– А Мария Петровна? Ее-то куда мне отправлять? – склочно поинтересовался Слава. – Ведь сам-то ты ее никуда отправлять не будешь, мне такую честь предоставил…
– Слава, ты – Госплан. И именно ты планируешь, что и куда мы – то есть предприятия с централизованным управлением – хотим и можем направить. Если мы НЕ можем, то и не направляем, как бы нам того ни хотелось. Семь тысяч тонн меди – это очень много, и из какой-нибудь Катанги мы сверх плана столько притащить не сможем. Поэтому ты мне о проблеме рассказал, и я уже сам поговорю с Машей. По крайней мере хоть узнаю, зачем ей столько понадобилось…
– Понял. Ладно, тогда по остальным позициям я тебя даже спрашивать не буду.
– А этих "остальных позиций" много?
– Много. Но по стали и чугуну их закрыть не проблема, с деревом – ей кое-что экзотическое нужно – Ванков поможет, я уже договорился. И Гёнхо пообещал многое поставить, он нам еще прилично должен. Золото и серебро – я ей сразу сказал, чтобы с тобой договаривалась, но ей немного и нужно, найдешь в своих закромах: ей это как сырье потребно, позолотить что-то или посеребрить. Разве что по никелю… но, думаю, тоже справлюсь, там запрос скромный довольно. Ладно, я пошел… но ты с ней поговорить пообещал, я с ней связываться уже не буду!
Вообще-то Хон должен был нам копейки: он предпочитал "сбалансированную торговлю", но тут ему Камилла за миллион рублей предложила забрать "американский" завод по выпуску небольших генераторов. Африканыч счел, что строить электростанцию на триста мегаватт с трехмегаваттными машинами – это издевательство над здравым смыслом и переоснастил ее завод под выпуск уже тридцатимегаваттных агрегатов, для чего пришлось и станочный парк почти полностью обновить. Но американские-то станки, хотя и поизносились, благодаря постоянным ремонтам были еще вполне работоспособны, вот жена и нашла куда их пристроить. Ну а Гёнхо отказываться не стал… впрочем, всякого сырья на миллион рублей дочери, надеюсь, на какое-то время хватит.
Телефон – очень полезное изобретение, так что слегка покритиковать дочь нашу за неумеренные аппетиты получилось уже вечером. И узнать, на что же ей столько всего (точнее, столько именно меди) потребовалось. Оказалось, что "в процессе выяснения первоочередных нужд народа" дочь наша выяснила, что больше всего народу нужны самовары. И если выпускать по миллиону самоваров в месяц, то через пару лет народ станет счастлив – при том, что затраты на рабочее место самоваростроителя составляют меньше тридцатки. Или чуть больше полусотни, если самовары сразу никелированные народу дать. А средний самовар – это пять кило меди, и пять килотонн оной как раз на самоваростроение и нужны. Ну что… попьет пока народ чай из чайников, и стаканы пока будет ставить в подстаканники не мельхиоровые, а из нержавейки. То есть про нержавейку мне Маха и сказала, и я постарался представить, как из нее слепить самовар. Представлялось плохо, но, думаю, дочь наша разберется: раньше у нее всегда получалось найти тех людей, кто ее хотелки материализует…
– Саш, раз уж об этом разговор зашел… Ты скажи в Минвнешторге, чтобы они все операции моего Комитета без согласований пропускали. А то я кое-что вынуждена за границей покупать, у Ванкова, у Хона… у того же Игната Синицына, а я все же из дому-то только с дочкой погулять выхожу, мне в Москву ездить некогда.
– Хорошо, я распоряжусь.
– Договорились. А теперь дай мне с Камиллой поговорить, я соскучилась…
Глава 69
Вольфганг Гётц Крузе задумчиво жевал то, что в меню именовалось "морским салатом". Несмотря на то, что жареный лук и майонез в морях, очевидно, не водились, салат Вольфу обычно нравился – но сегодня кальмары оказались удивительно "резиновыми". И задумчивость его объяснялась природной вежливостью: написанную, как говорили, самим канцлером "Книгу о вкусной и здоровой пище" любитель вкусно поесть уже освоил и теперь раздумывал, как бы повежливее объяснить очевидно новой поварихе, что в салат кальмар кладется уже готовым, причем варить его нужно не более трех минут.
Лицо начальника медного цеха выглядело очень угрюмым, и, вероятно, поэтому подошедший к столику Анри Рё с усмешкой поинтересовался:
– О чем столь печальном мсье задумался?
– Да вот, думаю, а не пора ли тебе дать в морду – откликнулся немец, чье чувство юмора госпожа директор охарактеризовала как "сумрачный тевтонский".
– Во первых, ты сам виноват: у меня девиц больше половины в цеху, а у тебя одни парни, и я тех двоих не сманивал, они сами перешли. А во-вторых, все равно не получится, я сопротивляться буду…
Немец с деланной жалостью поглядел на вдвое меньшего его француза:
– Даже если два таких, как ты, будут сопротивляться…
– … то получится драка, и дежурные нам так поваляют…
– Наваляют, правильно говорить "наваляют". Хотя это все равно будет неправильно, ведь рабочим бить мастера… я даже не знаю, каким словом это назвать. У Крюспе рабочий на мастера даже если голос повысит…
– Это верно, когда я работал у Бюффе, рабочего за спор с мастером запросто выгоняли. Хотя госпожа директор говорит, что дежурные в столовой – уже не простые рабочие, да и мы здесь уже не мастера, а "посетители". И если рассматривать вопрос с такой стороны…
– Да с любой стороны. Госпоже директору всего двенадцать лет только исполнится… Генрих, давно хотел спросить, а как ты вообще согласился у нее работать?
Француз, обычно взрывающийся, когда его называли "Генрихом", на этот раз на подначку Вольфганга даже внимания не обратил:
– Приехать и посмотреть на новый завод я согласился просто потому, что у Бюффе дела пошли очень плохо. Не стало заказов – не стало и заработка, а русский вербовщик обещал зарплату… ну ты сам знаешь. Вот когда меня представлял госпожа директор… то есть ей меня представили, я тут же решил возвращаться во Францию, благо проезд они обещали оплатить если мне не понравится. Но все же посмотреть фабрику согласился…
– И что такого высмотрел, что решил остаться?
– Сушилку. В которой лежал гренадил. Столько, что если из него сделать кларнеты, их будет больше, чем уже сделано во всем мире! А когда госпожа директор сказала, что во второй сушилке – она тогда еще только строилась – предполагается заложить столько же кокоболо… я же тогда не знал, что она внучка канцлера. А ты как тут оказался?
– Я? – немец на секунду задумался. – Про канцлера я тоже не знал, да мне это и неинтересно было. И да, медь везде есть, это не гренадил или как его там… Я согласился, когда узнал, что этот завод выстроили школьники. На деньги, которые они выручили от продажи комнатных цветов. Знаешь, Генрих, стране, где покупают столько цветов, на самом деле нужно то, что мы делаем. Причем нужно всем в этой стране – и здесь я действительно почувствовал, что я нужен. И не только хозяевам завода, а всем.
– Ты прав… – вечная улыбка на секунду исчезла с физиономии француза, уступив место легкой печали, – и жаль, что мы нужны только здесь, а не дома. А знаешь что? – физиономия Анри снова озарилось улыбкой – бери у меня взамен тех парней трех девочек. Клапана собирать они смогут, слух у них есть, я проверил. – И, увидев удивление на лице собеседника, тут же пояснил: – Они на работу пришли проситься, но кокоболо из Бирмы привезли на простом лесовозе, минимум год еще сушиться будет, так что мне пока новые работники просто не требуются. А в футлярный цех таких жалко отправлять. – И, сунув в рот вилку "Морского салата", вскочил: – Надо новой поварихе сказать, что она кальмаров переварила…
Иосиф Виссарионович оказался прав: народу идея производственных кооперативов очень пришлась по душе. Но еще более правой оказалась Машка, ведь у большей части народа просто не было средств на организацию сколь-нибудь рентабельного производства, даже если под словом "рентабельность" понимать возможность заработать хотя бы себе на прокорм. То есть деньги у кое-кого были, но деньгами очень трудно что-то резать, точить, пилить и ковать. Да и сами деньги пилить или даже шить затруднительно…
Даже шить, несмотря на то, что усилиями Второва ткани были вполне доступны. Просто шить-то оказалось почти некому. Хотя у меня довольно долго было совершенно противоположное мнение…
В детстве я читал довольно много, и из вычитанного я твердо усвоил, что портняжным мастерством массово занимались евреи. Более того, мнение о том, что каждый второй еврей в царской России был портным, даже сомнению не подвергалось – однако жизнь в этом самом "царском времени" продемонстрировала, что это было глубочайшим заблуждением.
В реальности орудовать иголкой и ниткой умели-то многие, наверняка как раз каждый второй. Причем не только еврей, но и каждый второй русский, казах, даже "ныне дикий тунгус" какой-нибудь или "друг степей калмык". Портных же было очень мало, собственно из-за этого ширнармассы и осваивали иглу дабы себя приодеть. Причем среди имеющихся портных как раз евреев-то почти и не было: менталитет народа не обеспечивал бы их заказами. То есть заказами дорогими, на пошив новой одежды, так что весьма немногочисленные "еврейские ателье" занимались разве что перелицовкой старья или (чаще) перешивкой ворованного добра. А так как с воровством в России стало "плоховато" (кары за любой криминал резко ужесточились), то они и вовсе исчезли.
А мем "еврей-портной" появился из-за особенностей законов о черте оседлости: евреи-"ремесленники" (а, точнее, члены ремесленных гильдий) ограничений на место проживания не имели. Но так как для членства в гильдии – опять же по закону – нужно было иметь в собственности инструмент… Поэтому ежегодный членский взнос в "гильдии портных" составлял шестьдесят рублей (существенно больше, чем во многих прочих гильдиях), но "портных" в ней состояло сильно за сотню тысяч. Правда, сомневаюсь, что хоть пять процентов из этой сотни вообще смогли бы сшить что-то более сложное, чем, скажем, носовой платок…
Когда же "черту" я отменил, желающих хотя бы демонстративно что-то сшить среди евреев почти и вовсе на стало, а на моих ф