— Говорю! Наш временный командир Чапа назначен ангелом Томой, позволившей ему взять в руки запретное оружие и командовать царевнами. Посему она тоже нарушительница закона. Каким-то обманным путем коварная Тома сумела растопить сердце доблестной Варфоломеи, заставив цариссу удочерить ее. Затем произошли странные события. На школу совершено нападение, перед этим кого-то внутри школы предупреждали вывешенным флагом с треугольниками. Затем Варфоломея и вся ее семья погибли, сделав новоявленную царевну Тому единственной наследницей. Уже здесь стоило бы задуматься. Но никому нет дела, каждый за себя. А Тома, которая, насмехаясь над традициями, даже ходит в мужском, продолжает хохотать нам в лицо!
Антонина распалилась в пламенном негодовании. Щеки порозовели, маленькие глазки прожигали насквозь. Откуда в этом чердаке под шлемом столько зависти и мстительности? Неужели царевна верит в произносимое?!
Она верила. И пыталась уверить других.
— Не достигнув необходимого возраста, — продолжала Антонина, — но зная, что это спишется на ангельское происхождение, Тома обзавелась двумя невесторами неизвестной породы, из числа то ли чертей, то ли людоедов. Одного поставила нам командиром. Он с первой минуты плевал на закон, который запрещает брать в руки гнук. Он даже бравирует этим. Это неслыханно. Я сообщу о нарушении закона немедленно, как только мы спасемся.
Не как только, а если, подумалось мне. А учитывая происходящее…
— Тоня, как ты можешь?! — Кристина вытянула больную ногу и оперлась на утонувшую в траве ладонь. — Еще издеваешься: «как только спасемся». Кто нас спасет? Сами? Ты даже еды сама добыть не можешь. Из пещеры от смерти и многого другого нас спасла Тома, сейчас спасает ее друг Чапа. Сказано: не враждуй на сестру свою в сердце своем…
— …И обличи ближнюю свою, и не понесешь греха, — с удовольствием закончила фразу Антонина. — Вот! Знание о преступлении и недонесение не менее преступны, чем само преступление.
— Ближнюю свою! — уцепился я за соломинку. — Не ближнего. Я — мужчина.
— Под ближней имеется в виду…
— Говорю! — громко перебил я. — Обвиняю Антонину, как там тебя…
— Меланьину, — напомнила Кристина позабытую мной фамилию.
— …В корыстной трактовке и собственных толкованиях буквы закона!
— Это неправда! — Антонина побелела.
— В присутствии свидетелей Кристины Есениной и Майи…
— Береславиной, — быстро подсказала курносая царевна.
— Береславиной, — повторил я, — также обвиняю Антонину Меланьину в том, что зная о ношении мной гнука с целью самообороны и защиты жизней учениц школы, она не менее преступно покрывала возможное, как она его теперь называет, преступление в течение двух суток, пока считала эту самооборону защитой себе самой. Когда поняла, что спаслась, решила обвинить других в том, что они делали не только возможное, но и невозможное для ее спасения, рискуя своими жизнями ради спасения ее жизни. Ты знала, что я спасал тебя из пещеры с помощью гнука?
Царевна окаменела под моим взглядом.
— Ну…
— Да или нет?
— Я не присматривалась…
— Прошу свидетелей заметить, — ликующе заострил я внимание, — обвиняемая пытается солгать в свое оправдание. Гнук в моих руках не заметить было нельзя, с его помощью я освободил всех. Он был на мне с первой минуты до нынешней. А как же заповедь седьмая — не произноси ложного свидетельства? Так видела ты гнук с момента освобождения, Антонина Меланьина, или нет? Как думаешь, что по этому поводу скажет еще дюжина свидетельниц?
— Видела, — вылепила та мертвецки-бледными губами.
Я смягчил тон:
— Прошу отметить — обвиняемая призналась сама, без давления, при свидетелях. Целых двое суток совесть обвиняемой была спокойна. Некоего нарушения закона, если оно осуществлялось на благо самой обвиняемой, она не замечала. Значит, нарушения закона не было, иначе его заметили бы все. Но пятнадцать носительниц высоких фамилий, которых можно опросить в любую минуту, видели только самозащиту. Теперь обвиняемая пытается оклеветать присутствующего здесь своего спасителя и даже отсутствующую спасительницу, которая не имеет возможности сказать слова в свое оправдание. Но сказано: соблюдайте все уставы и все законы вам данные, исполняйте их — и не свергнет вас земля, которую вам дали жить. Да постигнет кара разрушителей и да возрадуются созидатели. И да воздастся справедливым. Алле хвала!
Хорошо нам вдолбили эти молитвы. Сам не думал.
— Алле хвала! — в два голоса поддержали меня Кристина и Майя.
Антонина села на землю. Ее остановившийся взгляд смотрел внутрь.
— Ты отказываешься славить Аллу-всесвидетельницу, да простит Она нас и примет? — снова закипятился я.
— Нет, что ты! Алле хвала! — раздался мгновенный выкрик.
Я повернулся к Майе и Кристине:
— Как думаете, стоит рассказать об этом недоразумении, когда попадем к царберам?
Первой обрела речь Майя.
— Думаю, не надо.
Кристина все еще не верила глазам. Местный закон говорит: «Я жесток и беспощаден с преступниками, ибо преступивший закон сознательно поставил себя вне общества — общество обязано ответить тем же. Чем возмездие суровей, тем меньше ненужных мыслей в наших головах. Чем возмездие неотвратимей, тем меньше ненужных жизней в наших рядах. И да не дрогнет моя рука во исполнение закона, ибо закон справедлив, когда он выполняется, всегда и всеми, наперекор всему…» Глядя на живого меня, прыгнувшего за порог смерти и назло всем выпрыгнувшего обратно, Кристина просто кивнула.
— Вот и ладушки, — в тридцать два зуба улыбнулся я. — Забыли. Но если кто-то напомнит…
— Никогда, — испуганно проговорила Антонина.
Я облегченно выдохнул. Взгляд скакнул вверх, на кое-где пробивавшееся сквозь кроны темнеющее небо. Не дойдем. Через час стемнеет окончательно, а нам полчаса-час только до сигнального места. Если бы шли пустыми…
Пронзило спицей в задницу вплоть до мозга: что же мы делаем?! Зачем идти из места, где есть вода, еда и укрывающий лес, и откуда враг уже ушел, на прежнее открытое место?
Вот так быть командиром. Все надеются, что он самый умный, а он только думает, что самый умный. Жизнь все расставляет по местам.
— Антонина, — позвал я.
Она посмотрела на меня одновременно испуганно, чуточку покорно и в то же время уничижительно-надменно, как обнищавший герцог на нувориша. С тем же уровнем послушания и доверия.
— Нет. — Я передумал. — Майя. Ты вроде бы лазишь хорошо. Вывесишь сигнал, чтобы все шли к нам.
— Две вещи, — не преминула напомнить пришедшая в себя Антонина.
Едко так намекнула, что на курносой царевне их всего две — рубашка и штаны.
— Мы будем ждать здесь, — сказал я.
Одновременно передал информацию и как бы сообщил, что не парься, никто не увидит.
Вставшая и замершая в таком положении Майя хлопнула ресницами:
— А если на обратном пути заблужусь?
— Найди точку обзора повыше. Выше ближайших деревьев. Если такой нет, выходи из леса и поднимайся в гору, пока не откроется вид сверху. Затем разворачивайся и иди на оранжевое. Тогда сбор у озера.
Майя все же сомневалась.
— Мне стоило бы, конечно, пойти самому, но… — Я показал на обездвиженную Кристину, которая самостоятельно не могла даже привалиться к дереву, где недавно сидела Майя. — Если что-то произойдет…
А произойти может что угодно, в этом все уже не раз убеждались.
Несчастная Мисс Кудряшка не сводила с меня глаз. То ли тоже не хотела оставаться в лесу наедине со сварливой напарницей, то ли по другой причине — кто их, девчонок, знает? Всегда смотрят так, чтоб мы горы сворачивали и цветы дарили. Во взоре — мольба и страдание, а спасение, как я должен понять, в моих руках. Или я сам — спасение. Если б я что-то понимал в девичьих капризах, то давно ходил бы в кино и на другие развлечения не с Томой, а в более интересной компании. А я ходил с Томой. В общем, это я теперь такой умный, потому что жизнь бурлит, и каждый день дает новые знания. Но не по всем направлениям. Если в людях в целом разбираться стало проще, то девушки по-прежнему оставались тайной за семью (или сколько их там) печатями. Говорят «всему свое время». Надеюсь, что говорят правду.
Майя оценила ситуацию правильно.
— Понимаю. — Ее курносое лицо, серьезное и собранное, дернулось в решительном кивке. — Сделаю.
Часть шестая
Туман. Прикосновения. Голоса.
— Кровь?
— Ничего. Одна капелька. Давайте воду.
Кажется, это Варвара. Не столько зрение, сколько ощущения подтвердили догадку, ведь кто еще будет обращаться со мной так бесцеремонно?
Из переданного шлема преподавательница бережно омывала пособие, обливая из набранной горсти, сосредоточенный взгляд при этом скашивался к переносице, где ее почти касался унылый сморщенный хоботок. За священнодействиями следили ученицы.
— Как ты узнала? — подозрительно осведомилась Антонина.
— Гусиная кожа. Волосики на ногах, — перечислила Варвара.
— Они и сейчас там.
— Лежат, — объяснила преподавательница. — А тогда — встали.
Я обнаружил, что мои глаза открыты, что время снова пошло и даже сколько-то прошло, намертво перечеркнутое сознанием.
— Чапа очнулся, — со смешком констатировала Майя.
— Это правда так хорошо? — робко поинтересовалась Амалия.
Спрашивала меня. Все замерли в ожидании.
— Это как летать, — выдавил я. — Только лежа.
— Кристина, а тебе? — переместилось общее внимание куда-то вбок.
Мой расплывающийся взор нашел героиню дня. Ее взгляд, вернувшийся из неведомых стран, осторожно теплел — от распускаемых цветков в уголках глаз, опасливо принимающих новую реальность, до обнаруживающих все новые и новые открытия зрачков. На лице блуждала улыбка человека, что-то нашедшего, но одновременно потерявшего нечто важное. И еще не решившего, насколько оно важное. Пальцы бездумно накручивали кудряшки, кожа светилась разлитым внутренним сиянием.
— Не знаю. — Кристина попробовала сосредоточиться на вопросе, но не получилось. Что-то мешало. Например, нежелание мыслей облекаться в слова. — Еще не разобралась. Я еще не пойму, где я.