сердце. Убийца тоже шагнул назад… и страшно захрипел, попав в лапы Зверика. Эхагес спеленал каэзга магически, но не обездвижил и не лишил его звериной силы.
Тонкий, добела раскалённый луч слетел с руки Пламенного; голова Зверика, поглотившая его, мгновенно превратилась в дымящийся чёрный ком. Но в своей агонии Зверик успел раздавить грудь стражника, как подкованный сапог — яйцо всмятку. Убийца короля и мститель-каэзга повалились наземь, сплетясь в непристойной пародии на любовный акт.
— И что теперь, сай? — поинтересовался Эхагес в давящей тишине.
Владыка не ответил.
Часть вторая: пролог
"Вот так заканчиваются честолюбивые устремления".
Принц смотрит в окно. Захлёбывавшийся новостями слуга тихо исчез, снова оставив его в одиночестве. Пусть. Не привыкать.
Но теперь это одиночество стало другим.
"Брат мёртв".
Итоллари повторяет два этих слова несколько раз. Бессмыслица. Всё так глупо… Брат мёртв, его Зверик мёртв… одни мертвецы кругом. Может, и он, Итоллари — мертвец? Или ему из милости сохранят жизнь, отправив обратно в изгнание?
Принц (да уж, королём ему теперь не бывать!) смотрит в окно. Это лучше, чем смотреть на дверь и ждать, гадая, кто войдёт в неё следующим. Только добрые вести приятно встречать лицом к лицу. Но добрые вести — где они сейчас? Нелепо и надеяться…
Не звук, скорее колыхание воздуха. Несмотря на смесь апатии со страхом, что заполнили душу мутным и вязким желе, принц всё-таки обернулся.
— Итоллари? Идите за мной.
Этот Серый прежде не попадался принцу на глаза. И одет был, мягко говоря, странно. Тем не менее, в нём сразу было ощутимо нечто, присущее всем Серым стражам. Выправка — она видна и в голом. Не скроешь.
— Как мне звать тебя, страж?
— Эхагес. Я должен привести вас к Владыке, принц.
— Веди. — Сказал Итоллари с твёрдостью отчаяния.
Однако страж, имя которого Итоллари мгновенно забыл, не двинулся с места. Его воля, ощутимая, как свет солнца сквозь зажмуренные веки, теребила и напирала, властно требуя ответа.
— Скажи мне, чего вы с братом хотели этим добиться? — спросил он, с какой-то неясной жаждой всматриваясь в лицо принца (а может, и глубже). — Чего хотел от событий ты сам — мести? Власти? Славы? Чего-нибудь ещё?
— Не знаю.
Страж ждал, не двигаясь и глядя прямо в глаза. Тогда Итоллари добавил:
— Я просто шёл за братом. Вот и всё.
— Просто шёл, — повторил страж со странной интонацией. — Ну, пошли.
Глава первая
Это чудо. Это сладость. Это долгожданная, желанная встреча.
"Пламенный!"
"Ночная…"
Слов нет. Никто извне не поймёт всего — пусть. Какое нам дело до тех, кто извне? Важно то, что внутри; важен лишь танец двух фэре, снова поющих в едином ритме…
Двух?
Владыка осторожно, словно боясь спугнуть, вслушивается в танец внутри танца. Сын! Его сын — его и её, новый росток неохватного Древа. Ещё не рождённый, но уже чувствующий… и он изменился за то время, которое его отец провёл вдали. Теперь сын не просто ловит и отражает чувства, что приходят извне, он уже начинает отражать мысли…
Если это — не чудо, значит, мир вообще лишён чудес!
"Ночная… ааль-со… вы дождались".
"Да, ааль-со. Да. Тебя не хватало. Но теперь…"
"Потом. Всё потом".
Бурый, примостясь неподалёку, посасывает медвяные соты, изредка поглядывает в сторону двоих сливающихся силуэтов.
Хороший удался день. Ласковый.
Человек смотрит в пустоту. Пальцы каменно сжали полированное дерево перил. Впереди карабкается из-под плотного слоя облаков красное от натуги утреннее солнце… карабкается — и никак не может сдвинуться хоть на волос. А небо — как розы, растворённые в крепком настое синьки, и последние, самые яркие звёзды тонут в нём, готовые раствориться тоже.
Человек видит всё это. Но не смотрит.
Его взгляд растворён в пустоте.
…После победы, кислой, как незрелый дичок сливы, Владыка говорил с младшим принцем. Итоллари казался равнодушным и очень вяло отреагировал на Пламенного, второго в своей жизни живого красноглазого. Его вялое равнодушие не разбили даже слова Владыки, спросившего, что его величество намерены делать на троне.
— Ничего. — Юноша слабо повёл кистью. — Я не король. Ведь вы вернулись…
— Нет, Итоллари Первый. Именно вы — король Равнин. Людьми должен править человек, а мы сделали достаточно.
Пламенный помолчал, вглядываясь в юношу при помощи не одних только глаз.
— Хорошо, — обронил он, — Я поговорю с вами позже, когда вы справитесь с переменами.
Серый страж за спиной у принца медленно выдохнул — так, чтобы его услышали.
— Сай!
— Эхагес?
— Вы твёрдо решили отдать власть в его руки?
— Да.
— Почему?
Подчинённый требует отчёта у командира? Удивительно. В сознании Итоллари загорелась искра интереса.
— Причин много. — Ответил тастар. — Одна из главных вытекает из правила необратимости.
— Не понимаю.
— Это из природы времени. Разрушенное нельзя восстановить, принятое решение изменить на обратное, взятое вернуть прежнему владельцу — и так далее. Но даже когда такая возможность есть, следует трижды три раза подумать, стоит ли оно того. Как правило, не стоит.
— Вот как…
Владыка кивнул Эхагесу. От его внимания не ускользнуло, что Итоллари, о котором они оба как будто забыли, всё внимательнее прислушивается к беседе.
— Именно так, страж. Если бы я искал власть ради власти… но ты знаешь лучше многих: после Краалта мы желали иного. На некоторое время мы добились безопасности и покоя. Но ненадолго: при первой же возможности люди подняли мятеж. Значит, в нашей позиции была неправильность, которую мы пропустили, но которой воспользовался Агиллари. Главной угрозой нам был его Могучий. Но каэзга мёртв, и очередной цикл завершён. Зачем восстанавливать старый порядок, доказавший свою неустойчивость? В конце концов, основы этого порядка целы. Даже Агиллари, имея возможность диктовать подданным свою неограниченную волю и угрожать Звериком, как великанской дубиной, не стал подрывать корней. Большой Приказ, Серая стража, люди Айкема — все опоры государства остались на своих местах.
— Да… кроме Бархатной Коллегии! — Брови стража сталкиваются над переносицей. — Будь Агиллари жив, я сказал бы ему, что думаю по поводу этого указа!
— И не смог бы его переубедить.
— Знаю. Это и есть самое горькое, сай: говоря на одном языке, родившись в одной стране, не уметь показать другому, насколько неправильно он поступил!
— В этом нет твоей вины. Агиллари был ярким представителем людей числа, и для него не имело смысла всё, не несущее прямой, измеримой в золоте выгоды. — Поведя ладонью в странном жесте, тастар добавил, словно гвоздь вбил. — Слепец.
— Не просто слепец! Агиллари был слепцом, твёрдо убеждённым, что вне того, что ему дано разглядеть, уже ничего нет. — Страж помолчал, размышляя. — Мы нашли нужное слово. Обычно противоположностью мудрости считается глупость, но на деле антипод дурака — это умный. И Агиллари был умён, но не мудр, к сожалению… А противопоставлять тем, кто мудр, надо слепцов. Тех, у кого есть глаза, но не открывается глаз воображения.
— Не совсем верно. Лучше сказать — …
Тастар издал короткое музыкальное ворчание. Серый страж кивнул.
— Да, так точнее. Но перевести это на людские языки… Сай! Вы сообщили о своём решении капитану Моэру, Айкему и остальным?
— Только Моэру. Этого достаточно. Остальные не останутся в неведении долго.
— Тогда…
— Хорошо. Здесь действительно сделано всё, что можно было сделать за раз.
Возможно, принц Итоллари — теперь уже король Итоллари — был удивлён исчезновением тастара и стража, но сделавшие шаг за Поворот этого не видели.
— Ты не думаешь, что это может стать препоной?
Пламенный не торопится с ответом.
— Нет, — заключает он наконец. — Мощь в воле Эхагеса не внушает мне опасений. Я узнал его достаточно хорошо и уверен, что он справится со своей ношей.
— Уверен? А чем он занят сейчас?
— Не знаю. Я оставил его в лесной башне…
Будь Ночная человеком, она бы хмурилась. Но она — тастар, и лицо её неподвижно. Всё, что она испытывает, гораздо лучше читается по переливам её фэре.
— Оставил — да, — роняет она. — Но остался ли он?
В фэре Пламенного тоже появляется нотка сомнения — и тут же тонет в огне уверенности.
— Бессмысленно задерживать Могучего силой. Бессмысленно и опасно. Но Эхагес — Серый страж, а что это значит, тебе ведомо лучше меня, мастер майе. Что бы он ни делал и где бы он ни был, Эхагес не сойдёт со своих основ. Ему не нужна власть, не нужны вещи, не нужна даже слава. Его жизнь и счастье — в служении.
— А Лаэ?
И снова Владыка медлит с ответом. Ночная терпеливо ждёт.
— Крепко связано, — роняет он. — Действительно крепко. Но Лаэ — воск, а не рука. Она не сделает того, что не понравится Эхагесу… во всяком случае, не сделает дважды. И всё же…
Раздумчивое молчание.
— Познакомь нас.
Фэре Пламенного озаряет холод решения, но его ответ никак не связан с этим:
— Хорошо, ааль-со. Познакомлю.
Человек смотрит в пустоту. Взгляд не фиксирует окружающей его красивой неизменности. Облака, восход, замершие без движения переливы небесных красок… Пустота, всё — пустота. Миг безвременья. Вокруг не меняется ничто, и человек тоже недвижим. Только глаз памяти ворочается в глазнице души, ворочается, не зная покоя, не имея цели, словно во сне, не выпускающем разум на свободу. Что ищет этот глаз? Ведь должен он что-то искать?
Если даже это так, пока перед ним нет искомого.
— Убежала?
— Да. Почти сразу, как только…
Раскрытая рада поговорить со странным человеком.
Он необычен. Её привлекает всё необычное. Но есть и кое-что помимо любопытства. Этот человек нравится ей по многим причинам, не все из которых можно объяснить словами даже себе самой. Может быть, это обладание качествами, которых не хватает ей? Может, опыт, которого нет у неё? И власть, чутко дремлющая у него внутри…