— Ну и глупая ты, Кларка, — тихо пробормотала Ефросинья.
— Не глупая, а настоящая дура, — язвительно принеслось от Ярославы.
Сама ты дура, хотел сказать я, но промолчал. Дура или не дура, зато красивая. И в очереди. Мозг ни на минуту не забывал об этом. Или не мозг. А на попытки совести проснуться ей напевали колыбельную, периодически постукивая молотком для надежности. Еще кто-то из штатовских президентов сказал, что доброе слово действует намного лучше, когда у вас в руках дубина.
Как более опытная, Варвара зашла с другой стороны:
— Клара, многие поколения не могут ошибаться. Слышала о теории больших чисел? Хочешь быть в меньшинстве? А как же данные свыше законы, которыми руководствовались предки, когда устанавливали именно эти порядки, а не какие-то невиданные другие? Ну-ка, все вместе, еще раз возвышенку, а то создается ощущение, что подзабыли: Алле хвала!
— Алле хвала! — хором откликнулись выдрессированные ученицы. — Я отдаю жизнь и мысли…
Рука подхватившей торжественный речитатив Феофании задавала ритм.
— …помогаю окружающим, ведь потом они помогут мне. Воздаю выше необходимого Алле-всесвидетельнице, творительнице миров и воительнице умов, и наступит время, когда воздастся мне. Как Она создала наш мир, так и я во славу Ей создаю себя…
Происходящее нравилось Феофании все больше и больше. Особенно, что на время спора с Кларой о ней забыли. При всем желании не мог забыть только я. Ее усердие постепенно перерастало в умение. Активность в трении лампы Аладдина вызывала джинна, а тот похвально кивал старавшейся и все более понимавшей смысл того, что делает, ученице.
— Я не ною и не жалуюсь, — продолжая вместе со всеми, с особенным намеком выделила Варвара, глядя на Клару. — Я пересиливаю. Я не прошу — я действую. Для меня нет невозможного. Трудно — да, долго — может быть, но не невозможно.
— Алле хвала! Алле хвала! Алле хвала! — завершающе прогремело в ночи.
Опять орут. Сколько раз говорил: тишина должна быть в лесу! Когда за тобой погоня, когда вокруг — враги, когда в любую секунду…
Мысли попытались вернуться в голову — и расплескались, расстрелянные восторженной Феофанией, научившейся сноровисто и быстро передергивать затвор. Царевна сияла и чуть не подпрыгивала. В какой-то момент она прижала объект изучения к выпяченному животику:
— Гость стучится в домик!
— Фаня, хватит! — пресекла Варвара ее ребячество. — Очередь Клары.
Колючий преподавательский взгляд налился угрозой и приказал исчезнуть. Феофанию как ветром сдуло. Варвара вновь обратилась к застывшей столбиком царевне:
— Клара, помнишь, из семейного права: соблюдайте все уставы и все законы вам данные, исполняйте их — и не свергнет вас с себя земля, которую вам дали жить.
Добили девчонку.
— Алле хвала! — точеная ножка сделала решительный шаг вперед.
— Клара, давай уже! — одновременно подбодрила Майя и недовольно скривилась Ефросинья.
Не без некоторой осмотрительности Клара взобралась на двугорбого верблюда ног. Похожая на птенчика после предыдущих сов, ворон и зябликов, она взъерошилась, склонившись над суровой необходимостью. Творение сюрреалиста выросло перед глазами, вальяжно раскачиваясь и вспухая сиреневыми молниями. Варварин голос втек в ее уши коварным змеем:
— Возьми в руку, не бойся. Бережно сожми. Чувствуешь пульсацию?
Послушная Клара ошалело открыла рот и погрузилась в себя.
— Будто сердце в руках бьется, — напутствовала преподавательница. Хотела еще что-то добавить, но перебили.
— Настоящее сердце напоминает кулак в крови, — поделилась Антонина.
Фамилия Антонины была Меланьина, а у Меланьиных, как нам недавно с некоторым высокомерием сообщили, лучшие в стране врачеватели и физики. Отсюда, видимо, и особенные знания.
— Мы говорим о сердце, которое живет и жаждет, которое дышит и зовет, — возразила Варвара. — Но Тонин вариант тоже правилен. Таким сердце тоже бывает. Бьется и кровоточит — в прямом и переносном смыслах. Но сейчас речь, вообще-то, совсем не про сердце.
Клара медленно выходила из транса. Выползала из него с трудом, как птица из тесной тьмы скорлупы в мир света и крыльев.
— Потяни вниз, — принеслось направляющее указание.
Словно лошадь дернули за поводья. Уздечка натянулась, обуздываемый скакун склонил главу перед временно назначенной хозяйкой.
— Даже не думала… — выдавилось у царевны. — Какой он интересный…
— Хватит, мне тоже интересно. — Руки вставшей сзади Ефросиньи подняли Клару за плечи и почти на весу переставили вбок.
Влажное тепло окутало одну коленку, выбранную для сидения. Устраиваясь, Ефросинья еще блаженно поерзала. У меня взмок лоб.
Сама едва больше предыдущей, очередная практикантка действовала с силой и уверенностью, трудно представимыми в столь тощеньком тельце. Взялась как за рукоять любимого меча. Несколько взмахов убедили, что меч действительно любимый. Не соврала ли насчет неосведомленности? Больно лихо управлялась. Так, как надо. Что удивительно — как надо именно мне. Чутье, интуитивный настрой на меня или хорошая практика? Спрашивать не хотелось.
Вспомнился мой с ней разговор, которому не исполнилось еще и двух часов. Ей, видимо, тоже. Вечно сомкнутые тонкие губы, почти пропадавшие в той бледной полоске, в которую обращались, вдруг разошлись в мелкозубной улыбке.
«Помнишь?» — как бы сказали они.
«А что?» — напрягся я.
«Ты глупый. Ты встречаешь по одежке, а провожаешь по уму — как все. А меня нужно воспринимать как огромную лестницу. Ты видел только первую ступеньку. Теперь ты чувствуешь вторую. А знаешь, сколько их там еще? И каких?!»
Я догадывался. Вот только куда ведет эта лестница?
Включение третьеЕфросинья
Боже, как давно это было. В другой жизни. В той жизни, которая «до», то есть пару часов назад. Костер потрескивал, тени сушилок с развешанной одеждой колыхались на рваном холсте окруживших деревьев, вызывая у человека с богатой фантазией дрожь и трепет. Если такие были, то сейчас дрыхли без задних ног. Сон скосил царевен, как комбайн затесавшиеся в пшеницу ромашки. Постиравшиеся, накупавшиеся и «полетавшие» с помощью меня и Варвары, все отключились, счастливо утонув в листве общего лежака. Рядом посапывала Варвара, так и не дождавшаяся от меня взаимности. Уснула не определившаяся с новым отношением ко мне Антонина, разомлевшая после озерного рандеву. Где-то во тьме в переходящих доспехах на голое тело стояли на часах три царевны, в том числе — невероятная Марианна, еще не провалившаяся под землю и пока мне совершенно посторонняя и безразличная. Остальные зарывались в листву или жались друг к другу, лежа дугообразным рядком, как лучики от солнышка костра. Чудесные живые лучики. Развешанные рубахи и штаны работали опахалами.
Тягучее давление внизу живота выпихнуло меня в ночь. Уже из охватившего мрака я заметил, как вслед за мной поднялся еще кто-то. Понятно, та же ерундистика, по-научному — физиология. Долго в холодной воде сидели. Теперь набегаемся.
Чтоб не смущать, я отошел подальше. Полил деревце. Но едва сделал шаг обратно, как наткнулся на подкарауливавшую ученицу.
Глаза-бусинки как у мышки. Жгучий взгляд. За впалыми щеками прячутся две нити мелких зубчиков, похожих на клыки неутоленной молодой вампирши. Крупный лоб выставлен чуть вперед, напоминая обиженного теленка, только хилого, будто его второй месяц кормить забывали.
— Ефросинья? — узнал я. — Ты за мной следила?
— Хочу поговорить.
Прикрывавшаяся, несмотря на тьму, руками, она ждала ответа. Словно от этого зависела жизнь.
Я присел на корточки, сложив руки пониже живота. Указал на место рядом. Опершись о землю, худенькая царевна опустилась на крепко сведенные колени, затем ступни поочередно вытянулись пальчиками назад, и весь вес переместился на выставившиеся кверху пятки. Даже проминаться нечему было. Тем не менее, тщедушное тельце гордо выпрямилось. Свободно ниспадающие каштановые с рыжиной локоны, во тьме тоже темные, занавесили грудку.
— В нашей семье есть тайна.
Интригующее начало.
— Если тайна, то, может, не надо? — без тени иронии поинтересовался я.
Она помотала головой. Завеса волос колыхнулась, но взгляд цепко держался меня.
— Ты же из-за горы?
— Ну…
— Мой дед тоже оттуда.
Холодная капля пробежала по позвоночнику.
— Он жив? — с мерзейшей надеждой на нехорошее поинтересовался я.
— Конечно.
Душевный озноб усилился.
— И что у вас в семье говорят о долине и ее людях?
Ефросинья скривила губки.
— Ничего. Никогда ничего не рассказывали. Даже требовали молчать о самом факте. А дед такой красивый. Самый сильный. Таких мужчин я больше не видела.
Мечтательный вздох унесся в небо.
— Расскажи, как вы там жили, — попросила она.
— Ну… жили. Рыбу ели.
— Это что?
— Еда, — объяснил я. — Вкусная. Из большой воды добывается.
— Ух ты! А свадьба во сколько зим?
Я опустил голову.
— Очень рано.
— Я уже могла бы?
Сколько ей? Моя ровесница или типа того. Маленького роста, не по годам серьезная. Белокожее тело недоразвито до стороннего осознания владелицы как объекта искушения. Но худые бедра и узкий таз не повод для хозяйки не воспринимать себя как равную взрослым особь. Перед глазами пролетели долинные искательницы равности Люся, Миледа, Верана, Тирана…
— Думаю, да. Как раз в твоем возрасте делается выбор, или даже раньше.
— Что за выбор? — насторожилась ночная собеседница.
— Уходить ли во взрослую жизнь.
Лицо во тьме вскинулось:
— Решают сами?! Круто! А мальчики?
— Тоже. Решают для себя, что уже взрослые, что готовы осуществлять права и нести обязанности. Проходят определенное испытание и — вперед.
— У девочек тоже испытание?
Я замешкался. Не рассказывать же о праве первой ночи у старого хрыча. И придумал, как не соврать ни в одном слове:
— Им определенное время нужно отслужить во дворце.