Поскольку письмо она отправила в понедельник, отец Айры должен был получить его, скорее всего, во вторник. Утром вторника она выполняла свою работу в лихорадочном нетерпении. В обеденный перерыв позвонила домой, однако мать сказала, что почту еще не принесли. (И спросила: «А что? Ты чего-то ждешь?» Вот такие вопросы и вызывали у Мэгги жгучее желание выйти замуж и покинуть родительский дом.) В два позвонила снова, и мать сообщила, что для нее ничего нет.
Вечером, идя на репетицию, она еще раз пересчитала дни и поняла, что во вторник мистер Моран письма ее получить все же не мог. Она ведь отправила его почти в полдень, вспомнила Мэгги. И ей стало полегче. Она зашагала быстрее, помахала рукой Серине, стоявшей на ступенях церкви.
Мистер Николс запаздывал, хористы, ожидая его, обменивались анекдотами и сплетнями. Весна всем им немного ударила в голову – даже старой миссис Бритт. Через открытые окна в церковь залетали голоса играющих на тротуаре соседских детей. Вечерний воздух пах свежескошенной травой. У мистера Николса, когда он появился, торчала из петлицы веточка лаванды. Должно быть, разжился у уличного продавца, который только этим утром и появился со своей тележкой – первый раз в году.
– Прошу прощения, леди и джентльмены, – сказал мистер Николс. И, поставив свой портфель на скамью, полез в него за заметками.
Дверь церкви отворилась, вошел Айра Моран.
Он был очень высок, серьезен, в белой рубашке с закатанными рукавами и узких черных брюках. Твердое выражение лица, словно удлинявшее его подбородок – как будто он держал что-то во рту. Мэгги почувствовала, что у нее останавливается сердце. Сначала она заледенела, потом вспыхнула, однако смотрела сквозь Айру сухими, широко открытыми глазами, держа большой палец в сборнике гимнов как закладку. Даже в тот первый миг она понимала, что это не призрак и не мираж, Айра был таким же настоящим, как липкие лакированные скамьи. Сложения не столь безупречного, как рисовалось ее воображению, но более богатого деталями – более материального, что ли, более замысловатого.
Мистер Николс сказал:
– О, Айра. Рад вас видеть.
– Спасибо, – ответил Айра. Он прошел между складными стульями к заднему ряду, в котором стояли мужчины, и сел за ними. Однако Мэгги заметила, как его взгляд скользнул по женскому ряду и остановился на ней. И поняла – про письмо он знает. Лицо Мэгги залила краска. Ее, обычно такую изящно сдержанную – из чистой осторожности, из застенчивости, – поймали на ошибке до того неловкой, что теперь она вряд ли сможет посмотреть кому-нибудь в глаза.
Пела она как оцепенелая, вставая и садясь по знаку мистера Николса. Спела «Когда-то любому из нас и народу», спела «Не собраться ли нам у реки». Потом мистер Николс велел, чтобы «Не собраться ли нам у реки» спели только мужчины, потом попросил аккомпаниатора повторить определенное место. Пока это происходило, Мэгги склонилась к миссис Бритт и прошептала:
– Это ведь молодой Моран? Тот, что пришел позже всех?
– Ну да, по-моему, он, – приветливо согласилась миссис Бритт.
– Разве вы не говорили, что он погиб?
– Я? – спросила миссис Бритт. Она удивилась, немного обмякла на стуле. Но тут же выпрямилась и сказала: – Это мальчик Рэндов погиб. Монти Рэнд.
– О, – выдавила Мэгги.
Монти Рэнд был маленьким, бледным и вообще похожим на мочалку юношей с несоответственно глубоким басом. Мэгги он никогда особенно не нравился.
После хоровых занятий она быстро, как могла, собрала вещи, первой выскочила из церкви и почти побежала по тротуару, прижав к груди сумочку, однако не успела добраться до угла, как услышала за спиной голос Айры.
– Мэгги? – позвал он.
Добежав до уличного фонаря, она замедлила шаг, потом остановилась, но оглядываться не стала. Айра подошел к ней. Ноги его отбрасывали на тротуар тень совершенно как от ножниц.
– Не будешь против, если я с тобой пройдусь? – спросил он.
– Как хочешь, – коротко ответила она.
– Ну, как поживаешь? – спросил Айра, идя рядом.
– Хорошо.
– Ты ведь уже закончила школу, верно?
Мэгги кивнула. Они перешли улицу.
– Работаешь? – спросил он.
– Да, в доме престарелых «Серебряная прядь».
– О. Да, хорошо.
Айра начал насвистывать последний спетый хором гимн: «Просто идти вблизи от Тебя». Неторопливо шагал рядом с ней, засунув руки в карманы. Они прошли мимо целовавшейся на остановке автобуса парочки. Мэгги откашлялась и сказала:
– Такая глупость! Я перепутала тебя с Рэндом.
– С Рэндом?
– С Монти Рэндом. Он погиб в военном лагере, а я подумала, что это о тебе говорили.
На Айру она по-прежнему не смотрела, хотя он был так близко, что Мэгги слышала запах его недавно поглаженной рубашки. Интересно, кто ее гладил? Наверное, одна из его сестер. Но какое отношение это имеет хоть к чему-нибудь? Она стиснула сумочку и пошла быстрее, однако Айра не отставал. Мэгги чувствовала его близость – смуглого, немного сгорбленного.
– Теперь ты напишешь отцу Монти? – спросил он.
Рискнув все же искоса взглянуть на Айру, Мэгги увидела в углу его рта юмористическую складку.
– Не стесняйся, смейся, – сказала она.
– Я не смеюсь.
– Давай! Скажи мне, что я сваляла дурочку.
– Разве ты слышала мой смех?
Они уже дошли до ее квартала. Мэгги увидела впереди свой дом, такой же, как другие, стоявшие рядом, – с крыльцом, залитым оранжевым светом лампочки в сетчатом колпаке, который защищал ее от насекомых. На этот раз она остановилась и посмотрела Айре прямо в лицо, и он ответил ей взглядом, в котором не было и намека на улыбку; руки он по-прежнему держал в карманах. Увидеть настолько узкие глаза Мэгги не ожидала. Он мог быть даже не индейцем, а азиатом.
– Твой отец, наверное, бока от смеха надорвал, – сказала она.
– Нет, он просто… просто спросил у меня, что бы это могло значить.
Она попыталась вспомнить выражения, в которых было написано ее письмо. «Особенное», – написала она. О господи. И еще того хуже: «чудесный». Ей хотелось провалиться сквозь землю.
– Я помню тебя по репетициям хора, – сказал Айра. – Ты ведь сестра Джоша, так? Но по-моему, мы с тобой по-настоящему знакомы не были.
– Нет, конечно, – ответила она. – Боже ты мой! Мы совершенно не знаем друг друга.
Она постаралась, чтобы голос ее прозвучал резко и здраво.
Он несколько мгновений смотрел на нее. Потом сказал:
– Так ты думаешь, что нам стоит узнать друг друга получше?
– Ну, – ответила она, – у меня уже есть молодой человек.
– Правда? Кто?
– Борис Драмм, – сказала она.
– Ах да.
Она посмотрела в сторону своего дома. И сказала:
– Мы с ним, наверное, поженимся.
– Понятно, – ответил Айра.
– Ну ладно, до свидания, – сказала она.
Он молча поднял руку, подумал немного, а потом повернулся и ушел.
Однако в следующее воскресенье появился, чтобы попеть в хоре, на утренней службе. Мэгги почувствовала облегчение – такое, точно она немалый вес сбросила, – ей словно дали второй шанс, но затем ее сердце снова упало, потому что по окончании службы Айра просто растворился в уличной толпе. Правда, в четверг он опять пришел на репетицию, а после проводил ее до дома. По пути они говорили о пустяках, о надтреснутом голосе миссис Бритт, к примеру. Мэгги успокаивалась все больше. Когда они дошли до ее дома, Мэгги увидела перед ним соседского пса, который писал на один из розовых кустов ее матери (сама соседка просто стояла и смотрела); Мэгги крикнула: «Эй, леди! Уберите псину с нашего двора, слышите?» Она шутила, то был грубоватый юмор, перенятый ею у братьев. Но Айра-то этого не знал, и слова Мэгги явно его ошеломили. Миссис Райт лишь засмеялась и ответила: «Ты и кто же еще собираются заставить меня, деточка?» – и Айра вмиг успокоился. Однако Мэгги почувствовала, что опять допустила неловкость, и, торопливо пробормотав «спокойной ночи», скрылась в доме.
Довольно скоро установилась традиция – воскресные утра и четверговые вечера. Люди стали обращать на Айру и Мэгги внимание. Мать как-то спросила: «Мэгги? А Борису известно о твоей новой дружбе?» – и Мэгги резко ответила: «Конечно, известно». То была ложь, в лучшем случае полуправда. (Мать считала Бориса первейшим даром Божиим, какой только может достаться любой женщине.) Зато Серина сказала:
– И правильно! Самое время тебе бросить мистера Святошу.
– Я его не бросала!
– Так брось! – сказала Серина. – Разве его сравнишь с Айрой? Айра такой загадочный.
– Конечно, в нем же есть индейская кровь, – согласилась Мэгги.
– И ты должна признать, что он привлекательный.
Ах, не одного только Джесси сбил с панталыку один-единственный друг! Конечно, Серина имела немалое отношение ко всему, что случилось потом.
Например, она попросила Мэгги и Айру спеть дуэтом на ее свадьбе. Ни с того ни с сего (Айра никогда не думал, что у него такой уж замечательный голос) вбила себе в голову, что перед обменом обетами они должны спеть «Нет ничего прекрасней любви на земле». Ну и разумеется, им пришлось репетировать; и разумеется, Айре пришлось приходить к Мэгги домой. Они выразили друг другу соболезнования, посмеялись над музыкальными вкусами Серины, однако отказаться им и в голову не пришло. Мать Мэгги то и дело осторожно стучала в дверь, и входила, и выходила с постиранным бельем в руках, которому в гостиной делать было совершенно нечего. «Однажды двое влюбленных, – пели они, – на холме, где ветер и высь…» – и Мэгги прыскала, но Айра сохранял серьезность. В те дни Мэгги словно стала какой-то другой девушкой – ветреной, непостоянной, то и дело влипавшей в глупые истории. Иногда ей казалось, что посланное отцу Айры сочувственное письмо навсегда лишило ее душевного равновесия.
К тому времени она уже знала, что Айра управляется в багетной мастерской отца в одиночку – «слабое сердце» Сэма проявило себя во всей красе ровно через день после выпускного вечера сына, – а живет над мастерской, с отцом и двумя сестрами, которые намного старше его, одна была умственно неполноценной, а другая просто стеснительной, или склонной к уединению, или какой-то еще. Он, впрочем, хотел поступить в колледж – если удастся наскрести денег. Айра с детства мечтал стать врачом. Мэгги он сказал об этом тоном вполне безразличным, вообще казалось, что оборот, который приняла его жизнь, Айру не обескуражил. А еще он сказал, что, может быть, она как-нибудь зайдет вместе с ним к нему домой, познакомится с сестрами, им редко удается с кем-либо поговорить. Но Мэгги ответила: «Нет!» – и покраснела, и добавила: «Наверное, не стоит» – и притворилась, что не заметила его удивления. Просто она боялась нарваться на отца Айры. Она гадала, знают ли о письме и сестры, но спрашивать не хотела.