А чего я хочу? Низведенного до уровня вещи, меня поместили в условия, в которых хочется оставаться вещью. Мне нравилось быть пособием. Пособию плевать на принципы и внутренний мир, для него их не существует. Пособие должно показывать и учить. Я хочу показывать и учить. Удаляем из уравнения лишнее, получаем ответ: я — пособие. Желания у меня те же. Сейчас. Потому что сейчас у нормального человека с прежде здоровой психикой не могло быть других желаний.
Варвара — достойная ученица мамы-интриганки. Аплодисменты, переходящие в овации.
— Я не боюсь, — ответила мне Кристина.
Окаменевшие мышцы надо мной чуточку размягчились. Литой металл растекался, будто расплавленный, становясь ватным. Превращался в пух. Невесомый, обманчивый и заманчивый.
— Расслабься, — зашептала Варвара из-за Кристининой спины, вливая в нее дополнительные силы и волю, — все хорошо. Просто отрешись от всего. Закрой глаза, прислушайся — и стань как окружающее ничто. Теперь снова открой — и увидишь, что все по-прежнему. Ничего не изменилось. А впереди только лучшее. А теперь открой себя. Открой миру. Откройся тому, что должно произойти, тому, ради чего все это. Пожалуйста. Просто решись.
Магия успокаивающего шепота сработала. Камень стал воском, земля — водой… и огнем одновременно. Все стихии сошлись разом и перевернули ставший маленьким и карманным переменчивый мир. Кристина решилась. Направляющая рука Варвары помогла. «Безумству храбрых поем мы песню!» Комета «желание» обзавелась хвостом «неудержимое», затем мгновенно переименовалась в «вожделение» — с хвостами «дикое», «сумасшедшее», «неуправляемое» — и обрушилась на радующийся в ночи город разума, возомнивший о величии. Город был стерт. В порошок. Осталась пустая дымившаяся воронка. Кристина была здесь — вся, живая, настоящая, я ее видел и чувствовал…но ее здесь не было. Не было той забавной особы, имевшей звания царевны, дочери, ученицы и так далее. В самом деле, какое может быть имя или звание у бесконечности, что включает в себя всё? Теперь она была — всё. Единственная и всеобъемлющая. Остальное было где-то и было больше, но оно было не с е й ч а с.
Сейчас было только сейчас. Даже не так. Никаких «только». Никаких «было». А также «есть», «будет» и прочего. Сейчас — и всё.
Сейчас — это всё. И ничего больше. И меньше. И вообще.
Сейчас. Да. Да! Сейчас!!!
Все другие радости жизни, все счастья мироздания — они остались теми же, ничуть не изменившись. Где-то. Но новое чувство, превышавшее всё вообразимое прочее, взметнулось знаменем нового мира, зарей нового ощущения.
Кристину жгло — но она не замечала.
Кристину выгибало — но так и должно быть.
Кристину качало — но только так и надо. Так и задумано природой. Меня будто смыло за борт с комфортабельного лайнера и закрутило, понесло, швыряя о волны и каменные рифы. Без воздуха, без сознания, с раздираемыми легкими, открытым ртом, вцепившимися в траву одеревеневшими пальцами, дергающимися ногами и уголками глаз. Со сладостно-смертельным оскалом на перекошенном лице. С перехваченным дыханием в горле и выпученным кадыком, запрокинутой, бьющейся назад головой и всклокоченными волосами…
Живой утопленник в океане счастья.
Украденного счастья. Не моего. Не желанного.
Но.
Моего. Желанного, и еще как. Пусть присвоенного, но ставшего моим.
Вот такие пироги с котятами.
Еще в древнем Египте сформулировали: «Не рассчитывай на завтрашний день пока он не наступил, ибо никто не знает, какие беды этот день принесет». Ныне мне не нужен завтрашний день. Сегодня было и вчера, и завтра. Сейчас превратилось во всегда. Время бумкнуло, заскрежетало и остановилось. Часы заскрипели и замерли. Стрелки — просто осыпались, будто песок. Цифры исчезли.
Всё.
Включение шестоеКристина
А как суетливо и нервно все начиналось. Утро безумного дня, что наступило после освобождения царевен и первой ночевки на склоне горы, ознаменовалось ранним подъемом. Погода радовала: ни дождя, ни холода, ни жары. Увы, погода была единственным, что радовало. Что у нас имелось на тот момент? Враги, которые ищут нас в предгорьях, пятнадцать измотанных, умиравших от голода царевен, ваш покорный слуга и несколько доспехов на всех. Чего не было? Еды. Лишнее из имевшегося мы с удовольствием обменяли бы на недостающее. За обмен врагов на еду отвечал командир, то есть я. В меня верили, на меня надеялись, на некоторое время для стайки молодых аристократок я стал заместителем бога на земле. Потому что сами они ничего не умели — ни добыть пищу, ни серьезно противостоять охотившимся за нами силам.
Я проснулся первым. Ну, не то, чтобы вот прямо-таки взял — и проснулся. Все было несколько иначе. Трещали электрические разряды, в ушах тревожно бумкало — как в поезде, только перестук выходил басовито-гулкий и зловещий. Поднявшийся вихрь взмел пакеты и обрывки газет. Мы — сумевшие вернуться назад земляне-попаданцы (последнее — во всех имевшихся смыслах) — проявились в родном мире такими же, какими прибыли в другой — нагими и беззащитными. Вцепившись в почву всеми конечностями, Тома пряталась между Шуриком и чем-то недовольным дядей Люсиком, я осматривался. Пока все жались к спасительной земле, Малик медленно распрямился.
— Мне нужна твоя одежда, — грозно объявил он оказавшемуся неподалеку первому встречному.
Похожая на скалу несокрушимо-огромная фигура нашего друга нависла над крепким мужичком, каким тот казался себе и окружающим, пока не рядом не оказался Малик.
Все же нельзя так грубо. К тому же, фразу наш горбоносый пилот явно у кого-то стащил.
Да это же сцена из старого фильма, но теперь с нашим участием — какая-то пародия, как все в жизни, если сравнивать с кино.
Сон лопнул, как лед на реке, и лениво потек куда-то. Окончательно проснувшись, я обнаружил себя повернутым к дереву, а Варвару — обнявшей меня сзади. Во сне перевернулись. Ладно, это во сне, не считается. Зато тепло было. Надо бы спасибо сказать. Впрочем, обойдется.
Мысли о возвращении в далекий дом развеялись, и меня с головой утопило в настоящем. Высвободившись из объятий спавшей девушки, я потянулся, отошел в сторонку и несколько раз присел. За приседаниями последовали нагибы в разные стороны, прыжки на месте и, наконец, пробежка вокруг сонного царства. Царевны беспардонно дрыхли, прижавшись друг к дружке — носы сопели, ресницы иногда подрагивали, ноги поджимались к скукожившимся туловищам. Хоть из пушки пали. Можно прийти, грохоча латами, целой армии, каждую из них связать, покидать штабелем в телегу и увести — они не проснулись бы. Организмы брали свое. Точнее, забирали. Мозгам велели молчать.
Нет, в телегу не погрузили бы, телега на такой склон не доберется. Я осмотрелся по сторонам с края лесочка. Каменная пустыня предгорья отсюда начинала обрастать кустарником. Чем ниже, тем больше. Вдали волновалась зеленая масса деревьев. Полдня пути — и мы под защитой бескрайнего леса.
Под защитой ли? Там могут быть волки, рыкцари, человолки… да мало ли. Для нас лес опасен своей ежесекундной неожиданностью.
Меня тянуло в горы. Туда не ходят местные, там нет ничего и никого, поэтому спасаться нужно именно там. Но сначала — найти еду. Места почти знакомые, со стаей я проходил здесь чуть ниже.
Вспомнились нескончаемые грядки клубники. Мм-м… К ним идти долго и опасно, но это вторично, потому как не сезон. Какие овощи и фрукты созревают в декабре, я не знал, тем более — в новом климате и в новом месте, где знакомой кажется в лучшем случае половина флоры. Отчего так — загадка. На родной Земле похожая на эту местность мне неизвестна, как и многие здешние растения. Не видел даже на картинках. Где же мы? Вопрос пока ответа не имел.
До сих пор ногти приходилось обгрызать или стачивать о камни, и вот — счастье! — в руках острейший нож. Я присел между нескольких валунов, и в траву полетели срезаемые заскорузлые кусочки. После рук настала очередь ног, и я снова почувствовал себя человеком. Долой наследие звериного царства, человек — звучит гордо! И какой человек. Ну, настоящий полковник. Для полного счастья осталось полк накормить. Для начала.
Вспомнились апельсины, которыми так беззаботно кидались с Томой. Вот у кого самый сезон, но именно со стороны известной мне рощи двигались полчища разбойников. Надо искать еще, наверняка та роща не единственная в мире.
Я продолжил обход. Ниже по склону нашлась полянка со съедобными корешками. На шестнадцать рыл — каждому на один зуб, но я собрал все, сколько нашел, и, вернувшись, сложил у лежанки. Царевны еще спали. Кажется, их морили не только голодом, но и бессонницей. Или с теми рожами в одном помещении не поспишь.
Подумав, я вновь отправился вниз по склону, на этот раз еще ниже и во много раз осторожней — чтоб не попасть на глаза никому, кто случайно (или не случайно) окажется в дальнем лесу.
Глаза не врали — в одном месте в зелени пробивались оранжевые проблески. Пошла слюна, сработал глотательный рефлекс. Легки на помине. Если это действительно апельсины, спускаться до них по скалистым буеракам придется несколько часов. Потом еще не заблудиться в лесу. Но — апельсины!
Слева метрах в пятистах вздымалась небольшая каменная гряда, за которой просто обязана находиться поляна — с продуваемых мест почву смывает именно в такие естественные низинки. Я направился туда.
Предчувствие не обмануло. В сырой впадине за отрогом обнаружились кусточки, на них — длинные плоды, внешне похожие на чурчхелу с солнечного юга, только зеленые. Я надкусил один. Сухо, вязко, противно. Под надорванной толстой кожурой обнаружились зеленоватые овальчики — жесткие и тоже невкусные. Собственно, в таком виде практически несъедобные. Но если перетереть их в порошок или попытаться съесть с чем-то в перетертой массе… Инстинкт подсказывал, что это едят. Только как?
Отвык я от людской жизни. Их варят! Это горошек, бобы или что-то в том же роде. Можно сварить кашу.
Взгляд под ноги заставил побелеть. Между кустами почву проминал след — отчетливый, большой, довольно свежий. След сапога.