Но меня восхитили не сами по себе очень непростые технологические решения, а то, насколько слаженно работал комплекс предприятий, решения эти воплощающие в металл (а так же в стекло, керамику и все прочее), ведь только для изготовления манипуляторов был выстроен специальный завод точной механики в Ачинске, а для оснащения всех химлабораторий "горячей зоны" (числом под две дюжины) пришлось задействовать почти сотню предприятий самого разного профиля. На весь проект целиком уже работало почти полтысячи заводов и фабрик и около восьмидесяти тысяч человек, причем людей тщательно обученных и обеспеченных всеми нужными инструментами. Даже страшно представить, в какую копеечку обошелся пуск первого "настоящего реактора", который мог и воду-то нагреть градусов до семидесяти – но оно того стоило. Да и с копеечкой с каждым днем становилось все легче и легче…
Учреждение СССР весьма положительно сказалось на экономике России, что, в общем-то, было и не удивительно. Новые страны Союза могучей промышленностью похвастаться не могли, так что "невостребованные" мощности, созданные в стране для выпуска всякого военного добра, быстро (и, главное, дешево) переориентировались на выпуск добра уже гражданского, активно потребляемого в странах Союза в обмен на производимые там "потребительские товары"(то есть на "зарплатные деньги"). И самым первым заводом, этот "положительный эффект" прочувствовавший, стал Благовещенский моторный. Размещающийся в городе с названием Благовещенский Завод, верстах в сорока от Уфы.
Завод был выстроен еще в пятом году для производства авиационных моторов, причем конкретно для производства трехсотсильных оппозитников воздушного охлаждения. Мотор получился очень хорошим, например его ресурс до капремонта превышал четыре тысячи часов. Но пока на заводе осваивали его выпуск, Костя Забелин придумал уже несколько моторов "еще более хороших" – то есть более мощных, что для военной авиации было важнее какого-то там "ресурса". Так что мотор остался "без потребителя", точнее без военного применения. Правда, в существенно дефорсированном виде и адаптированный под прямогонный шестьдесят шестой бензин (прямо на заводе ставились прокладки между цилиндрами и головками) мотор пошел в судостроение: его ставили на небольшие пассажирские суда, бегающие по Дону и Волге на "местных линиях". Но перед войной Хон приобрел пару сотен этих моторов уже для самолетов, разработанных самими корейцами на основе машины Луцкого – ну а после войны инженеры Хона придумали пассажирский самолет с двумя такими моторами и стали их заказывать уже сотнями.
Самолет у них получился очень "корейским": и набор, и фюзеляж с крыльями тщательно выклеивались из бамбуковых щепочек (то есть из шпона толщиной на вид в четверть миллиметра), на фенолформальдегидном клее конечно, и они его даже не красили, так что выглядел он как плетеная корзина. Очень необычно – однако обшивка толщиной миллиметра в полтора в результате оказывалась прочнее, чем из обычной "авиационной" фанеры трехмиллиметровая – и самолет получился очень легким и прочным. Из алюминия (то есть из "русского" сплава, называемого "авиал"), были только установленные на крыле гондолы моторов – и этот "бамбуковый" самолет перевозил десять пассажиров на семьсот километров со скоростью под двести пятьдесят километров в час. Очень Корее нужная машина: она обеспечивала быстрый и надежный доступ ко всем "новым" островам страны.
Кстати, этот "авиал" стал основным сплавом и для нынешних отечественных самолетов: в отличие от всем известного дюраля он корродировал довольно слабо, а специальная (хотя довольно длительная и сложная) термообработка делала его весьма стойким к переменным нагрузкам (то есть он внезапно не трескался). Как в ВИАМе его придумали, я не разбирался, но, очевидно, заповедь электрика "алюминий-медь – неконтактная пара" и там кого-то натолкнула на верную мысль, так что сплав алюминия с цинком и магнием (и кучей других присадок по мелочи) несмотря на повышенные цену и сложность обработки быстро отвоевал свое место в авиастроении. Да и не только в нем…
Хотя в области всякой "новой техники" делалось уже столько, что я даже серьезные изобретения отслеживать не успевал. Да и не очень-то и хотелось: все, что знал, я уже народу рассказал, а у самого "изобреталка" так и не выросла. И вообще другими вещами занимался.
К столетию Некрасова в Малом театре была поставлена пьеса "Петербургский ростовщик", и мы с Камиллой сходили на представление. Ну сходили и сходили, если бы не сходили, то и потеряли бы немного. Однако дома я вдруг вспомнил песню про денежки, которые слаще пряника и милее девушки. Песню я на всякий случай записал на бумажке, после чего поделился с женой оформившейся мыслью. Мудрая жена мысль слегка покритиковала:
– Саш, у тебя, мне кажется, времени не будет. То есть фильм-то ты сделаешь, и сделаешь хорошо – но после этого от переутомления заболеешь. Неужели не найдется другого человека, которому это дело поручить можно?
Найти можно кого угодно – если знать, кого искать. Мне для задумки нужен был талантливый режиссер, так что на поиски у меня ушло пара часов: Вера Федоровна, набравшись опыта в съемках под руководством Алексеева и все же выгнавшая (по моему, данному в сердцах, "совету") Мейерхольда с должности режиссера в своем театре, сама занялась этим непростым делом. И довольно успешно: и театр у нее не разорился, и несколько поставленный ею фильмов – экранизаций театральных пьес – народу понравились. Что же до Мейерхольда – у этого тевтона понимание культуры было настолько "сумрачное тевтонское", что в России – с некоторой помощью Юсуповой – работы ему не нашлось и он отбыл творить культуру в Германию. Без особого успеха, впрочем, но мне это было неважно. Важно было то, что Вера Федоровна находилась сейчас в Москве (заканчивая съемки "Женитьбы Бальзаминова") и на мое предложение откликнулась с радостью.
С некоторой радостью: у меня же идей сразу море рождается. Так что сильно спорить насчет того, кто будет играть Лизу Лоскуткову, она не стала. Хотя бы потому, что про исполнительницу она ничего и не слышала… да я и сам с трудом представлял, где ее искать. То есть вообще не представлял, но повезло: за обедом Камилла решила что-то уточнить насчет планируемого "произведения искусства", и я, пребывая в расстроенных чувствах, ответил:
– Мне кто-то рассказывал о молодой, но весьма талантливой девушке, которую зовут Любовь Петровна Орлова. А я имя помню, но где ее искать – понятия не имею.
– Так это я и рассказала, наверное – вдруг порадовала меня ценной информацией Зоя: вся семья новой "канцелярин" перебралась в Москву и, естественно, разместилась в нашей "канцлерской" квартире. – Любочка в нашей школе стала Председателем совета дружины, когда они из Звенигорода в Можайск переехали, мы еще с ней к тебе приезжали магазин цветочный выпрашивать, а теперь она в Консерватории учится на пианистку. Если хочешь, я позвоню в Можайск ее родителям, ее московский адрес узнаю…
– Давай тогда ты все сразу сделаешь: позвонишь, узнаешь адрес, с ней встретишься и скажешь, что Любовь Петровну очень ждет Вера Федоровна чтобы предложить ей роль в новом фильме.
– А она мне поверит?
– Отвезешь ее на киностудию и отведешь прямо к Вере Федоровне. Маш, напиши записку начальству Консерватории с просьбой отпустить Любовь Петровну на съемки…
Нынешняя киноиндустрия работала довольно быстро. "Театральные" (то есть снимаемые в декорациях на студии) фильмы снимались максимум за неделю – ну, если не считать какого-то времени на репетиции. Понятно, что "на природе" фильмы снимались дольше, но обычно недели за две – если не требовалось ждать смены времени года. А сроки подготовки декораций вообще не учитывались, то есть не учитывались съемочной группой: их делала специальная служба киностудии и передавала режиссеру уже все готовое к съемкам.
Так что Любовь Петровна, чья роль в фильме была, скажем, ролью второго плана, со съемками управилась дня за три. Ну а мне кино удалось посмотреть еще где-то через пару месяцев, когда фильм "перегнали в цвет", собрали, озвучили, отпечатали…
Ну что можно сказать… "моя" песенка получилась к месту. Коммиссаржевская в ленту вставила еще три песни (а "оригинальные", Некрасовские, убрала), так что фильм вышел довольно музыкальным. И одну из песен как раз Любовь Петровна и исполнила…
Исполнила хорошо – только исполняла эту песню "другая" Любовь Петровна. Внешне вроде похожая (скорее всего просто потому, что была дочерью тех же родителей), но другая. Голос другой… и вообще это был именно другой человек, не тот, которого вспомнил я. И как раз тут до меня дошло, что теперь все и всё будет именно другим. Мир окончательно изменился в тот момент, когда я еще валялся без сознания в степи у Царицына – и каким он теперь будет, не знает никто. И единственное, что можно теперь сделать – это изо всех сил постараться, чтобы этот мир стал лучше того, который я когда-то знал…
Ну, я-то уже здесь двадцать четыре года "старался", и вроде бы, получилось неплохо. Как и обещал Слава, к концу двадцать второго года получилась как-то сбалансировать промышленность, правда золотишка на это дело было потрачено две с половиной тысячи тонн – ну да ничего, постепенно вернем металл обратно. Может быть вернем, ведь, как оказалось, в принципе можно было и без него обойтись. То есть "чисто теоретически" можно было: в мире много где народ недоедал, и вместо золота рынку вполне можно было предложить ну хоть то же зерно. Правда, по весу его понадобилось бы много больше, по очень примерным прикидкам миллионов семьдесят-восемьдесят тонн…
Все же с золотом вышло гораздо лучше, ведь отдавать две трети урожая при том, что этого урожая свою страну прокормить с трудом хватает – это как-то неправильно. И тем более неправильно, что детишек нужно кормить обязательно досыта. Чтобы детишка думала не о том, где бы корочкой сухой разжиться, а как получше к уроку в школе приготовиться. И мечтала не о том, чтобы вырастя, есть сало с салом, а о том, как подготовиться к совершению подвигов во славу Родины. Лучше, конечно, подвигов строго трудовых или научных…