— Кто следующий? — принесся тот же ровный поучительный тон уже откуда-то сбоку.
Хотелось крикнуть: и все?! Это — все? Вот это изщренно-смачное и бездонное, но кратковременное как жизнь бабочки на холсте истории? Моя жизнь только-только решила, что обрела смысл!
Всем моим вопиющим «А как же я?!» Варварин ответ «Кто следующий?» пролился бальзамом на душу. Мой первый раз еще не окончен, мои лучшие воспоминания еще впереди.
— Только новички! — Антонина властно толкнула на место огрызнувшуюся Ярославу и недобро поглядела на Софью, которая сжалась до отрицательной величины и ни на что не претендовала. Вставая, большая царевна пробухтела: — Показывала она тут. А то сами не догадаемся.
Мощная нога перемахнула через меня для последующего шага во взрослость, и шары сгущенного молока сдвоено колыхнулись, словно мне врезали промеж глаз, сбив фокусировку.
— Отметилась? Получила, что хотела? — продолжила она ворчать на Варвару, примериваясь надо мной. — Вечно вторая захотела стать первой? Ну-ну, дорвалась-таки. По роже вижу: не захоти Варька приделать дырявой рубахе новую заплатку, не видать нам этого урока, как своих природных отверстий. Простите за кажущуюся грубость, имею в виду уши, рот и ноздри. Впрочем, понимайте, как хотите.
Ее удовлетворенное лицо опустилось, как подсолнух к ночи, к месту, куда уже радостно устремились руки. Но…
— Чуть не забыла, — будто опомнилась Варвара, — допускаются только те, у кого зеленые дни! Быстренько подсчитали. У кого белые или нечеткие — даже не думайте!
Новая информация заставила царевен призадуматься.
— Чтоб тебя черти съели. — Антонина застыла надо мной в полудвижении.
Масса мечтала умножиться на скорость, но у массы желания имелись мозги царевны, а на них с рождения имелись зарубки, на которых тут же сыграла Варвара:
— Сомневающимся напомню из возвышенки: «Я забочусь о своем здоровье, ведь потом оно позаботится обо мне».
— А если дни пограничные? — не желала сдаваться очередница.
— Это и есть нечеткие, — едва сдерживая ухмылку, отозвалась Варвара. — Относятся к белым.
Один-один. Не задвинь Антонина обидную речь, ее бы кто-нибудь пожалел, а так мгновенно выкинули из головы, озаботившись собственными проблемами и переживаниями. Только Клара посочувствовала.
— Не враждуй на сестру свою в сердце своем, — примирительно процитировала она сгорбленно удалявшимся со сцены поникшим сопкам.
— Но: обличи ближнюю свою, и не понесешь греха, — донеслось в ответ. — Себя Варька никогда не обидит.
— Ты бы тоже себя не обидела, — вставила расплывшаяся в мстительном довольстве Ярослава.
Майя хлопнула ресницами:
— Получается, сейчас моя очередь?
Курносый носик побелел и заострился. Плотное тельце дрожало. В отличие от внутренне подстегивавшей себя и толкавшей на подвиги хозяйки вставать оно не желало. Отвага таяла прямо на глазах.
— Можешь временно пропустить, никто никого не заставляет, — успокоила ее Варвара.
— Тогда, можно я? — в волнении вскочила Кристина.
Амалия, до сих пор следовавшая в очереди за Майей, не тронулась с места. То ли дни подкачали, то ли тоже страшилась и не хотела идти первой. Она не шелохнулась и не возразила, Кристина ринулась вперед, а место на моей руке заняла Клара.
Прежде, чем опуститься и начать удерживать часть некогда непокорного пособия, Клара с удивлением всмотрелась в сырую ладонь. Ее лицо низко склонилось, ноздри вздернулись — пришло ужасное понимание. Вскинувшийся взгляд встретился со спокойно выдержавшей его противосидящей Ефросиньей.
Ефросинья как можно равнодушней отвела глаза и поерзала на второй ладони. Клары она не стеснялась.
Зато стеснялась Клара. Еще как стеснялась. Щеки вспыхнули, как коробок спичек, и хрупкое тельце зависло над рукой, боясь опуститься.
— Чтобы сегодняшний урок стал событием и запомнился, мы устроим ритуал прохождения воды, огня и труб, — громко сообщила Варвара.
— А то, типа, не запомнится, — буркнула насупившаяся Антонина.
Все смотрели вперед, никто не видел Клариных страданий.
— Кто будет следующей после Кристины? Майя?
— Не знаю пока… — снова оробела курносая.
— Поднимите руки, у кого дни позволяют, — пронеслось над лесом.
Я с тревогой-надеждой оглядел пространство над головами. Ярослава, Майя, Кристина, Любава, Феофания, Ефросинья, Софья… Вот стыдливо дернулась рука Амалии…
Не подняли Антонина и Клара.
Клара могла не поднять просто из нежелания, но закон толпы никто не отменял, и всеобщий эмоциональный накал, возбужденность и взбудораженность сказались на ней. Поддавшись порыву, царевна плюхнулась на мою ладонь — не на предплечье, не на запястье, а так же, как та, другая, дерзко и отважно, чувствуя себя ломательницей устоев.
Словно груженый состав затормозил на рельсах. Клара сжалась, зажмурилась… но небо не упало на землю. Ничего не произошло — окружающее осталось прежним, просто теперь она сидела напрягшимся естеством на моей ладони.
Сначала приотворился один глазик и испуганно пробежался вокруг. Ничего страшного. Тогда открылся второй. Вдвоем они принялись рыскать по окружающим: неужели ничего не заметили? Тут такое случилось, а жизнь идет своим чередом?!
Ее взгляд встретился с удивлением Ефросиньи. Ответил гордым высокомерием: «Думаешь, одна такая умная?»
— Каждая очередница сначала бежит к озеру и обливается холодной водой, — объясняла Варвара порядок действий.
— Вода, — кивая, загнула палец Любава.
— Потом прыгает через костер.
— Огонь. — Второй палец прижался к первому.
— Через пламя? — еще больше напугалась Майя. — Оно огромное!
— Разбегайся сильнее, прыгай выше, лети быстрее. — Варвара пожала плечами. — Зато впечатлений гора и маленькая тележка.
— Я боюсь!
— Для этого и нужно, — хмыкнула Варвара. — Перестать бояться. Пересилить.
— А я не боюсь! — почти выкрикнула нетерпеливо перетоптывавшаяся Кристина. — Можно уже?
— Давай! — Варвара дала отмашку.
Ноги унесли Кристину к желаемому — стремительную, как лань, легкую, как пушинку. Антонина с завистью выдохнула, надув щеки.
— А трубы? — подала голос Любава, теребя третий палец.
— А то не догадываешься, — пробубнила Антонина.
Любава прикусила язык.
А на моей руке продолжался ощущенческий шабаш. Млея от собственной смелости, Клара развела упершиеся в землю колени. Вслед за ними раздвинулись стопы с торчавшими кверху пятками. Руки сошлись впереди и обхватили мой локоть. Как спасательный круг. Вцепились, как за поручень в мчавшейся маршрутке. Горевший куражом отчаянный взор взметнулся на напарницу. Сверяя по ней позу, тонкое тельце вжалось в меня центром, распласталось по пятерне и потерлось, принимая оптимальное положение.
— Ааххх! — донесся визг с озера.
Сквозь случайную щель в заборе тел я увидел, как над костром взмывает одухотворенный силуэт. Словно душа в рай: руки — крыльями, волосы — веером, раскрывшимся назад, одна нога впереди… Ангел. Больше, чем ангел: Женщина. Пока только намерением, но намерением столь непреклонным, что будущая Настоящая Женщина угадывалась в Кристине, как солнце в безоблачный полдень.
— Уууу-у-ух! — ликующе раздалось над костром.
Теперь это стало далеко — более важное происходило близко. Слишком близко, и именно сейчас касалось меня. Очень касалось. Всеми фибрами, или как это там у них называется. Овеществленная нежность уютно упокоилась в ладони. Прохладная после Кристининого жара, но быстро вскипающая. На чайнике мыслей уже подскакивала крышка, а из носика готовилось засвистеть. Шелковая кожица здоровалась с моей, как со старой знакомой. Отогревалась плотными объятиями. Смущенно ластилась. Приподнявшиеся пальцы были дружески пожаты. Абсолютно доверившись, им разрешили поиграть со всей оказавшейся в пределах досягаемости невероятной экзотикой. Ее оказалось немало. Большой и маленькой. Сухой и влажной. Холодной и горячей.
На другой стороне заметили конкуренцию. Проигрывать сопернице в ощущениях и женском коварстве Ефросинья не собиралась. Мой палец подняли, и…
Темное солнце упало на исследовательский зонд и погасло, замкнувшись на себя — стало светить и греть внутрь. Неслышный «Ох!..» вырвался из узкой груди, за ним последовал шумный выдох. Лицо вскинулось, закатившиеся глазки-бусинки быстро вернулись в орбиты и поймали следящий за подробностями Кларин взгляд. Губы растянулись в победной улыбке.
Ошарашенная Клара сглотнула, моргнула и нервно поежилась.
Я выпал в осадок. Уже не логикой, а настоящими живыми ощущениями понял, почему способ называется тесным. Я бы даже прибавил — очень.
Меня обняли, сжали и переварили. Я растворился, словно кофе в чашке, меня смешали с сахаром и взболтали. Осталось выпить.
Недогрудь торжествующей Ефросиньи выпятилась в приступе самомнения, возведенного в манию величия: упругие припухлости вообразили себя объектом вожделения и теперь нахраписто лезли в глаза, играя в соблазнение. Губы еще больше истончились, уголками горделиво расплывшись до ушей. Морщинки довольства прорезали гладкие впалые щечки. Мышиные глазки прикрылись веками, но не до конца. Сквозь щелочку негодница продолжала наслаждаться ситуацией. Она единственная сейчас не завидовала Кристине или, наоборот, не радовалась, что она не Кристина. Ефросинья в данную минуту была самодостаточна и сверхъестественно чудесна, в чем сама нисколько не сомневалась. Она стала ведьмой, колдовскими чарами вырвавшей меня из остатков сознания и рассорившей с логикой. Скажи мне кто-то еще вчера… даже сегодня, даже минуту назад, что мой палец окажется в чьем-то глубоком-глубоком тылу, а я вместо отвращения испепелюсь от нахлынувшего сладковатого безобразия… Во-первых, не в «чьем-то», а во вполне конкретном девичьем, весьма симпатичном и приятном не менее, чем все остальные здесь присутствующие. Что поделаешь, возраст. Гормоны. Короче, полный пубертат. А во-вторых, кто-то знаменитый заметил на подобную тему: «Говорите, секс грязен? Ну, да, если не мыться». Благодаря преподавательской предусмотрительности все ученицы перед уроком выполнили необходимые гигиенические процедуры, и грязь осталась только в мыслях. А я… как в повидле утонул. То место, где меня с чувством принимали, имя прямой кишки могло иметь исключительно в другой, грубой и неприятной галактике, ее от меня отгораживали миллионы лет и парсеков. Сейчас нахальная девица, в чьем менталитете сызмальства закладывалось брать и повелевать, самым дерзким образом брала меня и повелевала там оставаться.