я "игрушечных" винтовок. Евгений Иванович правда поначалу делать его не хотел, но когда выяснил, что мне хватит ствола длиной всего в полтора фута, то больше спорить не стал. Причину я потом только понял: сейчас-то даже укороченные карабины были со стволом больше полуметра, а у готового станка ход шпинделя был чуть меньше – но на такой ствол его как раз и хватало.
Но больше всех меня порадовал Гаврилов. Я ему предложил лопатки турбин делать литыми – и даже показал как – не зря я так долго и внимательно обсуждал с Новиковым его технологию изготовления монокристаллических отливок. Ну а так как и материал был "попроще", и монокристалличность особо не требовалась, то лопатка отливалась меньше чем за полчаса. Это – одна лопатка в одной форме, а Гаврилов одновременно отливал полный комплект – то есть по лопатке всех используемых в турбине размеров. Так что "базовую" турбину – ту, которая вышла на шестьсот восемьдесят киловатт – он теперь делал по одной в сутки. Хотя лопатки статора он и сам придумал, как делать – и делал их кованными: их-то тщательно балансировать не требовалось.
Это было неплохо – но, в общем-то, ожидаемо. Неожиданным для меня стало другое: после того как я подробно рассказал Герасиму Даниловичу о способах расчета турбинных колес, он – сугубо для удовольствия – рассчитал "свою" турбину, маленькую, киловатт на двести. И сделал он это исключительно потому, что "маленький" котел Стасов тоже сделал – "чтобы похвастаться передо мной" – на тридцать с лишним атмосфер. Для британских паровиков в них держали все же двадцать, но чем выше давление – тем больше "пользы", и, с точки зрения Гаврилова, глупо было бы этим не воспользоваться.
Первую турбину (две первые турбины) он поставил на новенький, только что сделанный пассажирский пароходик для поездок по Волге – все же до Царицына до "входа" в мое имение чуть ниже села Нижне-Балыклейского было почти сто километров и мне хотелось и по реке путешествовать с комфортом. Кораблики похожие я уже строил когда-то – на Амуре в основном, по типу старого "Москвича" из моего детства, и решил, что уже с парой машин по восемьдесят сил кораблик получится достаточно быстрым, даже если его побольше сделать, вроде уже "Москвы". Ну а с новыми турбинами он вообще вышел "стремительным" – на реке ни один не мог сравняться с ним в скорости и до Царицына он за три часа добирался – вниз по течению он вообще почти летал, хотя и был раза в полтора побольше "прежних", амурских. Но пассажирским транспортом "на продажу" я заниматься не хотел принципиально, так что до конца лета их выстроили четыре штуки и на этом закончили – но турбины-то Гаврилов делать не перестал!
Так что с турбинного завода теперь поступали и турбозубчатые машинки для барж. Небольшие, весом всего в полтонны – и мощностью в триста лошадиных сил. Да, похоже теперь английские паровички придется отравлять на переплавку – с турбиной только на мазуте экономия больше чем вдвое получается… но это для Гаврилова была лишь "проба пера". Правда турбогенератор на шесть мегаватт он делать не стал, все же я это прямо запретил. Но вот про двухмегаваттный я ничего такого не говорил…
Стасов тоже постарался – и изготовил сорокаатмосферный котел, после чего Гаврилов "снял" с турбины две тысячи двести киловатт мощности. Турбина новая от "старой" отличалась всего лишь наличием двух дополнительных колес, и, хотя по размерам получилась чуть больше "базовой", все же легко поместилась в "водокачку" на место первой из установленных. У нее, первой, лопатки были еще прямыми, и замена проходила "по плану" – но теперь Герасимов предложил остальные две просто убрать.
Ладно, он меня порадовал, так почему бы и его не порадовать? Он и обрадовался – когда я в отместку предложил поставить три новых турбины на этой водокачке. Женжурист трубы-то поставил в расчете на двадцать кубометров в секунду… каждую из трех, а в пустыне воды много не бывает. Ну… в сугубо философском плане. Хотя если хорошенько подумать…
Долго думать не пришлось: другие дела навалились. Причем оказалось, что Камилла лучше меня понимает некоторые моменты придворного протокола: царь не приехал. Приехал граф Воронцов-Дашков, Илларион Иванович собственной персоной – а это в корне меняло дело. С царем у меня не было ни малейшего желания общаться, а вот с графом… Начать с того, что его я уважал – за деловую хватку и безусловную честность в делах. Да и помогал он мне в прошлом совершенно бескорыстно – так что посланца я никуда не послал. А во время долгой – и взаимно приятной – беседы у меня внезапно родилась очень интересная мысль…
Илларион Иванович в Царицын приехал по собственной инициативе – после того, как в либеральной парижской газетенке появилась статья, в которой – естественно – мешались с грязью городские власти и в пример Парижу (!) ставился "русский провинциальный городок Царицын", в котором все такое замечательное…
Дел особых у члена Госсовета не было, и по дороге с дачи (то есть из Воронцовского дворца в Алуште) он решил заехать и посмотреть, что же такое интересное парижский журналист увидел в "провинциальном городишке". Заехал, посмотрел. Поговорил с городскими властями, с Мельниковым – и отправился ко мне в поместье. Правда тут Камилла ошиблась – никакой телеграммы с извещением о приезде он не посылал, а просто взял и приехал – в первый городок. Тут дед меня и вызвал – благо столь простая вещь как телефон давно (и надежно) угнездилась в "поместье".
Разговор наш прошел в "кабинете" – уже дедова дома, и был он долгим и неспешным, тем более что Илларион Иванович никуда особо не спешил, а посмотреть "городок в ночи" ему было интересно. Сам-то я особого внимания на творящееся за окном не обращал: ну подумаешь, улицы фонарями освещены, эка невидаль! Но на графа увиденное произвело впечатление очень сильное, и он, выслушав причины, мешающие мне "все бросить и начать осчастливливать столицу", обещал приложить все старания для их устранения.
Честно говоря, особых надежд на успех его безнадежного предприятия я не питал: с Николаем отношения у Иллариона Ивановича были (до приглашения к участию в корейской концессии в роли "царева ока") неважными, да и сейчас только "налаживались" – но любовь императора к международному выпендрежу давала некоторые шансы. И раз уж вероятность приглашения в столицу стала сильно ненулевой, следовало хорошенько подготовиться.
Но если учесть, что готовиться я начал еще с прошлого года…
Глава 11
Коля Митюшин, то есть, конечно же, давно уже Николай Трофимович, на улицу вышел хотя и довольным, но мысль о том, что он все же стал жертвой какого-то розыгрыша, его не оставляла. Очень, наверное, непростого розыгрыша: три тысячи рублей, которые он получил за два с половиной месяца работы, буквально заставляли его думать, что все это делалось всерьез – но, помилуйте, кому нужна эта дорога между двумя реками, притом, что одна вообще была притоком другой и от начала дороги до ее конца можно было по воде добраться за два дня? Конечно, посуху расстояние вдвое меньше – но ведь и посуху там никто не ходит! Хотя бы потому, что там никто, кроме как в крошечных деревеньках по берегам реки, и не живет…
Вдобавок, складывалось впечатление, что на самом деле никто никакой дороги и строить не собирается: заданием было лишь "прикинуть" объемы земляных работ, "наметить" удобные места для разработки карьеров, "по возможности провести" геодезическую съемку. А самым странным в задании было то, что хотя овраги и мелкие речушки отмечать и предписывалось, особо указывалось что никаких предложений по возведению мостов делать не следует. Не запрещается, но подавать их с отчетом по работе просто не надо… Все это ничуть не походило на подготовку к постройке дорог, которые Николай повидал, будучи студентом.
С другой стороны, для работ было набрано народу как бы не полста человек, семь десятков лошадей, включая вьючных. Но и пройти двести пятьдесят верст, проверив полосу шириной как бы верст не в десять, причем большей частью лесом, было довольно непросто, так что деньги свои, как Николай искренне считал, он заработал честно. Только зачем?
Впрочем, особо раздумывать ему над случившимся не хотелось: во-первых, денег теперь хватит чтобы спокойно найти приличную работу не думая, на что прокормиться – а свежему выпускнику-путейцу чаще приходилось хвататься за любую, лишь бы жалование хоть какое получить. Во вторых, отметка "Начальник изыскательской экспедиции" в послужном списке существенно расширит возможности нахождения работы именно приличной. Ну а в третьих, искать уже и не требовалось, оставалось лишь выбирать.
Николай, на минуту остановившись, повернулся и снова оглядел контору, из которой только что вышел. Три месяца назад, зайдя в нее впервые, он еще удивился, зачем заказчику работы знать, куда он собирался проситься на работу будучи еще студентом. А теперь, покидая ее – видимо уже в последний раз – он уносил с собой письма из трех мест, о которых тогда поведал. С приглашениями о занятии вакантных должностей. Странная контора… но думать все же следует о будущем.
Николай свистнул, подзывая извозчика, и поехал туда, где он, по его мнению, отныне будет работать долго и плодотворно…
"Идеологический" спор Мешкова с Черновым по результатам лета победителя все же не выявил: хотя каждый отдельный дом Федя строил почти втрое быстрее Мешкова, последний тем же числом людей строил одновременно по три-четыре здания. И первым именно Мешков – строивший "первый" городок – закончил застройку "Центральной" улицы и рабочего квартала. Однако и его все же победителем считать было нельзя: если в первом городке "рабочий микрорайон" застраивался целиком землебитными трехэтажными домиками, то во втором Федор ставил каркасные (и "почти кирпичные") дома уже четырехэтажные. Причем как раз "рабочие дома" у них поднимались с одинаковой скоростью.
"Почти кирпичные" дома были потому, что все же из кирпича ставилась фактически "опалубка", все так же набиваемая землей с добавкой извести. Выходило чуть ли не втрое дешевле, чем ставить просто кирпичный дом – а по качеству вряд ли сильно хуже. Но – медленнее, потому что для заполнения стены трамбованной землей она должна быть сверху свободной, и следующий этаж ставился только после полного завершения предыдущего. Впрочем, уже никто никуда не спешил: рабочим действующих заводов жилья уже хватало и новые дома строились "впрок". То есть я знал, зачем, а среди рабочих (и инженеров тоже) бродили разные слухи – но я вообще это не комментировал.