько всё вокруг перестаёт быть русским.
— Так а при чем здесь Кирилл и Мефодий? — не понял я.
— А при том, — поднял вверх перст Горохов, — что, как пишут сегодня газеты, «создание славянской письменности великим гуманистом Средневековья Константином-Кириллом Философом послужило началом включения славянского мира в общеевропейский культурный контекст». Ты уловил подоплёку? Получается, что Кирилл и его брат как бы освятили своим делом традицию принесения в Россию культуры с Запада. Вот мы и хватаем, ничтоже сумняшеся, то идеи декабристских заговоров, то теории Маркса-Энгельса, то рекомендации Сороса.
— Ну так, может, дело вовсе не в том, откуда эти идеи приходят, а в том, что мы их хватаем, не осмысливая? Я тут недавно у кого-то, кажется, у Вильгельма Гумбольдта, вычитал, что язык — это не просто средство межчеловеческого общения или передачи функциональной информации, но самая настоящая программа грядущего бытия народа. То есть — выражение апостола Иоанна «в начале было Слово» означает не только то, что Бог является первопричиной появления всего сущего, но и то, что нематериальное слово, раскодируясь, предопределяет собой и нашу материальную жизнь.
— Это так, это так, тут я с тобой стопроцентно согласен. Ведь наши святые отцы тоже всегда говорили, что язык — это Божий замысел о народе.
— Совершенно верно, — кивнул я. — И хоть в народе и говорят, что, сколько раз ни произноси слово «халва», а во рту от этого слаще не станет, на деле всё обстоит далеко не так однозначно. И если десять лет подряд на каждом углу кричать слово «свобода», то на одиннадцатый произойдет или революция, или перестройка. Свидетелями чего, собственно говоря, мы сегодня и являемся в нашем Отечестве, не так ли?
— Что я могу тебе на это сказать? — вскинув свои реденькие брови, ответил мне вопросом на вопрос Горохов. — Вполне возможно, что ты абсолютно прав. Но чтобы уметь отстоять свою правоту перед оппонентами, мало опираться на интуицию, нужно обладать знаниями. Так что используй дни пребывания в Москве на полную катушку — походи по букинистическим магазинам, полистай учебники древнерусского языка, монографии славистов. Попробуй сопоставить языковые реформы с общественно-политическими событиями, тут тебе может открыться очень много любопытного… Короче, поизучай этот вопрос. Хорошо было бы сходить в какой-нибудь лицей на пару уроков кириллицы, но сейчас лето и у них наверняка каникулы, — и он потянулся к отложенной было на тарелку курице.
Я в это время как-то неловко двинул под стулом ногой и зацепил поставленный рядом с собой пакет с бутылками, которые до сих пор не знал, как предложить писателю.
— Что это там у тебя, — встрепенулся, услышав звякнувшее стекло Горохов, — пиво? Нельзя, нельзя, брат, губить свою душу алкоголем, душа должна быть всегда готова предстать пред Судией. Ты вот сам подумай призовёт Он тебя, допустим, сию вот минуту пред лице Свое, а от тебя кислым пивом несёт. Каково-то ты себя будешь чувствовать перед Ним?.. Что, говоришь? Не кислое? За какое число? Точно? Ну хорошо, тогда открой мне бутылочку, а то что-то курятинка немного жестковата. Ты, кстати, не желаешь отведать крылышко?
— Нет пока… — помотал я головой. — Да и сегодня среда ведь, вы разве посты не соблюдаете? — удивился я, вспомнив написанные им православные повести.
— Ну, среда, — покаянно согласился Василий Николаевич. — Ну и что же такого, что среда? Ты, Алексей, запомни: не человек для поста, а пост — для человека… А то мы как-то опять слишком уж буквально, по-европейки ко всему подходим, а русский человек — он ведь всё по-особенному понимает, его душа шире установленных канонов… Да ты давай-то, давай сюда пиво, что ты его в руке держишь, тебе же так неудобно! — он с удовольствием припал к горлышку открытой бутылки и, опорожнив её примерно до половины, захрустел косточками столь опрометчиво отвергнутого мной крылышка.
— Так что же делать, Василий Николаевич? Как жить, чтобы Россия не превратилась в провинцию Европы?
Я взял в руки приготовленную для транспортировки в Кундеры, туго перетянутую веревками, картонную коробку из-под телевизора «Samsung», в которой находились предназначавшиеся для кундерского музея бумаги Горохова, и попробовал её на вес. Писательский архив был откровенно тяжелым.
— Как это, что делать? — замер тем временем с не донесенной до рта курицей Василий Николаевич. — Спасаться надо, Алексей, спасаться. Что мы ещё можем делать в этой жизни? Помнишь, как батюшка Серафим Саровский учил: «Спасись сам — и рядом с тобой тысячи спасутся…»
Куриный жир золотыми каплями блестел в его седой бороде, остановившиеся на мне глаза фанатично горели, и весь он в эту минуту показался мне удивительно похожим на иконописного апостола Павла.
— …Да оставь ты, ради Бога, это пиво! — не сдержавшись, вдруг с сочувствием произнёс он, видя, как я беру во вторую руку пакет с остающимися там бутылками. — Оно же тебе только мешать будет — ни перехватиться поудобнее, ни руку сменить. А так всё посподручней будет ящик тащить — вишь, какой он неадекватный, — и, услышав сорвавшееся с собственных уст чужеземное слово, болезненно поморщился: — Ох, губители, что с русским языком сотворили! Совсем уже нормальных слов не осталось, сплошная иностранщина.
Он встал с места, взял у меня из руки пакет с пивом, поставил его на стол и, вынув новую бутылку, ловко сковырнул с неё обратным концом вилки крышечку.
— Спасаться, спасаться надо, — ещё раз повторил он своим быстрым свистящим полушепотом и, высоко запрокинув голову, так, что стал виден острый, как петушиный клюв, кадык на тонкой шее, забулькал поглощаемым пивом…
Глава Б
…БУКИнистический был почти пуст, только у дальнего прилавка с медицинской литературой читал какой-то журнал с выцветшей обложкой высокий старик в очках с перехваченными на затылке белой резинкой дужками. Я бы, наверное, и не зашел сюда, если бы название магазина не было выполнено старославянской вязью, увидев которую, я сразу вспомнил свою позавчерашнюю встречу с Гороховым и наш с ним разговор о кириллице.
«Погляжу-ка, — решил я, перешагивая порог магазина, — может, и вправду попадется чего-нибудь близкое этой теме…»
Спешить мне было некуда, Фимка почти сразу же после телефонного разговора с невестой умотал в Арзамас, а меня вечером того же дня, практически сразу же после возвращения с гороховской дачи, младший Таракьянц из рук в руки передал своему деду Пифагору.
— …Ну че, пустозвоны? — как-то совершенно внезапно возник вдруг тот посреди квартиры, оборвав своим громким и достаточно молодым голосом звучавшую под гитару песню. — Всё тренькаете, всё ля-ля-лякаете? Были бы хоть песни, как песни, а то ведь, небось, сплошные сексуальные страдания… А?.. — обратился он к гитаристу.
— Ну отчего же, Панкратий Аристархович, — с некоторой долей привычности возразил тот, — есть у нас и песни гражданственного, как вы выражаетесь, звучания. Ну вот хотя бы эта, — он повернулся к своей подружке в черной кофточке и, кивнув ей: «Подпевай», медленно тронул гитарные струны:
Белеет ли в поле пороша, пороша, пороша,
Белеет ли в поле пороша
Иль вешние ливни шумят
Стоит в Гудермесе Алеша, Алеша, Алеша,
Стоит в Гудермесе Алеша
Ичкерии русский солдат…
— Ну че, дед, нормально? — хохотнул Борька.
— Да разве же вас, нынешних, поймешь? — сокрушенно развел руками Панкратий Аристархович. — Вот вроде бы то же самое поёте, что и мы когда-то, а ощущение такое, ну… как будто вы при этом, стоит мне на секунду отвернуться, корчите мне рожи и гримасничаете.
— Ну Панкратий Аристархович, — обиделась певунья в маечке, — вы нас прямо-таки западло держите!
— Не знаю, — вздохнул старик. — Нет в вас числовой основы. Нету. А без этого человек, как безъякорный парусник — куда его ветром погонит, туда и движется…
Он оценивающе оглядел компанию и остановился взором на мне:
— Это ты здесь — волгарь? Поехали ко мне, Фимка просил приютить тебя на недельку, говорил, что ты ему в армии жизнь спас. Так что можешь оставаться на сколько тебе понадобится, места и чая у меня хватит, — и с этого дня я перебрался в похожую из-за высоких потолков и обилия книг больше на библиотеку, чем на жилье, квартиру Панкратия Пивогорова, расположенную в красивом, но облупленном доме с лепными львами и ангелами по карнизу неподалеку от метро «Китай-город».
Надо сказать, что нынешний мой приезд в Москву — не первый, и несколько лет назад, а если точно, то осенью девяносто третьего, я уже был в столице, куда нас привозили всей группой на пятидневную (но сокращенную из-за начавшейся тогда пальбы по Белому Дому до трёхдневной) экскурсию. Помню, как учившийся с нами безенчукский цыган Ромка Пантелеев впервые увидел в те дни в Москве живого негра.
— Во, чуваки, глядите, глядите! — закричал он в изумлении, тыча пальцем в идущего навстречу чернокожего парня. — Видали, а?.. Ничего загарчик?..
— Пантелеев! — прикрикнула на него ездившая с нами в качестве надзирателя проректор по воспитательной работе Галина Семеновна. — Ну как не стыдно! Ты что, ни разу в жизни негра не видел?
— Живьем — нет, только по телеку, — признался Ромка и уточнил: — А у них, что — весь народ такого цвета?
— Весь, — буркнула проректорша, возвращаясь к своим прерванным мыслям.
— Поголовно? — не мог успокоиться Ромка.
— Ну да, что здесь такого удивительного?
— Да так, — задумчиво почесал он над ухом. — Просто я тут ненароком подумал… А какие же тогда у них — цыгане, а?..
Два дня мы ходили гурьбой по разным музеям, галереям и выставкам, были в театре на каком-то скучнейшем спектакле, где со страшной силой гремела музыка, артисты в белых балахонах катались по полу, а между ними ходил изображающий повара персонаж и, заливаясь пьяным смехом, излагал рецепт приготовления жареного колбасуся… Ну и, конечно же, мы не менее часа протоптались на Красной площади, дожидаясь боя курантов да разглядывая наряды снующих вокруг нас иностранцев. Кто знает, может быть, мы ошивались бы там и дольше, задирая головы на сверкающую над Кремлем маковку великовозрастной колокольни Ивана Великого, но тут, угостив нас своим воробьиным холодком, с неба посыпался скупой московский дождик, и свежих капель виноградник зашевелился в мураве, — как будто холода рассадник открылся в лапчатой Москве, так что мы вынуждены были срочно бежать и прятаться в метро…