— Советую всем прислушаться: склещивание, о котором напомнила Любава — очень серьезная проблема, — объявила Варвара. — Кровь продолжает поступать в захваченный мужской ключ, а отток прекращается — это происходит из-за разницы во внутреннем давлении. Попытки спешно высвободиться ни к чему хорошему не приводят. Намертво сведенными бедрами невозможно пошевелить, а у мужчины боль достигает уровня шока и потери сознания. Главный враг в этом случае — паника.
— Это понятно, — буркнула Антонина. — Ты скажи, что делать.
— Выровнять дыхание и успокоиться. Никаких рывков и резких движений — дерганья приведут к травмам. Лучшее средство от спазмов — теплая вода. Подойдет и грелка под поясницу.
— А как добраться до воды и грелки? — резонно осведомилась Антонина. — Кто-то всегда должен быть рядом? Извините, мужья не приходят сразу в комплекте. Это только у некоторых…
Она покосилась на меня, чтобы все поняли, о ком речь, но продолжать словесный наезд на отсутствовавшую Тому не стала. То ли решила проявить благородство и «тонкость натуры», то ли вспомнила, как в искусстве жонглировать смыслами я умею переворачивать ситуацию к своей пользе. Закон гласит: «Не обижай ближней своей, не враждуй на сестру свою в сердце своем, и не понесешь греха». Антонина вздохнула и решила не грешить.
— У нормальных людей сначала только один муж, — сказала она, — а когда появятся второй и третий, они не всегда будут рядом. Получается, что ловиласка невозможна без подготовленной заранее грелки или без слуг, которые находятся в пределах слышимости? Не верю.
— Правильно не веришь, — согласилась Варвара. — Ловиласка возможна всегда, когда условия позволяют, и иногда, когда не позволяют. Главное — думать, прежде, чем что-то делать, и предусмотреть все худшее, что может случиться. А все предусмотреть невозможно, иначе мы не рассматривали бы сейчас редкие, но, увы, возможные случаи. А по поводу передвижения с ключом в замке… — Преподавательница весело прищурилась. — Передвигаться трудно, но можно. Ползком, перекатыванием или семенящими шажками. Можно двигаться к теплой воде, но лучше сразу к врачевательнице, причем срочно. Через двадцать минут начнутся необратимые последствия, и тогда никто и ничто не поможет.
Живое воображение учениц рисовало жуткие картины, и происходящее в душах отражалось на лицах. Большинство виновными в возможных бедах заранее назначали мужчин. Это читалось во взглядах, направленных на меня, как единственного доступного представителя «вражеского» лагеря. Царевны переживали за сохранность трети будущего имущества и за скользкость ситуации, из которой, если случится, придется как-то выпутываться. Их волновали эмоциональное неудобство и потеря лица перед слугами и окружающими. Некоторые уже поджимали губы и едва сдерживались, чтоб не улыбнуться. Видимо, представляли описанное преподавательницей «ползком, перекатыванием или семенящими шажками». В любом другом случае меня бы радовало, что в качестве второй половины спаянной парочки в фантазиях каждой фигурировал я — красноречивые взоры сомнений не оставляли. Со мной ползли, в моих объятиях перекатывались и семенили. На мои покрытые волосками голени и бедра глядело множество глаз с одинаковой невыносимо откровенной задумчивостью — удобно ли будет совместно перебирать ногами?
В отличие от царевен, плавно ушедших от переживания кошмара ситуации в ее смакование, я думал о последствиях. Варвара классифицировала их как необратимые. Они касались никак не трети моего «имущества», а всех ста процентов. Статистика статистикой… но она же откуда-то взялась? Если что — как далеко отсюда до ближайшей врачевательницы?
Закон больших чисел немного успокаивал. До требуемой статистикой тысячи мне оставалось примерно около тысячи. Вероятность ничтожно мала. Это если глядеть с точки зрения науки. А если вспомнить условия для склещивания? Варвара перечислила: ожидание боли, угроза появления посторонних, непривычная обстановка. Начнем с конца, тем более, что сегодня здесь все начинают с него. Привычной ни у меня, ни у большинства учениц не было. Получается, что последнее условие имеется в полной мере — обеим сторонам процесса непривычно все, как обстановка, так и сам процесс. Угроза появления посторонних тоже присутствует во всей красе — в любой момент, да хоть в этот самый, из зарослей может выскочить толпа рыкцарей, довольных, что нашли сразу и зрелище, и ценный трофей в лице царевен, и будущее развлечение. Или Тома догонит непутевого невестора и поинтересуется, чем это тут ее нареченный занимается с другими мамзелями. Могут появиться царберы, добивающие отступников на вернувшихся под контроль Верховной территориях. Или чья-то убитая горем мамаша по лесам рыскает в поисках пропавшей доченьки — будь у меня дочь в таком опасном возрасте, я бы однозначно рыскал. И что скажет такая мамаша, когда глазам предстанет зубодробительная сцена? А если это окажется родительница конкретной застрявшей надо мной Любавы, в каждой клеточке которой читалось и первое условие — ожидание боли?
Итог для меня неутешителен. Если худшее произойдет, то ничего не поможет. И воспрепятствовать никак не могу. Остается плыть по течению в надежде, что пронесет. По закону больших чисел, будь он неладен, должно пронести. Каждый знает, что неприятности всегда случаются не с нами, а кем-то с другим. Правда, это уже не наука, а вера. Вот и будем верить в лучшее. Аминь, Алле хвала и, на всякий случай, тьфу-тьфу-тьфу.
— Мы зря теряем время, — прилетело от Ефросиньи.
Она старалась не афишировать, как, чуть не пританцовывая, играет мышцами ее невидимый низ, егозивший по моей ладони и вдоль, и поперек, и вертикально.
— Любава, давай уже, что ли, — добавила она тем же недовольным тоном, — ты всех задерживаешь.
Положение наших с ней дел Ефросинью не смущало. Почему должно было смущать меня? Я чувствовал себя в ее организме замечательно. Даже сногсшибательно, что вполне устраивало, поскольку я лежал.
Про вторую руку и говорить нечего. Чувственный дуэт, сложившийся с Кларой, вырастал в нечто большее, чем простые касания в стиле запретного плода. Касания приводили к невероятным последствиям, живое сходило с ума и упирало в сладких муках, мертвое оживало. Дуэт развивался по спирали — с каждым новым витком настрой обоих оказывался на новом уровне, выходил за рамки обычного доверия и перерастал в нечто почти родственное.
— Расслабься. Пожалуйста. Постарайся, — плыл между голов невнятно-резкий пунктир команд Варвары, вернувший внимание к главному действу.
Любава постаралась. Очень постаралась, поняв и приняв как должное. Как нужное. Как очередное очевидное-невероятное, ставшее необходимым.
— Я готова. — Любава зажмурились от желанного ужаса предвкушения.
Открытый рот, громкий стон…
Несколько неуравновешенно-рваных взлетов и падений…
Секундная передышка с выпученными глазами… и новый взлет, но уже с помощью выросших крыльев. Взмах, еще взмах. И еще — плавно, мощно, непреклонно. Я лежал пластом, как подложенный коврик, нет, как ковер-самолет, который мчал в далекие дали, а царевна держалась за торчавший из ворса волшебный поручень. Держалась собой. Ее лицо налилось женственным пунцом, на щеках проступили невидимые раньше ямочки. Взгляд поймал взгляд, взаимно споткнулся, улетел… и снова вернулся: пристальный, что-то выискивающий, мечущийся от залихватской бесшабашности к стыдливости и обратно.
Естественно, ни о каком склещивании и речи не было. Вернее, склещивание было, но чертовски приятное, и без последствий.
Уточнение: без необратимых последствий, которым не помогут врачеватели — если вспомнить терминологию преподавательницы. Другие последствия меня сейчас не волновали.
Следующей оказалась Феофания. Прошедшая воду и огонь, теперь она мечтала о трубах. Обычно живая с хитринкой улыбка озаряла круглое личико Феофании, превращая в ехидно подсматривавшую с небес луну, немного отстраненную, но всегда участвующую в общем деле. Сейчас общее дело превратилось в личное. Плутовство и озорство испарились, осталось непонятное веселье, навевавшее жуть. Никто не умеет шутить, если в глазах страх, организм выберет либо одно, либо другое. А у Феофании получилось. Двинув крутым бедром, она оттеснила Варвару еще дальше. Плюшевое тело заняло весь проем между коленей, спина распрямилась, колени резво переступили вперед. Прицел, помощь руки, и я стал обладателем еще одного приза.
Да, рад. Да, осчастливлен глубже некуда. Все это было чудесно… но плоско. Бездушно. Как-то механически.
Впрочем, о чем я. Пособие не должно жаловаться, что его используют в качестве пособия. Раскатало губу.
Но и пособием быть неплохо. Могло ли со мной произойти то, что происходило, не озаботься царевны выбором подходящего разового инструмента? Да-да, для чисто технических целей — как, не моргнув глазом, подтвердит любая из практиканток. Но их учеба и практика сводили с ума. Даже вот такая механистичная. Пусть на «троечку с плюсом», не больше, но откуда взяться умению? Для того и урок, чтоб узнать теорию и согласовать с практикой. А опыт — дело наживное… и откровенно не мое.
Еще один цветок провел лабораторную работу по жесткому опылению. Теперь самозабвенно вминался, обвивая стеблями ног и давя всмятку выглядывавшие лепестки. Но я не хотел исполнять роль обезличенного пособия. Мне хотелось чувств. И они имелись — тут, рядом. И я перенес туда блуждающее сознание, отключившись от главного действия. Чем обеспечил ему длительность и возможность попрактиковаться в умении строить что-то совместное, а не только ломать и крушить.
Мои прижатые пальцы погладили погруженную в печаль и унынье осиротевшую звездочку. Успокаивающе пробежались по всей ложбинке. Потерлись и обняли, как родную.
«Как поживаете?» — расшаркались они, как кавалер при новой встрече с дамой.
«Ах, не говорите. Вы ушли так внезапно… И вас так долго не было…»
«Простите. Был занят. Вы знаете. Но сейчас освободился и полностью в вашем распоряжении».
«Полностью, говорите? Ах, сударь, сударь…»