У всех отлегло от сердца: мальчишки, как выяснилось, это делают не специально. Потепление сказалось и на мне, после рассказа о «прелестях» второй составляющей царевны вновь вспомнили, что у изучаемого предмета есть и другие стороны.
— Можно вопрос? — послышалось со стороны Софьи.
Ее хлипкое тельце едва выглядывало из-за частокола голов над крепостным валом плеч. Невысокий рост не давал возможности склониться над ними вперед, да и желания такого у тихой царевны не возникало. Только когда взбудораженное любопытство пересиливало забитость, раздавался срывающийся голосок.
— Чапа всегда делал это левой… Я про вот это самое поливание, — уточнила она. — Почему?
Ну, блин горелый и тапки ей в глотку, додумалась же, о чем спросить.
Преподавательница перевела стрелки на главного специалиста в затронутой области:
— Чапа? — Она сосредоточила на мне все свое и, само собой, общее внимание и осведомилась с чрезвычайной серьезностью: — Это так? Теория на этот счет молчит.
Вопрос «Почему?» читался во всех глазах, но будь у меня зеркало, я прочитал бы его и там. А действительно, почему?
— Не знаю. Может, не всегда левой. Никогда не задумывался. А у вас, когда складываете пальцы рук в замок, какой большой палец оказывается сверху — левый или правый?
Надо мной начался множественный научный эксперимент.
— Это неважно, — сообщил я вдогонку. — Главное — не забывайте дышать.
После нескольких разномастных вдохов-выдохов меня пнули коленями:
— Специально сказал, да?! Мы никогда об этом не думали! А теперь думаем!
— Вот и я тоже.
На миг установилась тишина. Царевны ушли в свои мысли, а я в свои, но те и другие все равно вернулись к уроку. Глаза, наглядевшиеся внутрь, вновь обратились вперед. У царевен там было только пособие, в то время как у меня возможностей пристроить взгляд имелось намного больше. Две таких возможности — нежно-пухленькая темненькая вместе со своей лайт-копией — сосредоточенно изучали нижнюю часть пособия.
— Почему одна ее часть ниже другой? — Феофания с Любавой подняли любопытные носы к преподавательнице.
— Левое должно быть ниже правого, — объяснила она. — У Чапы норма.
— А когда мужчина сдвигает бедра, ему не больно? — заботливо вздернулись бровки Клары.
Варвара лихо откинула прядь, которая упала на лицо и мешала смотреть вбок. Движение показалось мне бессмысленным: кроме красоты жеста и желания в очередной раз выпятиться, это ничего не дало — преподавательница как глядела на меня в упор, так и продолжила глядеть.
— Чапа, тебя спрашивают. — Варвара с деловитым видом ерзнула по мне, как бы привлекая мое внимание такого рода пиханием. — И верни, пожалуйста, ноги в положение изучения.
«Пожалуйста». Воспитание потихоньку приносит плоды. Правда, плодов вокруг хоть отбавляй, но те, что лезут в глаза, плодами воспитания не назовешь. Ну, совершенно невоспитанные, если так нагло лезут.
— Не больно, — кратко ответил я.
Хотя на языке много чего вертелось. Мог осведомиться: «А вам груди не мешают, когда на животе лежите?» Реально задавался этим вопросом, но не все присутствующие поняли бы суть. Не всем еще могло мешать по-настоящему. И об ответе я теперь догадывался, по аналогии: если у тебя что-то растет и болтается от природы, оно не мешает. На него просто не обращаешь внимания, пока не понадобится для каких-то целей.
Пока же познавательная цель заставляла все болтавшееся приглядываться, примериваться и прицениваться друг к другу. Желания соотносились с возможностями. Возможности благодаря провокаторше-преподавательнице присутствовали шикарные, и познавательное направление постепенно увлекало желания в особую область познания, где результатом становятся не знания, а ощущения. И все снова перевернулось с ног на голову, перекувыркнулось безумным акробатом под куполом внутреннего цирка. Сошедший с пути поезд вновь встал на рельсы и покатил дальше, как ни в чем не бывало. Тело снова хотело. Очнулось, выбравшись из странного обездвиживающего забытья. Краткий сон развеялся, и осталась только сладкая истома — подкупающе нежная, нарастающе требовательная. Я проснулся, но сон почему-то не расплылся утренним туманом, как положено правильному и добропорядочному сну. Он продолжался. Беспардонно. Неистово. Безжалостно. Прекрасно.
Ресницами преподавательницы словно выстрелили вверх, а потом в меня. Новая реальность взбудоражила царевен. Коктейль из подкрепленных возможностями желаний всшипел, все завозились на местах, Варвара довольно потерла ладони.
— Клара, может, ты? — обратилась она и еще два десятка глаз на побуревшую от смущения царевну.
— Нет! Я… не хочу. Я же говорила, — учащенно посыпалось из нее. — Хочу, чтоб потом, с мужьями и только с ними.
Красная, как флаг над Рейхстагом, Клара изо всех сил не смотрела в сторону моего лица и всего распростертого тела. Ефросинья презрительно скривилась.
Преподавательница равнодушно пожала плечами.
— Значит, идем дальше. — Ее богатство приятно колыхалось при любом движении тела или даже жеста руки, она это знала и бесцеремонно использовала при каждом случае. А если случая не подворачивалось, создавала его, как, например, сейчас. — Так кто у нас следующий?
«Кто следующий»! Сладкая музыка для особы пубертатного периода, коей являюсь от макушки до пяток. Два слова разбили усталость в пух и прах, господин Инстинкт принял командование и повел дивизию в атаку.
Увы. Позорный йесмен. Человек-говорящий-да. Соблюдающий чужие правила, если выгодно. Если приятно. Трудно сказать «нет», когда тебя топят в шоколаде. Почти невозможно. И отключенный мозг не видит, что у спектакля есть автор, и что топят — по-настоящему. В шоколаде, да, но — топят.
— Варвара, ты говорила, что забрала у рыкцаря мужскую накидку. — Взбудораженная Антонина всколыхнулась телом и душой. — С ней можно и в опасные дни?
— Ну… собственно, это одно из главных предназначений.
Варвара вздохнула, понимая, что теперь не отвертеться.
— Значит, можно?! — порвал ночь полный воодушевления возглас Антонины.
— Можно. Но отмывать сами будете.
— Будем!!!
Преподавательница отправилась за гаджетом.
— А я слышала, что накидки — одноразовые, — удивилась вслед Амалия.
— Говорят, где-то бывают и одноразовые, — согласно буркнула Варвара через плечо, — из каких-то других материалов. Я не видела. У тебя кишки одноразовые?
Амалия заткнулась и привычно спряталась.
Антонина, вся в мыле, мощно дыша, в несколько мгновений отметилась в озере и над костром, и теперь стояла надо мной, сложив руки на груди… точнее, под грудью, вывалив ее сверху для моего обозрения. Для чьего же еще? У Варвары — опыт, у Ярославы — дерзость, а у нее — лучшая в присутствующем коллективе грудь, если судить по объему. Почему не предъявить в качестве аргумента для чего-нибудь? Осталось разобраться, для чего. Вряд ли она сама знала, обнадеженной царевне было не до эфемерных размышлений, ей уже физически требовалось переступить рубеж вменяемости, совместить явь и навь, поступки и мысли, романтические мечты и постыдные сны. Поэзия чувств победила прозу жизни и взвинтила эмоциональный накал до недосягаемого уровня. Крутой зад Антонины звучно шлепнулся на мои колени, спеленав, как грудничка. Из надувшихся щек подуло ветерком, ресницы пощекотали, нос посоревновался в прочности и проиграл.
— Вот так выглядит мужская накидка, — объявила появившаяся сзади Варвара.
Все с любопытством посмотрели. И я. На вид — обработанный чем-то кусок бараньей кишки, вот только баранов в этом мире нет. Значит, не бараньей.
Антонина приняла новый предмет как величайшую драгоценность.
— Раскатай по пособию, — распорядилась Варвара.
Пока пальцы дорвавшейся царевны пытались освоить новый вид изящного рукоделия, преподавательница припомнила:
— Я обещала рассказать подробнее о распространенных заразах второй составляющей, зовут этих паскудников жгунчик, безносик…
— Их не зовут, сами приходят, — втиснула Ярослава.
— Не перебивай, — с недовольством покосилась на нее Варвара и, словно издеваясь над усердствующей крупной царевной, принялась рассказывать, уводя настрой в глубокий минус: — Итак: жгунчик, безносик, прозрачник, простыда, бородавочник, поцелуйкина болезнь…
— От поцелуя можно заразиться?! — ужаснулись ученицы.
— Слюна — идеальная среда для переноса и размножения заразы. От поцелуйкиной болезни без носа не останетесь, если вас это как-то успокоит, но все равно, любая болезнь — болезнь, поломка организма, после которой он функционирует все хуже. И главное: все они почему-то первым делом влияют на способность зачать и родить.
Общее настроение съежилось и попыталось уползти куда-нибудь в более приятные места. Не получилось.
— Жгунчик, он же — гоморея, — продолжила преподавательница расписывать обычно затушевываемые прелести ловиласки. — Есть еще гемороя, просьба не путать.
— Тоже гадость из этой серии? — скривилась Майя.
— Из другой серии, — улыбнулась Варвара. — Подвержены в основном те, кто для комфорта уборную себе в виде стула делает.
Недоумение в большинстве глаз заставило ее пояснить:
— Не видели? Стул с дыркой посередине, чтоб на корточки не садиться. Неестественное положение тела со временем дарит таким любителям удобств геморою — безумную боль в заднице, вываливание из нее венозных узлов и периодическое кровотечение. Но вернемся к жгунчику.
— Может, не надо? — жалобно выдавила Софья, лицо сочувственно покосилось на Антонину, плечики передернулись.
— Надо, Софья, надо. От жгунчика возникает жжение, резь в пораженном месте, часто тянет по-маленькому. Он передается через любую жидкость или смазку организма, постепенно добирается до сердца и суставов и, как уже говорилось, оставляет бесплодной. — Предоставив достаточно времени на прочувствование сказанного, преподавательница продолжила. — Еще хуже — безносик. Сначала вы ни о чем не подозреваете, затем вдруг обнаруживаете у себя маленькую круглую язвочку с приподнятыми краями. Жить она никак не мешает, образуется через несколько недель после случившейся четвертой составляющей, а если появится глубоко за дверцей, открытой кому не следовало, о поднесенном сюрпризе даже не узнаете.