– Нормально, – отвечаю я.
И все же она берет меня за руку, помогая подняться. Интересно, видела ли она, как я во дворе целуюсь с призраком? Может, это заметили и другие девушки, а потом шептали в уголке, передавая дальше: я видела Фелисити Морроу…
Эллис наблюдает за мной. Огонек ее сигареты виднеется во тьме.
Долгое время то, что я – лесбиянка, было тайной. Теперь я отбрасываю стыд в кучу прочего мусора, засорившего этот дом.
– Ты пьяная, что ли?
Глупый вопрос Ханны заставляет меня огрызнуться.
– Нет, – говорю я, – просто ненавижу всех.
Она явно не ожидала такое услышать. Нахмурившись, она напряженно размышляет, как это связать с Фелисити Морроу, которая существует в ее представлении.
– Точно, надралась, – резюмирует Ханна и кладет мою руку на свои плечи, хоть я в общем-то держусь на ногах. – Может быть, мы проводим тебя до дома?
– Я сама, спасибо, – отвечаю я и высвобождаюсь из ее цепких рук, чтобы уложить волосы в конский хвост. В какой-то степени меня это отрезвляет.
– Увидимся, Ханна, – говорю я.
Не найдя своего пальто у входа, я заплетающимся шагом иду домой без него, промерзнув до костей к тому времени, когда наконец поднимаюсь на холм, где стоит Годвин-хаус.
Дверь за мной с шумом захлопывается.
– Эллис? – зову я в фойе.
Тишина. Поздний час: полоска света под дверью комнаты домоправительницы МакДональд еле видна.
Я стягиваю плед с дивана и заворачиваюсь в него. Старый Годвин-хаус плохо утеплен, поэтому внутри ненамного теплее, чем снаружи.
«Возможно, здесь так холодно по другим причинам», – шепчет Алекс в глубинах моего сознания. Мысленно гоню ее прочь.
Поднимаюсь на второй этаж. В отличие от комнаты МакДональд, у Эллис свет горит ярко.
Стучу.
Тишина.
– Эллис? Это я, – стучу настойчивее. – Фелисити.
Ответа так и нет. Но я слышу скрип половицы, когда она… Что? Встает с кресла? Ходит по комнате?
Эллис там. Просто игнорирует меня.
Еще на минуту я задерживаюсь в коридоре и смотрю на желтую полосу света в надежде, что увижу на полу тень Эллис, выдающую ее местоположение. Но никаких движений больше не происходит. Я представляю, что она сидит за письменным столом и наблюдает за дверью, как и я. Ждет, пока я уйду.
И я ухожу.
Пусть торжествует.
Девушка стала вороной, ворона истлела до костей, кости рассыпались в прах. Теперь я задаюсь вопросом, налагаются ли такие проклятия только на грешников.
Пациент эмоционально нестабилен, с всё более неустойчивыми перепадами настроения и повышенной реактивностью на окружающее. Наблюдаемые положительные симптомы: фиксированный бред и аудиовизуальные галлюцинации, которые не поддаются терапевтическому вмешательству. Будет рекомендована и обсуждена с родителем пациента схема нейролептического лечения.
Дьявол получил мое согласие. Он идет и причиняет им боль.
Глава 15
Когда на следующее утро я просыпаюсь – поздно, с сильной головной болью и вкусом старых носков во рту, – Эллис уже нет в Годвин-хаус.
На кухне я пью ее оставшийся кофе и глотаю столько парацетамола, сколько может выдержать мой пустой желудок. Потом я заставляю себя принять душ и одеться, а затем, сжав зубы, твердой рукой наношу макияж. Я не собираюсь быть такой. Я не из тех девушек, которых игнорируют.
– Где Эллис? – спрашиваю я у заведующей МакДональд, стоя в дверях ее кабинета.
– Вы сегодня чудесно выглядите, Фелисити.
– Благодарю вас. Вы видели Эллис?
МакДональд бросает на меня взгляд, свидетельствующий о ее удивлении тем, что я еще не знаю ответа на этот вопрос.
– Суббота, дорогая моя. Она на тренировке по фехтованию.
Ну конечно.
Я выясняю, где проходит тренировка, просматривая сайты фехтовальных команд в телефоне, затем отправляюсь через двор с зажатым в руке термосом с кофе и пледом, накинутым на плечи; то пальто, что я потеряла, было у меня единственным.
В этом году я еще не была в спортивном комплексе. Раньше я ходила туда с Алекс все время: теннис, беговая дорожка, стена для скалолазания. Теперь я вторгаюсь на чужую территорию.
Здание, в котором находится спортзал, раньше было больницей, лечебницей Святой Агаты – по крайней мере я прочитала об этом однажды в старинных записях, погребенных в архивах библиотеки Дэллоуэя. Интерьер до сих пор сохраняет следы истории. Тренировочный зал раньше был моргом; канавка в полу – чтобы убирать кровь и жидкости во время вскрытия. Бывшая хирургия теперь раздевалка, но смотровой балкон все еще нависает над головой, пустые сиденья собирают пыль, призраки наблюдают сверху, как мы раздеваемся.
Пациенты Святой Агаты должны были платить пошлину, когда их принимали. Деньги были нужны на покрытие расходов на погребение.
Фехтовальные залы находятся на четвертом этаже. Я вхожу внутрь и встаю у стены, наблюдая, как одинаковые женщины в масках колют и рубят друг друга. В этом есть определенная грация – что-то, напоминающее танец. Шпаги из тонкой стали рассекают воздух, длинные руки и ноги движутся в ритме, который может услышать только танцор.
Пусть все фехтовальщицы и одеты в одинаковую белую форму и носят одинаковые сетчатые маски, я узнаю Эллис почти сразу. Нет ни одной столь же высокой, с такими узкими плечами и бедрами; ни одна не двигается так решительно.
Все остальные танцуют, Эллис охотится.
Она замечает меня через несколько секунд, отступает на шаг, ее безликая маска поворачивается ко мне; ее соперница делает выпад – и лезвие щелкает Эллис по груди.
Я улыбаюсь.
Эллис снимает шлем и вышагивает через зал ко мне. Ее волосы выбились из узла, пряди прилипли к потному лбу, щеки раскраснелись.
– Ты меня отвлекла.
– Ты игнорировала меня прошлой ночью.
Она упирается кончиком шпаги в плитку пола, как конкистадор.
– Должно быть, теперь мы квиты?
Это та же игра, в которую мы играли до начала семестра. Но в этот раз я не проиграю.
– Почему ты не отозвалась, когда я стучала в дверь?
– Я писала, Фелисити. Я не хотела, чтобы меня беспокоили.
– И правда. Но я решила, что ты закончила с писательством этой ночью, раз все-таки пришла на вечеринку.
Она долго разглядывает меня, по ее носу стекает капля пота. Ее рот плотно сжат.
– Может быть, на меня снова нашло вдохновение.
Мои губы подрагивают. И наконец, Эллис первая отводит взгляд.
– Пошли, – говорит она, ухватив меня за локоть и подталкивая к двери. – Я все равно уже закончила тренировку.
Я жду за пределами раздевалки, пока она помоется в душе и заменит свои доспехи. По морозу мы возвращаемся в Годвин-хаус, мокрые волосы Эллис покрываются инеем, когда мы шагаем через двор, а после, в помещении, талая вода капает с них на пол. Я сразу иду к камину в комнате отдыха, мои руки трясутся, и спичка зажигается лишь с третьего или четвертого раза.
– Дерьмо, – шепчет Эллис, дуя в сложенные ковшиком ладони. Она еще дрожит, когда подходит, чтобы сесть на пол рядом со мной, мы прижимаемся друг к другу и ждем, когда разгорится огонь. Вода с ее волос капает мне на плечо; я чувствую, что промерзла до костей.
– Сейчас только двадцать девятое октября, – говорю я. – Будет еще холоднее.
– Я не хочу об этом думать.
Довольно долго мы сидим молча, тишина нарушается только треском разгорающихся поленьев. Кончики пальцев Эллис совсем белые, словно эта часть ее тела умерла.
Интересно, сколько времени понадобилось, чтобы тело Алекс приобрело такой цвет? Я представляю, как холодная зима оберегает ее плоть, ее труп изломан, но прекрасен, словно ледяная кукла.
– Ты собираешься домой на День благодарения? – неожиданно спрашивает Эллис.
Я отрицательно качаю головой.
– Моя мать в Париже до Нового года. Я думаю, что она забыла про этот праздник.
– Я тоже не поеду, – говорит Эллис. – Мне и так нужно будет вернуться домой на зимние каникулы. Этого вполне достаточно.
До смерти хочется спросить Эллис о ее семье. Она никогда не упоминает о них, и я не имею никакого представления, вместе ли живут ее родители, было ли у нее счастливое детство, поддержала ли семья ее мечту стать писателем. Может быть, обычный человек спросил бы. Но только люди с любящими семьями рады говорить о них; когда меня спрашивают о моей матери, я всегда вру.
– В любом случае в Саванне мне делать нечего, – говорит Эллис, и я оглядываюсь, не сумев скрыть удивление.
– Что ты имеешь в виду?
Она вздыхает, приподнимается на локтях и откидывается на ковры, подставляя ноги теплу.
– Мы жили у черта на куличках – на самой окраине. У моих мам есть поместье в сотни акров; ближайший сосед живет в нескольких милях.
– А как же одноклассники?
– Я не ходила в школу, – говорит она. – Мои родители из тех богачей, которые считают, что маленькая армия частных учителей за сотни тысяч долларов – это лучшее вложение, чем Эмма Уиллард[17]. Естественно, это означало, что Квинн была единственным моим другом – но и она уехала в Йель, когда мне было восемь лет. Остались лишь репетиторы. И собаки, конечно.
Я предполагаю, что Квинн – это сестра Эллис; очевидно, ее родители предпочитают называть детей существующими фамилиями.
Через секунду я тоже ложусь на спину, очень близко к Эллис, и могу чувствовать, как ее грудь поднимается и опускается в такт дыханию, моя голова уютно устроилась в изгибе ее плеча.
– Ты поэтому начала писать? Потому что тебе было скучно?
– Может быть… Возможно… – Она накрывает рукой глаза. – Да.