Скорость хода увеличилась, будто ежиков пнули, и они перешли на качение вместо утомительно унылого переставления ножек. Вскоре я несся навстречу величаво стоявшей Антонине и приподнявшейся на локтях Кристине, выглядывавшей из листвяного убежища:
— Как вы?
— Без происшествий.
Варвара и Амалия присели перед ее вытянутой ногой и тщательно осмотрели.
Мокасина уже не налазила. Расширялся отек. Амалия сдвинулась назад и, взявшись особым образом, дернула.
— А-а! — И сразу же после визга лицо Кристины просветлело: — Ой. Кажется, больше не больно.
— Вывих, — диагностировала Амалия. Она поднялась, пухлые щечки зарумянились.
— Уже можно ходить? — удивилась Кристина.
— Не сразу. Полежи, отдохни, потом не утруждай.
Как все просто, когда знаешь, что делать. У меня гора свалилась с плеч… и с души целый хребет.
Кристина ревниво отметила перемены в моем и Майином одеянии.
Вынужденный привал Майя как раз использовала, чтоб переодеться в свое.
— Спасибо, — вернула она мне рубаху и, уходя, подмигнула.
Трудно быть единственным мужчиной в женском коллективе, где общение с мужским полом ограничено. Цепляются, даже если не нужен. Просто, чтоб другим доказать, что не лыком шиты.
Ближайшее дерево скрыло от присутствующих мое быстрое переодевание.
— До воды менее получаса, — объявил я, вернувшись.
Подействовало не хуже дихлофоса на мелкую живность. Все подхватились и ринулись вперед. Я подставил спину Кристине:
— Давай, пока не зажило.
Гнев мгновенно сменился на милость, царевна взгромоздилась, обхватив шею тонкими руками, и я аккуратно шагнул вперед.
Лесная почва теперь проминалась под двойным весом, свисавшие ветви мешали, но я не жаловался. Ноша была приятной. Обе штанины задрались выше колен, отчего ладони поддерживали девицу прямо за прохладную кожу. Гладкие икры иногда поджимались, захватывая пальцы в жаркий плен подколенья. Над ухом тогда проносился слабый вздох, а персиковая щечка терлась о выпиравшие шейные позвонки.
Стыдливый шепот нарушил колдовство чувственного тет-а-тета:
— Вы с Майей… ночевали вместе?
Мои предплечья и ребра ощущали сквозь ткань тугие бедра, спина впитывала растекшийся мед живота и того, что выше. Кристина явно тоже что-то чувствовала, и тоже что-то весьма неуместное, если ситуация вызвала к жизни такой вопрос.
— Хочешь узнать, было ли у нас что-то? — Я помолчал, прежде чем закончить. — Не больше, чем с тобой.
Поверила ли? Но успокоилась. Дыхание выровнялось. Черные закрученные змейки свесились с моего плеча, иногда щекоча шею. Мне ее волосы не мешали, она тоже не спешила откидывать. Создалось ощущение, что прятала лицо от окружающих.
Я сказал, что не больше, чем с ней. Сказал с чистой совестью. То, что чувствовал, носясь с мисс Кудряшкой, не шло ни в какое сравнение с единственным, хоть и зубодробительным, поцелуем с мисс Курносиком. Облегание меня Кристиной и касания наших рук с другими частями тел являлись намного более плотным поцелуем-единением, да еще растянутым во времени на сотни и тысячи неповторимых мгновений. Только с приходом усталости поцелуй организмов через одежду превратился из восторженно-любовного в уныло-семейный. Так почему-то считается, что брак, быт и время убивают страсть, хотя о моих родителях подобного не скажешь. Поэтому перефразирую: наше соприкосновение с царевной из желанного постепенно стало невыносимым. Для меня. Ей там, сверху, почему-то так не думалось.
— А-а-а! — раздалось впереди.
Не испуганно. Радостно. И это о-о-очень мягко сказано. Шедшие впереди девочки обнаружили оставленные нами в дороге апельсины. Три мешка. Пришлось устроить привал, пока не съели штук по пять. А потом еще по одному. Ну, и еще. В кого влезло.
— Стоп, — сказал я. — Мешки освободите и заберите с собой.
— Выбросить? — не поняла Варвара. — Апельсины?!
— Впереди будет много, — объяснила за меня Антонина.
Взгляд крупной ученицы во вновь заблестевшем шлеме изо всех сил старался не встречаться с моим.
— Отсыпьте, чтоб можно было нести, — изменила мой приказ Варвара.
Царевны послушались ее. Так и теряется авторитет.
То, что высыпали, теперь подобрали и спрятали за пазуху остальные. Может, они правы. Вдруг новое нападение и внезапное бегство, а еда с собой. Не совсем еда, но прекрасный заменитель на первое время. Еда-питье в одной обертке. А есть хотелось очень, что-то настоящее, пусть не мясо, но хотя бы кашу. Только не осточертевшие фрукты-овощи-травки. Не при царевнах будь сказано, мой желудок любой флоре предпочел бы фауну, но об этом молчок, жизнь дороже.
Следующее «Аааа-а!» донеслось, когда растянувшийся караван достиг апельсиновой рощи. Не останавливаясь, я донес Кристину до ближайшего дерева.
— Сыта апельсинами по горло. — Она отшатнулась от оказавшегося рядом кривого узкого ствола. — Видеть не могу. Можно меня к воде?
Я помнил, в какой стороне обнаружили воду, и направил стопы туда.
Лужа метров восьми в диаметре. Они называют это озером. Я называю это недоразумением. Но в отсутствие настоящих озер любое недоозеро — море.
— Ааа!!! Вода-а-ААА!!! — Гикающее стадо учениц промчалось к водной глади, уже заметной в низинке.
Я оглянулся на более спокойную Варвару. Начав ощущать себя командиром, она и вела себя соответственно.
— Так шуметь нельзя, — сказал я. — Мы с лесу, где за каждым кустом может быть…
— Всем! — что есть мочи взвопила Варвара. — Соблюдать тишину-у-у!!!
Когда ухо отошло, я добавил:
— И дозорных выставить. Мало ли.
— Александра, Амалия, Антонина, — продолжила Варвара, — периметр!
Кажется, она начала по алфавиту. До моей «ч» далеко. Интересно: тоже поставит в общем ряду или вспомнит, что командир, вообще-то, я?
И еще любопытно. Алфавит. Не получилось узнать раньше: похож ли на наш? Букв царских времен типа ятей не заметно, но это ничего не значит, привет от Охлобыстинского суслика. И порядок букв может быть таким же бредом сумасшедшего, как наш, только другим. Бредом другого сумасшедшего. Или другой. Не удивлюсь, если изобретение грамоты здесь припишут святым Кирилле и Мефодии.
Я опустил тяжко вздохнувшую Кристину на бережок, на самую кромку травы, переходящую в мокрый песок. Девчонки, достигшие воды раньше, глядели зверем.
— Все, ухожу. Амалия, давай сменю. — Я встал подальше, чтоб обозревать одну сторону леса и не видеть учениц, которые радостно полезли в низко расположенную воду. Достоинство местных озер, что выглядывали из ям как из засады, становилось недостатком при внезапном нападении — бери голыми руками, как нашу троицу не так давно. Как вспомню, так вздрогну.
Позади начался гвалт и полный разброд. Засучившие штанины ученицы, умывшись, увидели, что я далеко. Берег моментально усыпало рубахами, штанами и остатками не брошенных в пути доспехов. Плеск и гомон вновь наполнили лес. Самозваная командирша Варвара отмывалась вместе со всеми, призвать к порядку было некому.
Плевать. Если кто-то идет по нашему следу, все равно найдет. Остается надеяться, что вслед за «стаей» преследователи в лес не сунутся. Если это именно преследователи. Может, разрозненные группки разбойников, бродивших по местности после разгрома. Несомненно, разгрома: откуда еще взяться сразу такой прорве, да еще двигавшейся в направлении гор — последнего места, где можно укрыться. Значит, остальная территория ими утрачена. Даже из любимых лесов выгнали. Вывод: нам здесь проще напороться на спасителей-царберов, чем на разбойников.
Это успокоило. Пусть шумят. Пусть радуются. Столько дней без мытья. Еще — многоголосый гомон отпугнет волков и мелкие шайки вроде недавних мародеров.
Решив, что двух дозорных поблизости достаточно, я двинулся по расширяющейся спирали посмотреть, что и как вокруг. Апельсиновые деревья быстро закончились, дальше простирался более высокий лиственный лес. Рощица осталась далеко позади, меня приняло в свое хромоногое подданство царство бурелома и валежника. Почти непроходимо. Кроме одного места. Ровно на север вела широкая просека — несомненно, искусственная, хоть и заросла высокой травой. Кто-то прорубался здесь в незапамятные времена, а потом периодически пользовался.
Я направился по ней. Не зря. Спереди донесся резко не природный шум. Не близко, но. Меня как раз внесло на пригорок. Кто-то жутко ругался вдали. Несколько голосов. Мужских.
Бежать, спасать царевен? От чего? Вдруг впереди как раз спасители?
А если нет?
Надо разведать. Но если там разбойники, у них может быть псина — и уже никто никого не спасет, не предупредит.
Испарина на лбу подтолкнула организм к действиям. Одежда мгновенно слетела с тела, набранная горстями земля покрыла лицо и плечи. Псины рвут людей, но боятся человолков. А я кто, пусть в недавнем прошлом? Пленка, отделяющая человека от зверя, тонка до прозрачности. У кого-то исчезает с совестью, у меня упала вместе с одеждой.
Руки легко вспомнили, как ходить. Позвоночник принял удобное положение. Колени разъехались в непредставимой прежде растяжке. Шея выгнулась в обратную сторону, давая глазам возможность смотреть вперед. Поочередно переступая, я двинулся на голоса.
— Говорил же, проверь!
— Я проверял!
Несколько человек чинили отлетевшее колесо телеги. Лошадь прядала ушами, всхрапывала. Псины не было. Приблизившись, я детально рассмотрел всех. Четверо из них — крестьяне, однозначно. Пятый — в балахоне бойника с колпаком, скрывавшим лицо.
Конец мучениям. Бойник — работник законных властей. Обрадовавшись, я приподнялся, забыв, в чьем образе нахожусь. Жизнь в стае приучила к естественности.
Бойник поглядывал по сторонам, охраняя починщиков от неприятностей.
— Стой! — крикнул в мою сторону. — Назовись!
Я привстал… и резко опустился: руки бойника хватали с телеги запрещенный властями гнук.
Стрела сорвалась с тетивы. Плечо больно царапнуло — хотя я лежал, распластавшись по земле. Умелец там, однако.