В качестве двигателя использовался пульсирующий двигатель, мне известный как мотор от "Фау-1". А для других – после того, как я его "изобрел" в Торфянке – он оказался более известен как изобретение Николая Телешова, причем он изобрел его еще пятьдесят лет назад. Но одно дело изобрести, а другое – сделать, так вот я его сделал. А Нольде довел его тягу до почти полутонны, и на базе этого мотора и была сделана крылатая ракета, которая могла лететь почти на двести верст. И попадать в кусок земной поверхности размером километров в сто квадратных – ну, если хорошо прицелиться и ветра не будет.
Так что пришлось эту "отечественную фау" существенно доработать – посадив в нее пилота. Точнее, в отделяющуюся капсулу, которая после отделения выпускала крылья, выдвигала два крошечных (по пятнадцать сил) моторчика с пропеллерами и неторопливо возвращала пилота домой. От пилота же требовалось сначала дорулить аппаратом до нужного места, затем направить собственно "бомбу" на цель, дождаться захвата цели радаром – и спокойно лететь обратно.
Ничего сложного и опасного – если не считать того, что ракета пускалась стартовыми ускорителями (двумя здоровыми пороховыми чухами), от которых пилот был огражден лишь тонкой пластиковой стенкой кабины. Если не думать о том, что пилот в этой пластиковой кабине лежит, а при старте ускорение получается в районе восьми g – в направлении от головы к ногам. Если не принимать во внимание, что бомба наводится на цель в пикировании с высоты в четыре-пять километров при скорости около семисот километров в час. Если пребывать в уверенности, что с кораблей никто не будет стрелять по нападавшим из всего, что только стрелять может. И если истово верить в то, что все механизмы после отстрела капсулы всегда сработают безупречно…
На самом деле при подлете пилоты делали "горку" километра на полтора вверх, скорость при этом падала почти до нуля и на прицеливание оставалось секунд двадцать. Что, впрочем, тоже крайне немного…
Зато тонна взрывчатки, которую бомба уронит на кораблик, скорее всего даже дредноут просто пополам порвет. А для мелочи всякой… На Тобаго нашелся кусочек относительно ровного места, на котором получилось сделать более-менее приличную взлетную полосу и разместить там шесть "Шмелей". А в заливе неподалеку обустроились три больших летающих лодки – творения Михаила Шишмарёва. Этот инженер был знакомым Григоровича и по его рекомендации поехал в Тюратам. Но там, узнав по грузоподъемность "грузовика", загорелся идеей изготовить летающий торпедоносец – и даже до меня дошел со своей идеей. В результате – получил собственный авиазавод… заводик – на Арале, точнее – на острове Возрождения. И там начал делать эти "лодки". Летали они, правда, не быстро – километров под полтораста, зато могли висеть в воздухе по полсуток – и тут их использовали для разведки.
Собственно, с них британский конвой и был замечен. Только вот самолеты летали в светлое время суток, а корабли и ночью плывут – так что заметили их всего милях в пятидесяти от Тобаго. Я как раз уже на маленький остров приехал – просто поглядеть, как там дела…
На островке были смонтированы пять стартовых эстакад, проложены дорожки от ангаров, где хранились "аппараты" – так что крылатые ракеты отправлялись в путь с интервалом в минуту. Теоретически можно было и быстрее пускать, ведь ракета в ангаре уже стояла на стартовой тележке практически готовая к пуску – но пускали их строго по очереди чтобы радары работали тоже по одному и не ловили чужие сигналы. Ну и чтобы если что…
Первый дредноут был потоплен через восемь минут после запуска первой ракеты. Наблюдатели с "летающей лодки" сообщили, что предварительные расчеты оказались верными: тонна гексогена (с примесью тротила для стабилизации) попросту разорвала дредноут на части. На довольно мелкие – потому что при взрыве бомбы сдетонировал наверное весь боезапас корабля. Что было как раз неудивительно: по мощности бомба соответствовала полусотне снарядов морских "главных калибров", а летящая с практически сверхзвуковой скоростью (реактивный мотор при пикировании отстреливался чтобы не тормозить) стальная болванка палубу – даже броневую – успешно проламывала и все взрывалось внутри корабля. Причем не только дредноута: вторым разорванным на куски кораблем оказался большой десантный транспорт. Впрочем, этот просто развалился на две половинки…
Примерно после первого десятка успешных отстрелов спасательных капсул у очередной не открылось, похоже, крыло – но пилот выпустил парашют. Управлять он им не мог, и каждый из пилотов примерно представлял, что с ним могут сделать британцы, попади он им в руки – но как раз для этого гидропланы там и дежурили: парашют зацепили специальным крюком с летающей лодки и потащили к берегу. Недалеко, правда, тащили: погода была хорошая, волна в океане – приемлемая, так что километров через двадцать крюк отцепили, а упавшую в океан капсулу (точнее, пилота – места для капсулы не было) подобрали уже с воды. Это тоже было отработано: крюк выкидывался со своим собственным парашютом, так что пилота ракеты не покалечило. После чего летчики вернулись обратно: мало ли кого еще подбирать придется.
Пилотов на Тобаго приехало сто двадцать человек – просто больше не было готовых. Ракет же было три сотни – но конвою хватило по одному вылету, причем даже не всех пилотов. Четырнадцать пилотов – из девяноста двух стартовавших – не вернулись: у восьми ракет капсула просто не отстегнулась – а выпрыгнуть из пикирующей на околозвуковой скорости кабины шансов даже теоретически не было. На трех – отстегнулась, но поздно – и капсулы просто разбились об воду. Две ракеты – упали в море, вероятно пилоты потеряли сознание при пуске и так и не очнулись. И одна ракета просто взорвалась в воздухе…
Ребят было безумно жалко, но это – война. Настоящая, безо всяких шуток война на уничтожение. И в первой битве этой войны мы – благодаря и этим ребятам тоже – сумели одержать небольшую, но важную победу: Британия потеряла двадцать шесть дредноутов, около сорока тяжелых крейсеров, шесть десятков мелких военных кораблей и почти полсотни транспортов. После того, как все большие корабли с зенитным вооружением ушли на дно, остальную работу без помех сделали "Шмели" – что было проще хотя бы потому, что боевой радиус этих машин превышал девятьсот километров и транспорты – после того, как были выбиты и миноноски – убежать не могли.
Миноносцы были сначала расстреляны "Шмелями" из пушек – не потоплены, но на них изрешетили котлы и они стали неподвижными мишенями для бомбардировки. Так же получилось и с некоторыми транспортами – но далеко не со всеми: на транспортах как правило котлов было много и некоторые остались неповрежденными, так что часть конвоя все же убежала к Барбадосу: много кораблей было, а самолетов – маловато для того, чтобы потопить все их одновременно. Но если до Барбадоса всего час лету…
А до Каракаса – полтора, так что на следующий день я снова встретился с доном Хуаном. Вместе посмотрели фильм, который сняли наблюдатели, обсудили разные "технические вопросы". И под конец Хуан спросил, как я собираюсь возвращаться домой.
– Так же, как добрался сюда, только в обратном направлении. А вы уже готовы направить в Россию посла? Я могу захватить его, причем вместе со всем посольством – на яхте сеньора Рудольфа места всем хватит.
– Я не об этом… похоже вы по дороге с Тобаго в Каракас что-то пропустили. Боюсь, у меня для вас плохие новости: Германия объявила России войну. И не только Германия…
Глава 64
После того, как начальник третьего причала ушел, Вольфганг Пфафф улыбнулся. Да, с русскими приятно иметь дело…
Третий причал русские выстроили для себя сами, и вероятно именно поэтому начальником там стал русский подполковник Линдегрен. И поэтому же Пфафф – тогда носящий всего лишь лейтенантские погоны – за три неполных года стал майором. Не совсем поэтому: гауптманом он стал после завершения строительства Танганьикабана – но ведь и дорогу так быстро выстроили лишь потому, что русские – именно русские – поставив завод в Дарэссаламе, обеспечили дорогу своими бетонными шпалами. А ему – собирающемуся в отставку оберлейтенанту – предложили занять должность коменданта портового города в довесок к новому званию. Так что предложение Линдегрена ни малейшего отторжения у германского майора не вызвали.
Конечно, ситуация в которой эти условия прозвучали, была крайне неприятной. То есть если изложенное русским было правдой, но майор уже давно убедился, что русские в Катанге наверняка давно уже построили тайную телеграфную линию в Европу и в курсе тамошних событий. Ну или смогли радио "дотянуть" до середины Африки, что было как бы не сложнее. И раз уж они сами заговорили о войне…
Впрочем, о "далекой" войне, которая – если предложения русских будут приняты – не приведут к серьезным неприятностям здесь. Вообще не приведут, потому что Линдегрен был предельно конкретен:
– Итак, господа, кайзер объявил войну России. Однако мне поручено вам сообщить, что по мнению нашего правительства это недоразумение скоро разрешится, и поэтому я уполномочен предложить вам оставить эту войну европейским войскам. Что, как мне лично кажется, будет на пользу Германии, хотя бы потому, что у вас здесь хорошо если пять сотен германских солдат, а у России в Катанге, как вы наверняка знаете, только русских солдат более двадцати тысяч. А учитывая, что на Танганьике у нас сейчас имеется четыре монитора – это не считая судов, которые можно вооружить за пару дней – то Кигому мы можем взять за день…
Последовавшие предложения майор принял бы не задумываясь – однако решающее слово было все же не за ним, и Вольфганг вопрошающе взглянул на своего нового приятеля (а заодно и командира). Пауль Эмиль за всю беседу между "портовыми крысами" не произнес ни слова, но теперь, когда дверь за русским закрылась, после небольшой паузы поинтересовался:
– Вольф, ты тут, можно сказать, уже почти абориген. Есть что добавить?
– Немного. Просто, мне кажется, ты еще не в курсе, что у русских на том берегу на самом деле все же около пятидесяти тысяч только штатного состава, и – по моим данным – они могут к своей армии добавить с сотню тысяч негров. Что же до оружия… у них оно есть, да и патроны, которые они предлагают, будут уже местной выделки. Линдегрен прав: если мы начнем воевать с ними, то за неделю они дойдут до Дарэссалама.