О, это была всего лишь мелочь, и в тот момент я не придала ей значения. Но поскольку незадолго до этого оплачивая счета в магазине канцелярских товаров на улице Бак, я узнала, что эта современная картотека была куплена там, на мой взгляд, совершенно неуместным был этот вдохновенный вид чуть ли не страдающего изобретателя, который Робер на себя напустил и который он «считал должным», чтобы изречь: «Я нашел». Да, да, конечно, мой друг, ты нашел эту картотеку на улице Бак, но зачем говорить: «искал»? Или надо было бы добавить: «…когда я искал заказанные конверты…» В момент прозрения я поняла, что настоящему ученому, сделавшему открытие, и в голову не придет сказать: «Я искал и нашел», ибо речь идет о само собой разумеющемся. А эти слова в устах Робера лишь скрывали тот факт, что сам он ничего не изобрел. Мой дорогой папа ничего не понял, мне же все то, о чем я сейчас пишу, открылось гораздо позже. Я просто инстинктивно почувствовала какую-то неуловимую фальшь. Впрочем, Робер, произнеся эти слова, вовсе не хотел обмануть папу. Эта короткая фраза вырвалась у него непроизвольно, но именно поэтому она была такой показательной. Он обманывал отнюдь не папу, а себя.
Ибо Робер — не лицемер. Он действительно верит, что испытывает те чувства, которые изображает. Я даже верю в то, что в конечном счете он их испытывает и что в ответ на его призыв они у него появляются — самые прекрасные, самые благородные, всегда именно те, которые следует иметь, те, которые выгодны ему.
Сомневаюсь, что многие люди могут на это попасться, но тем не менее такие есть. Устанавливается своего рода договоренность. Возможно, они не так глупы, а просто притворяются таковыми для большего удобства. Складывается впечатление, что папа, который сначала, казалось, во всем разобрался, в то время как я вообще ничего не видела и потому его мнение о Робере меня так огорчало до замужества, полностью изменил свою точку зрения в дальнейшем. В всех моих спорах с Робером он встает на его сторону. Он такой добрый и такой податливый! А Робер такой ловкий!.. Что касается мамы… Иногда я чувствую себя ужасно одинокой, и могу поделиться своими мыслями только с этим дневником, тогда я начинаю его любить как молчаливого послушного друга, которому я наконец могу поведать свои самые тайные, самые скорбные мысли.
Робер думает, что он меня досконально изучил; он не подозревает, что у меня может быть личная жизнь и помимо него. Он видит во мне лишь иждивенку; я являюсь частью его комфорта, я его жена.
5 июля
Я чувствую, знаю, что каждый раз, встречаясь с новым человеком, он в первую очередь пытается выяснить, как с ним обращаться, как к нему подойти. Даже в его поступках, которые внешне крайне благородны и в которых он проявляет максимальную предупредительность по отношению к другим, я чувствую его тайную мысль сделать так, чтобы эти люди были ему обязаны. И с какой наивностью он действует! В первое время, пока он еще не научился опасаться меня, у него вырывались весьма показательные высказывания, подобные такому: «Я был так плохо вознагражден за свое сочувствие!» — как будто в ответ на сочувствие надо ожидать вознаграждения! И я содрогалась при его словах: «Такой-то… после того, что я для него сделал, ни в чем мне не откажет».
В этом и состоит весь смысл затеи с журналом, которым он руководил четыре года и бросил его только в прошлом году, после того как в дополнение к ордену Почетного легиона получил еще и орден офицера Почетного легиона. Под внешней беспристрастностью журнала скрывалось нечто вроде агентства взаимопомощи и взаимных услуг. Робер рассматривал каждую хвалебную статью как своего рода кредит. Особенно он силен в искусстве использования людей в своих целях, делая при этом вид, что это он оказывает им услуги. На что были бы похожи те несколько статей, написанных им самим для журнала, если бы не его молодой секретарь, который их редактировал, заново составлял и переписывал?.. Но когда Робер говорит об этом очаровательном, необыкновенно способном молодом человеке, удивительно скромном и прекрасно воспитанном, он иногда восклицает: «А кем бы он был без меня?»
Послушать Робера, единственная цель журнала заключается в том, чтобы помогать неизвестным художникам, артистам, писателям знакомить публику с их творчеством, или, как он говорит, «делать им имя». Но одновременно журнал помогал самому Роберу делать карьеру. Да, конечно, он много сделал для признания необычайного таланта Бургвайлсдорфа, человека столь гордого и в то же время чрезвычайно скромного или по крайней мере искренне пренебрегавшего благосклонностью широкой публики. Но необыкновенно возросший спрос на его картины благодаря кампании, умело организованной журналом после его смерти, позволил Роберу получить от продажи двух его полотен из его так называемой «галереи» намного больше, чем он заплатил за все остальные. Вытащенные из шкафов, где они так долго пылились, сейчас все эти картины вставлены в рамы и висят на видном месте, позволяя Роберу нравоучительно говорить сыну: «Крайне редко бывает так, что Бог нас в конечном счете не вознаградил».
О, как бы мне хотелось, чтобы он хоть раз выступил в защиту дела, где ему бы действительно пришлось рисковать своим именем, испытывать чувства, из которых нельзя извлечь выгоду, иметь убеждение, которое не может принести никакой прибыли!..
Когда он предложил папе, нашим родственникам де Беррам и даже этому славному, хотя и невезучему Бургвайлсдорфу вложить деньги в создание типографии (кстати, она потом обанкротилась), казалось, что с его стороны это была большая любезность: акции типографии пользовались большим спросом, а он мог располагать только ограниченным их количеством, и часть их них в виде особой любезности он согласился предложить своим друзьям… Все это было настолько умело представлено, что даже я подумала: «Как же Робер внимателен!..» Ибо тогда я не понимала, что все распространенные им акции обеспечивали ему большинство голосов и непомерно раздували его авторитет.
А после банкротства какие красивые слова он отыскивал, чтобы оправдаться за огромные убытки, понесенные друзьями из-за его неосторожности: «Наши несчастные дорогие друзья… За оказанное мне доверие они были так плохо вознаграждены. А я сурово наказан за то, что хотел помочь другим» — и т. д.
А ведь надо было просто-напросто вернуть хотя бы Бургвайлсдорфу деньги, вложенные им в это дело только по настоянию и под гарантию Робера, который счел для себя возможным отделаться легким испугом, «ликвидировав предприятие» в нужный момент, в чем он сам мне потом признался; а когда он увидел, что я была готова возмутиться тем, что он не подумал прежде всего о спасении денег своих друзей, он принялся путано объяснять, что не мог продать их акции без доверенности, а на ее оформление у него уже не оставалось времени. Кроме того, внезапная продажа слишком большого пакета акций могла бы вызвать панику и немедленное падение цен. Мне кажется, что я никогда его так не презирала, как в тот день; но я постаралась не выдать свои чувства, а сам он ни о чем не догадывался, ибо все, что он рассказывал, казалось ему настолько естественным, что он ничуть не сомневался в том, что в подобных обстоятельствах я поступила бы точно так же.
6 июля
О том, что Густав похож на отца, первым мне дал понять Маршан. Настолько трудно реально судить о человеке, которого любишь, что все иллюзии, которые я так долго питала в отношении Робера, до последних месяцев сохранялись у меня и в отношении Густава. Разочаровавшись в Робере и считая, что проявляю большую проницательность, перенося свое внимание и надежды на Густава, я думала, что уж по крайней мере он… К тому же недостатки Робера обнаруживаются в Густаве, так сказать, в измененном виде и иначе проявляются. Но сейчас я их узнаю. Я не могу больше ошибаться: это те же самые недостатки, но в другом обличье. И даже некоторые черты характера Робера мне сейчас становятся понятны благодаря моему сыну. Мне не нравится, что, готовясь к занятиям, он игнорирует те предметы, по которым не боится, что его спросят. Он ничего не учит из простого желания узнать что-то новое, а знания для него значат меньше, чем их видимость. Когда он был еще совсем маленьким, мне стоило больших трудов отучить его от привычки спрашивать по всякому поводу: «А зачем это нужно?» Сначала я видела в этом вопросе лишь очаровательное детское любопытство. Теперь он уже не задает этот вопрос вслух, но лучше бы он его задавал, так как про себя он продолжает его задавать и пренебрегает всем тем, что ему не нужно.
Подумать только, что сначала я радовалась тому, каких он себе выбрал товарищей! Какая наивность с моей стороны! «Густав хочет дружить только с лучшими!» — говорила я Ивонне, вызывая при этом улыбку у Маршана. В прошлом году на детский праздник, который я устроила по просьбе Густава и по совету Робера, к нам пришли: сын министра, племянник сенатора, молодой граф. Не было ни одного ребенка, у кого бы не было чрезвычайно богатых, влиятельных или известных родственников. Сам Робер не смог бы сделать лучшего выбора. Хотя у Густава есть еще один друг. Он учится на стипендию. Его родители преподаватели; они небогаты. Густав дал мне понять, что неуместно приглашать его вместе с остальными. Сначала я хотела видеть в этом проявление деликатности с его стороны. Сегодня я думаю, что Густав просто-напросто боялся, что ему будет стыдно за своего друга. Он охотно с ним встречается, но только для того, чтобы поразить его, подчинить себе. Я же предпочитаю его всем другим. По моему мнению, он один обладает настоящими человеческими достоинствами. Этот добрый мальчик обожает Густава, и, когда я вижу, как он восхищается тем, что тот говорит или делает, мне очень хочется предупредить его, сказать ему:
— Бедный малыш, не обманывайся, моего сына любишь не ты, в тебе просто говорит твоя преданность.
— Мама, ему так нравится оказывать мне услуги! — возражает Густав, когда я его упрекаю в том, что он пользуется преданностью своего друга для выполнения работы, которую он мог бы вполне сделать сам. — Ему это в удовольствие, а мне это делать скучно.