— Очень больно?
Последовал краткий кивок. Кристину корежило, но до воплей она не снизошла, прорывались только тихие стоны.
Если ушиб, это пройдет. Как говорил разбойничий лекарь, простой зашиб и растягушка. Лечится временем. Будь я дома, приложил бы лед и прописал неподвижность. А если перелом? Ступня лежала неестественно, Кристина не могла на нее встать.
Вернулись Майя с Антониной, так и не успевшие добраться до воды.
— Что случилось?
— Нужно делать носилки, — сказал я.
— Подвернула? — уточнила Антонина.
— Или сломала, — сказал я. — Разбираешься?
Она презрительно сморщилась:
— Меланьиным не нужно разбираться во врачевании. У нас лучшие врачеватели и физики.
— Могла бы чему-то научиться, если под боком хорошая практика, — буркнул я.
Царевна надменно отвернулась. Ее и так напрягало, что приходится подчиняться парню.
— Из чего делать? — поинтересовалась деятельная Майя насчет носилок. На лбу, протертом тыльной стороной ладони, остался грязный развод.
Если не дам девчонкам помыться, они меня ночью придушат. А как теперь мыться? Не до того. Дилемма-с.
— Апельсиновые деревья слишком корявые, — сообщила Антонина, не нашедшая в пределах видимости ни единой прямой ветви.
— Плодовые деревья в любом случае рубить нельзя, — отрезал я. — Берите мешки, я возьму Кристину. Пронесу, сколько смогу.
— Мешки? Каждая по два? — недовольно прикинула Антонина. — Это невозможно.
— Берите по одному.
Перевесив гнук со стрелами на плечо Кристины, я опустился на четвереньки:
— Цепляйся.
Тонкие руки обвили мою шею, основной вес равномерно распределился по спине.
Вес — не то слово. Если нести далеко, то он, вообще-то, немаленький, но… до чего же приятный. Раздавившееся об лопатки прежде не касалось меня с такой откровенностью. И что же, что через одежду? Дело не в одежде. Когда я носил Тому в стае, одежды не было, но отношение к происходившему было другое. Там командовал инстинкт выживания. Здесь он мирно подремывал, а бодрствовал, увы, его вечный соперник.
Я завел руки назад и подхватил Кристину снизу под бедра. Пальцы почувствовали, как доверчиво расслабляются ее напряженные мышцы, и как удерживающий сверху захват превращается в объятия. Хорошо, что смотреть нужно в другую сторону, прямого взгляда чернокудрой царевны мне сейчас не выдержать. Уши, думаю, уже горят.
— Встаю, — предупредил я, перед тем как подняться на ноги.
Кристина кивнула, что выглядело потиранием щеки о мой затылок, и это вызвало в организме дополнительный жар. А его и так хватало.
Антонина не преминула фыркнуть:
— Эту двусмысленность обязательно нужно было озвучить?
— Тонька, перестань, Чапа все делает правильно, — донесся звонкий голос Майи. — Он о нас заботится. А ты просто завидуешь. Если б знала, что возьмут на ручки, то ведь непременно бы себе тоже что-нибудь сломала или подвернула, а?
Антонина высокомерно отвернулась:
— Не мерь других по себе.
И это правильно, подумалось мне. Тащить на закорках самую крупную царевну вовсе не улыбалось, и дело не в габаритах, не сравнимых с Кристиниными, и тем более не в доспехах, имевшихся из нас четверых только у нее. Доспехи можно снять, а габариты… что бы ни говорили, а в них есть некая прелесть. Если бы по спине растеклись не пакеты, а полноценные чувственные бидоны, думаю, впечатлений организм получил бы намного больше. Но это были бы другие впечатления. Одно дело соприкасаться с нежным фронтом Кристины, для которой любое общение со мной в радость, и другое — с вечно недовольной язвительной особой. «Мисс Негатив». С ней я и встал бы не так, и взялся не за то, и подумал не о том. В общем, пожелаем Антонине здоровья, а если не сбудется, то нести буду исключительно на носилках.
«Или волочь», — с готовностью подсказал внутренний голос.
«Фу, как не по-джентльменски», — сказал я ему.
«Да, — согласился он, — царевна такого обращения не простит. Лучше сразу закопать».
Пришлось встряхнуть головой, чтоб в нее не лезла всякая дурь. Помогло.
Место дури занял инстинкт размножения.
«Ты заметил, что прекрасная ноша к тебе неровно дышит?» — осведомился он флегматично, будто ни на что не намекал.
«Заткнись, пожалуйста», — попросил я и снова мотнул головой.
Останавливать на скаку коней и прочее в том же духе — чисто женская фишка, мужчинам в России это, как отметил поэт, не дано. Вот и мне не удалось. Прогоняемый собеседник не для того проснулся, уходить он категорически не желал. Обстоятельства способствовали: плен мягких рук, взопревшая от весомого счастья спина, полные чудесной мякоти ладони…
Инстинкт задумчиво протянул:
«Как думаешь, если б вы остались одни…»
«Молчать, я сказал!»
Судорожные дерганья головой Кристина поняла за желание убрать упавшие волосы и «помогла»: по моему лицу прошлась ее рука — от щеки до щеки, через лоб, с короткой задержкой в последней стадии, когда челка уже как бы сдвинулась, а кисть с щекой еще составляли единое целое. Ощущение, надо сказать, шикарное, даже не думал, что простой жест может дать столько удовольствия. Жаль было расставаться с ладошкой, которая, похоже, тоже не горела таким желанием.
«Возможно, я прав больше, чем тебе кажется», — напомнил о себе инстинкт.
«Прав или не прав, но у тебя нет прав», — отрезал я и глянул в сторону, пытаясь понять, чем в это время занималась Майя: высыпав фрукты из четвертого мешка, она разрезала его, получив просто длинный лоскут, затем концы были привязаны к горловинам двух мешков с апельсинами. Полученную перевязь царевна перекинула как коромысло и подняла получившуюся конструкцию, словно тяжелоатлет штангу.
— Куда ты столько, — возмутился я. — Оставь.
— Девочки голодные, — проигнорировала она приказ.
Точнее, пожелание, выглядевшее как приказ. Майя восприняла именно как пожелание, я вынужденно согласился, и это было лучше для всех. Она пошла первой. Я нес Кристину, замыкала Антонина с одним мешком.
Там, где ровно, все было нормально. Терпимо. В буераках Кристина съезжала, заваливаясь в сторону от больной ноги. Мои пальцы, сжавшие ее ноги под коленями, не справлялись с нагрузкой.
— Держись крепче! — говорил я, будто она сама не понимала.
Еще как понимала. Не хуже иной обезьянки царевна цеплялась даже здоровой ногой. Горячее дыхание опаляло мне ухо. Свисавшие кудряшки щекотали лицо. От этого во мне иногда вновь всплывал посторонний голос, но я душил его на корню.
— Если нести Кристинку вдвоем, будет легче, но придется бросить еще один мешок, — констатировала Антонина, глядя на изменившиеся деревья вокруг.
Она была права, из тянувшегося вверх молодняка можно сделать удобные носилки. Но на изготовление уйдет время, а оно на исходе. И я не останавливался.
В траве под ногами попадалось все больше камней. Кроны шумели. Наши носы сопели и раздувались, шаги становились все тяжелее и меньше, пот застилал глаза, капал со лба и щек, пропитывал одежду.
Через какое-то время царевны сдулись, как забытые воздушные шарики. Ровно державшая спину Майя без сил опустилась на землю. Антонина грохнула мешок наземь так, словно там камни. Мешок обиженно чавкнул.
— Оставляем поклажу, — распорядился я. — Позже вернемся сюда за едой и водой.
— Если опять что-то не приключится, — не забыла отметить Антонина.
Когда снова двинулись, царевны несли по нескольку апельсинов — ни у кого рука не поднялась бросить все.
Хватило нас еще на полчаса. Увидев, что мои ноги заплетаются, Майя с Антониной молча сели на траву. Я осторожно расположил Кристину рядом.
В таком состоянии мы были отличной мишенью для нападения из леса. Все, что я мог сделать — наложить стрелу на тетиву гнука, чтобы быть хоть как-то готовым к неожиданностям.
Кристина маялась с удерживаемой на весу ступней, Майя вытянула ноги и, прикрыв глаза, откинулась спиной на ствол дерева, а присевшая на бугорок Антонина задумчиво теребила рукоять меча.
— Взявшего в руки запрещенное оружие ждет смерть, — с отсутствующим взором заявила она.
Я объяснил:
— Если применю его, то исключительно против врагов.
Рано обрадовался.
— Неважно, — спокойно проговорила крупная царевна. — Это нарушение закона.
Не желая встречаться взглядом, она сняла шлем и принялась начищать узорчатый металл пучком сухой травы. Высвобожденные волосы заключили лицо в светлую рамку и красиво упали на защищенные бронзой плечи. Густые брови сурово сошлись на переносице. Вид хмурой царевны вызывал в памяти сцены из фильмов про женщин-рыцарей, коротающих время между схватками с недостойными их клинка рубаками-мужчинами, вечно не понимающими, с кем имеют дело.
— Тоня, если на нас нападут, — сказала Кристина, — мы будем защищаться от врага его же оружием, иначе нас перестреляют.
— Все равно это нарушение закона, а преступивший закон сознательно ставит себя вне общества — общество обязано ответить тем же.
Кто бы мне сказал, что попадусь в свои же сети. Однажды я так погубил Гордея. Теперь по макушку наполненная самомнением зазнайка хочет угробить меня. И угробит, сто процентов. Потому что закон, каким бы дурацким ни был, на ее стороне.
Кристина занервничала:
— Тоня, с ума сошла?! Чапа и его гнук — наш единственный шанс выжить!
— Заповедь гласит: соблюдай закон, — стояла на своем Антонина. Ее натиравшая шлем рука словно сдирала кожу с вероятного противника. — В заповеди нет оговорок. Любая поправка — кощунство, надругательство над законом.
— Самозащита не может быть преступлением! — не выдержала Кристина.
Даже забыла о боли в ноге.
— Закон справедлив, когда он выполняется, — процитировала Антонина школьную молитву, — всегда и всеми, наперекор всему. Вот высшая мудрость.
Кристинин взгляд посерел и похоронил меня заживо. Майя хотела что-то сказать в попытке вразумить, но Антонина вдруг встала, торжественным движением, похожим на самокоронование, надела шлем, словно добавив происходящему солидности, и произнесла формулу, после которой ничто не может остаться прежним: