Я не признаю в машине грузовичок Эллис, пока она не появляется со стороны водителя, одетая в сапоги для верховой езды и дубленку. Она шагает по промерзшей земле без фонаря; когда она подходит довольно близко, я понимаю, что она даже не надела перчатки.
Эллис не говорит ни слова о Каджал, да и вообще ни о чем, если уж на то пошло. Когда она подходит, то останавливается между мной и Кларой так, что огонь оставляет ее лицо наполовину в тени.
– Кого вызываем на этот раз? – спрашивает Клара. – Сильвию Плат?
Эллис отрицательно качает головой.
– За это отвечает Фелисити. Я думаю, что у нее свое решение. Да, Фелисити?
Я киваю и, наконец, поднимаюсь на ноги, а затем смахиваю кусочки коры и папоротника, прилипшие к юбке.
– Прогуляемся, – сообщаю я им, забрасывая костер влажными листьями. – Пошли.
Я веду их сквозь лес, вниз по склону холма, время от времени вытаскивая телефон, чтобы проверить координаты. Только сейчас мне приходит в голову, что я совсем не знаю, как остальные нашли место «Ночных перелетов» – ни у одной не было мобильника.
Они точно не пользовались компасом?
Десять минут ходьбы – и мы выходим на поляну. Судя по тихому шепоту за спиной, я могу сказать, что остальные узнали это место – если не по собственным воспоминаниям, то по историческим городским фотографиям.
Церковь была заброшена около сорока лет назад; окна заколочены досками, главный вход заперт на висячий замок, хотя я подозреваю, что полицию больше заботили непрошеные гости, чем ведьмы. Снаружи белые доски местами почернели, словно закоптились, хотя, согласно имущественной ведомости, здесь никогда не было пожара. Шпиль слегка наклонился к востоку, древний крест, который когда-то венчал его, опрокинулся и висит почти вверх ногами.
Ковен Марджери проводил здесь обряды посвящения в течение двадцати семи лет. Иногда мне любопытно: реальна ли сила, разрушившая здание, необратимая мощь безрассудных богатых девиц, разъедающая реликвии?
– Я не собираюсь туда входить, – заявляет Клара, останавливаясь возле скрипящего забора, окружающего церковный двор.
Остальные обмениваются взглядами. Иногда я думаю, что Леони и Каджал жалеют, что втянули Клару в наши игры. Она моложе и впечатлительна настолько, что теряет способность соображать.
– Всё в порядке, – говорит Леони с удивительной мягкостью. – Это просто старое здание.
Конечно, она бывала здесь прежде; она знает по опыту.
– Я думаю, девятнадцатый век. – Эллис подходит ближе, вглядываясь в закрытые ставнями окна и проводя рукой по доскам. Даже в лунном свете видно, что кончики ее пальцев испачкались.
– Интересно, почему никто не потрудился сохранить это место? Это должен быть исторический памятник.
Клара все еще смотрит подозрительно и по-прежнему жмется к Эллис.
– Церковь была построена в 1853 году, – говорит Леони, я оборачиваюсь и вижу, что она разглядывает покосившуюся колокольню, держа руки в карманах. – Ее заказали люди, владевшие в то время Дэллоуэем. Ее даже использовали как лечебницу в 1918 году, во время эпидемии испанки.
Я уставилась на нее.
– Откуда ты это все узнала?
– Я – историк, – объясняет Леони, подходя ближе и вытаскивая руку, чтобы потрогать дверную раму. – Я много читала об истории Дэллоуэя.
Я никогда не видела подобных книг в библиотеке школы. И теперь задаюсь вопросом: уезжала ли она за пределы кампуса для своих исследований – и обнаружила ли в своих поездках по городу какие-нибудь записи, которые я прежде не находила? Записи, которые Дэллоуэй, возможно, предпочел бы похоронить навечно.
Из кармана юбки я достаю ключ и открываю замок; мы, девушки из ковена Марджери, срезали полицейский замок и повесили собственный. Полагаю, когда ковен решал, отлучать ли меня, им и в голову не пришло забрать у меня ключ.
Дверь церкви открывается с жалобным скрипом, и я немедленно чихаю. Если ковен Марджери и совершал обряд посвящения в этом семестре, пыль уже вернулась на свое место.
– Пошли, – говорю я и щелкаю фонариком.
Остальные настороженно следуют за мной, и это немного забавно, учитывая, что ни одна из них даже не верит в призраков. Я направляю свет фонарика во все четыре угла церкви, отмечая обычные атрибуты: купель для крещения, кафедру, скамьи, накрытые ветхими белыми чехлами. Ничто не сдвинуто. Здесь никого не было уже много недель. Во всяком случае, никого из живых.
На полу до сих пор виднеется пятно козлиной крови, там, где нарисовали мелом пентаграмму для посвящения этого года, на которое меня не позвали. Клара замечает его и вскрикивает, прижимаясь спиной к груди Эллис. Я не могу удержаться от смеха.
– Может быть, это просто краска, – говорю я, хотя ответ знаю наверняка. Я опускаюсь на колени перед этим пятном, чтобы снять сумку с плеча, и начинаю выгружать материалы. Вынимаю склянку с гвоздикой и объясняю девушкам, что нужно положить одну штуку себе под язык и тихо проговорить посвящение.
Клара хихикает и строит рожицы, пока глотает свою гвоздику, словно это глупая формальность, а не сакраментальное действо. Леони потихоньку свою выплевывает.
Я же свою гвоздику смакую, наслаждаясь ее теплой насыщенной пряностью, тем, как мой язык немеет от нее, ароматом, который пропадает, когда я ее разжевываю. Даже после того, как я проглатываю гвоздику, во рту еще надолго остается горький привкус.
Я зажигаю две свечи – белую и синюю – и кладу в чашку три куска белоснежного кварца. Другую же чашку наполняю дождевой водой из стального термоса, позаимствованного из кухни Годвина.
Заклинание было взято не из книги. Я его придумала. Оно просто кажется правильным, каждый элемент моего алтаря, словно нитями, связан с чем-нибудь существующим в реальности. Симпатическая магия: подобное притягивает подобное.
Я макаю ягоды остролиста в дождевую воду, затем катаю их в сахаре до момента, пока их темно-красная кожица не покроется импровизированным инеем и не засияет в мерцании свечей. Наконец, пальцем, смоченным в этой же воде, я вывожу на полу фрактал – линии и углы пронизывают друг друга в идеальной симметрии.
Остальные наблюдают за моей работой в настороженной тишине. Я не знаю наверняка, то ли Эллис как-то предупредила их о том, что не стоит разговаривать, то ли часть из них интуитивно это ощущает. Но когда я поднимаю голову, все они сидят вокруг меня полукругом: ждут, как ученики, команды инструктора.
Я пригласила их, но для происходящего их присутствие не имеет значения. Они здесь только потому, что Эллис нужны все мы впятером, чтобы соответствовать пяти мертвым ведьмам из Дэллоуэя. Сегодня у нее нет пятерых, и это все портит. Но это не имеет значения.
Это заклинание о большем. Оно обо мне и Эллис. О магии – и о том, существуют ли силы, слишком могущественные и таинственные, чтобы мы могли понять их.
– Мы будем вызывать снег, – объясняю я им. – Закройте глаза и освободите разум. Постарайтесь представить, каков снег по ощущениям, вкусу, звуку, как он покрывает землю. Затем повторяйте за мной… Мы призываем северный ветер: поприветствуй нас своим дыханием и благослови нас своим даром.
Звучит немножко глупо, когда произносишь вслух, но Эллис закрывает глаза и повторяет мои слова, и все остальные тоже.
Холодок пробегает по моей коже, когда я опускаю взгляд на остролист в подоле, желтое мерцание от свечей танцует на поверхности дождевой воды и отбрасывает тени на мои ладони. Я улыбаюсь и тоже закрываю глаза, позволяя себе погрузиться в то пространство, что всегда открывается для меня в таких обрядах, – место тишины в моей груди, секретное место. Единственное, где я когда-либо чувствовала себя спокойно.
Я ошибалась, думая, что магия опасна. Может быть, Алекс. Может быть, ведьмы. Но не магия.
Никогда.
– Слушайте, – шепчет Эллис.
На секунду ее голос – единственное, что эхом отдается в моей голове, он мягкий и тяжелый, как сумерки вокруг нас.
А потом я слышу это: мягкий стук снега, падающего на крышу церкви.
Леони изумленно вскрикивает – а когда я открываю глаза, она, запрокинув голову, уже смеется. Стоящая рядом с ней Клара застыла с широко открытыми глазами, крепко обхватив себя руками. Если бы ее формы были поменьше, если бы ее кудри были беспорядочно растрепаны, а не аккуратно уложены, она была бы точь-в-точь вернувшаяся к жизни Алекс.
– Это работает, – восклицает Леони, вскочив на ноги и крутясь на месте, как ребенок, который только что узнал, что уроки отменили. – Фелисити! Снег идет!
Я перевожу взгляд на Эллис, у которой тоже на губах видна чуть заметная улыбка. Но эту улыбку труднее понять. Не могу сказать, верит ли мне Эллис или просто издевается надо мной.
Леони бросается через церковь, чтобы распахнуть двери. Снежный вихрь метет по полу, и я уже на ногах. Мы оставляем свечи, кристаллы и ягоды остролиста, чтобы стоять там, на краю ночи, пока зима жалит нашу кожу.
Почему-то больше не холодно. Может быть, это тепло от содержимого фляжки, которую Леони вкладывает мне в руку, или от ровного, как сердцебиение, ритма голоса Эллис, когда она достает сборник стихов и читает нам, глядя на наши тела, лежащие на полу церкви, словно выброшенные куклы.
Вначале пустеет фляжка Леони, затем – фляжка Эллис. Проходит двадцать минут, прежде чем меня накрывают эмоции. Эйфория льется на меня, как холодная вода: я жива, я горю. Провожу пальцами по сахару и наслаждаюсь его вкусом на языке, и снег падает на наши лица сквозь дырявую крышу.
«Это лучше, чем любая из вечеринок в Болейне», – думаю я и позволяю пальцам Эллис сплестись с моими, а другой рукой беру руку Леони. Большой палец Эллис трется о костяшки моих пальцев; и воздух становится густым, как сироп. Я так напилась, что мир превратился в акварельную картинку – все очертания расплываются.
Каким-то образом мы снова оказываемся в лесу, Клара держит факел высоко над головой. Я не помню, где она нашла такую большую палку или как ей удалось зажечь ее от таких сырых дров, но мы идем за этим пламенем сквозь темноту, выписывая круги и шатаясь, а кровь обжигает наши вены.