Уроки любви — страница 2 из 2

Глава 1

Медленно погас свет. В заполненном до отказа зале «Метрополитен-опера» воцарилась полная тишина. Отчетливо зашуршали листы партитуры в оркестровой яме, звякнули на сквозняке подвески большой темной люстры, бесшумно двинулся к колосникам тяжелый парчовый занавес.

Сенсационная постановка «Фауста», открывавшая сезон 1947 года, приближалась к финалу. Все оправдало ожидание сумевших попасть на премьеру счастливцев дерзость трактовки скандинавского режиссера, восхитительная работа художника и модельера, блестящее мастерство вокалистов. Исполнявшая партию Маргариты «Чудо Америки», «божественная» Джессика Галл, казалось, превзошла свои возможности, давно отмеченные эпитетом «феноменальные».

Еще немного и зал взорвется шквалом аплодисментов, свистками, криками «браво», дождь цветов осыпет вышедших на поклон актеров… Но оставалось еще нечто загадочное и опасное, подогревавшее вот уже несколько месяцев страсти музыкального мира. И чем меньше оставалось до конца спектакля, тем тяжелее нависала над сценой грозная тень беды.

В темнице, где заперта перед казнью убившая своего младенца грешница, появляется Фауст. Лежащая в ворохе соломы Маргарита поднимает к вошедшему пустое, бессмысленное лицо и отворачивается: она не узнала Генриха. Бросившись к узнице, Фауст отводит сбившиеся, всклокоченные пряди, заглядывает в ее глаза и в ужасе отшатывается: «Она… безумна!».

Губы Маргариты трогает радостная улыбка, руки тянутся к блестящим пуговицам на камзоле гостя.

— Не жадничайте, сударь, подарите бубенчик бедной девочке… Мы славно поиграем Гретхен-проказница и ее мертвый мальчик. Просит она звонким детским голосом. Но из горла певицы вырывается лишь сдавленный хрип.

— Любимая, я здесь. чтобы спасти тебя! С силой встряхнув партнершу, Роберт Грассио прижал ее к своей груди.

Люди в зале и за сценой остолбенели, почувствовав неладное.

— Марго, не покидай меня! Воскликнул Фауст, еще надеясь скрыть накладки импровизацией. Но тело женщины в его руках ослабло.

— Это конец. Одними губами прошептала Джессика. Ее руки упали, голова откинулась, как у сломанной куклы. Побледневший под слоем грима актер коротко скомандовал «Занавес!» и осторожно опустил Джессику на пол.

В театре повисла шоковая тишина.

…Далеко и высоко над миром застыло ледяное безмолвие. В нем растворились, растаяли последние слова Джессики Галл.

— Это, действительно, конец? Спросил Учителя бледный большеголовый уродец, когда видение исчезло.

— Разве ты ничего не понял? Высокий старец отошел вглубь каменного зала, освещенного пламенем гигантского очага, и протянул к огню скрюченные руки. Его синеватая кожа издавала сухой шуршащий звук, сверкали перстни, покрывающие узловатые пальцы.

Никто не видел лица Учителя и не ведал, как долго он находится здесь, в святилище уединенного тибетского монастыря. Учитель никогда не выходил на свет дня, но знал о земном бытие все.

Последней из приближавшихся к пещере была юная женщина, принесшая к Учителю новорожденного младенца полтора десятилетия назад. Старик вырастил ребенка сам, тут же, на камнях, и к пятнадцати годам передал ему знания, не входящие ни в одну библиотеку мира… Он называл воспитанника Младшим.

— Ты должен был понять, что произошло с Ней, Младший. Сосредоточься, мы повторим основы, а потом ты сам ответишь на свой вопрос.

Холодная сухая рука покрыла огромный лоб подростка, неподвижно лежащего на большом, похожем на саркофаг ложе. Младший так и не научился ходить, зато он умел думать, проникая мыслью сквозь пространство и время.

— Я, Седьмой от начала Хранитель Таинства, данной мне властью повелеваю: разверзни уста, отрок, чтобы изречь Истину. Что есть Правда?

— То, что принимает в себе без остатка Смысл Создателя.

— Что есть Земля?

— Место испытания Правды.

— Что есть Люди?

— Вместилища искры Смысла, идущие к правде. Губы юноши шевелились беззвучно, но Учитель согласно кивал окутанная белыми покрывалами, словно саваном, фигура совершала едва заметные движения.

— Кого называют Избранным?

— Тех, кого Создатель наделил достоинствами высшего порядка. Знак особых дарований отмечает их, дабы, увлекая за собой, Избранные могли сократить тяжкий путь других людей к постижению Правды.

— Что есть жизнь Избранного?

— Урок, который приближает к Смыслу.

— Сколько уроков в щедрости соей дарует Избранным Создатель?

— Три, только три, а дальше обретение вечного покоя и блаженства или слияние с бесконечным мраком.

— Что решает судьбу Избранного?

— Победы и ошибки.

…«Ошибки, ошибки, ошибки…» Высокие темные своды гулко повторили прозвучавшее откуда-то сверху слово.

Подойдя к овальному камню, Учитель коснулся его указательным перстом.

— Рассказывай, что видишь.

Тот, что лежал в саркофаге, сложив на груди короткие руки, молчал. Из глубины зеркальной поверхности всплыли его видения столь яркие и осязаемые, словно не разделяла прошедшего и настоящего река времени, шириной в тысячелетия.

Прохладное осеннее утро. Хижина, сложенная из валунов, на склоне горы. Низко проносятся гнездящиеся среди камней ласточки. Высокий старец отказывается принять из рук едва прикрытой шкурами женщины новорожденного младенца. Девочке не подобает наследовать Истину.

Женщина молит, протягивая ребенка, и вдруг замертво падает, уткнувшись лицом в сухую, растрескавшуюся землю. Из окровавленной спины торчит наконечник стрелы.

— Третий от начала Хранитель Таинства был наделен жалостью. Таков замысел Создателя. Он взял девочку. Так начался первый Урок. Голос Учителя звучал монотонно. Условия Урока были просты. Девочка получила от Создателя Дар силу, которой могла подчинять других. Она стала Избранной, получившей мудрого наставника.

Изображение на камне обрело трехмерность, заполнив каменный зал.

Стоя на вершине скалы, девушка пела. Она протягивала руки к восходящему солнцу, становясь прозрачной и невесомой. Смуглое тело парило над цветущей землей и толпами человеческих существ, стекающихся к юной жрице.

— Она имела власть божества, но осталась женщиной. Всего лишь человеческой самкой. Все мужчины племени становились ее послушными рабами. Она выбирала для соития самых сильных, черпая в них силу, а потом убивала, словно зверей. Она возомнила, что может получить бессмертие. Третий по счету посвятил ее в таинства. Но Женщина решила перехитрить Законы Создателя. Маленькая, жадная, глупая женщина.

Из темноты выплыло изображение хижины. В свете очага Третий по счету посвящал в таинства ученицу, которую пожалел. Толстые манускрипты из буйволиной кожи покрывали каменный пол. Можно было даже рассмотреть загадочные чертежи и знаки, испещрявшие страницы. Над ними склонилась Женщина.

— Третий по счету доверил ей Книгу Законов он надеялся, что ученица поймет Смысл. Она просила открыть загадку вечной жизни и он сделал это. «Власть над силами сущего не дает бессмертия. К нему нельзя попасть, подчинив себе темные таинства магии. Дорога через насилие, вражду, кровь так же ведет в тупик. Высшая мудрость и чистота дают освобождение от земных ошибок. Только очистившись от себялюбия, корысти, можно постичь Правду», сказал ей Наставник. И что получил он, Третий по счету? Он оплатил жалость своей жизнью.

Пещеру заволокло дымом. Прижав к груди Книгу Законов, Женщина на секунду замерла над спящим Наставником и, вытащив из очага тлеющую головню, подожгла хижину.

Она бежала, не оглядываясь, прочь от горящего дома, карабкаясь по камням все выше и выше. Когда женщина посмотрела вниз страшное видение открылось ей: в языках вздымавшегося пламени возвышалась неподвижная, скорбная фигура. Наставник стоял на пороге своего дома, не пытаясь спастись. За мгновение до того, как рухнула превратившаяся в костер крыша, он обратил свой взор в даль, туда, где, окаменев от содеянного, пряталась его ученица.

— Женщина умела видеть невидимое и понимать без слов. Их взгляды встретились в пространстве, где обитает Истина. Женщина поняла: Наставник знает о ней все. Но он не проклял заблудшую в его глазах застыло огромное, всепоглощающее сострадание. Третий по счету принес себя в жертву, чтобы, убив его и пожалев об этом, Женщина смогла начать свой путь к очищению. Долгий, мучительный путь.

Погибая сам, он дал ей шанс приблизиться к Смыслу, получив еще две жизни, два урока, приводящих в итоге к небытию или спасению. Учитель, Седьмой от начала Хранитель Таинства, погасил видение.

— Женщина, предавшая Наставника, осмелившаяся вторгнуться в сферу тайных знаний, совершила самую большую ошибку. Она погибла. Но вместе с правом на новую жизнь ей теперь сопутствовала Черная карма, а могущественный голос потерял большую часть своей силы.

Она появилась на свет лишь через тысячелетия, унаследовав опыт тех, кто все это время продолжал начатое ею дело, вторгаясь с помощью черной магии в потустороннее… Это и было ее наказанием: тайные покровители берегли ее от земных бедствий, но проклятье подстерегало на каждом шагу. Свет и тьма боролись, стремясь подчинить себе Анастасию. Она покинула мир в противоборстве с тьмой, но не сумев подняться до самопожертвования и милосердия, не сумев принести жертву любви.

— Учитель! Анастасия сумела победить Черного демона и погибла двадцатипятилетней от его руки. Она выдержала этот урок!

— А преданный и брошенный на гибель отец ее ребенка? Это тяжкие ошибки, Младший. Ее победы лишь смягчили приговор Евгения вернулась на Землю ровно через двадцать пять месяцев, получив прежний. великий голос… Для Избранной начался третий, последний, урок. Обладая опытом, она должна выдержать его с честью. У нее остался последний шанс.

— Но ведь ей не дано помнить ошибки.

— Это не так. Человек не осознает прежних воплощений, но их опыт хранится в его душе в виде законов, которые руководят его поступками. Этот компас в жизненных странствиях люди называют нравственностью.

Но Избранному дано больше. Его могущество тяжкое бремя и великая ответственность перед Смыслом. Оно подвергает испытаниям их нравственность. А посему именно Избранному даровано прозрение. Раздвинув завесу времени, Избранный может узнать свои прошлые воплощения. Чем лучше усвоен урок Избранным, тем больше возможность его проникновения в прошлое, и тем выше шанс получить в награду Светлое блаженство. Но если ошибки превышают победы, заблудшая душа растворяется во мраке небытия.

— А что будет с теми, кто появляется на пути Избранного, с теми, кто сопровождает Женщину в ее опасных уроках?

— О, наивнейший из мудрых! Спутники Избранного заключены в один круг они связаны неразрывной цепью. Словно актеры одной труппы, они меняют обличья, играя разные роли, и проходят вместе с Избранным свой урок. Они должны учить его сердце любви и состраданию.

— Но среди них может оказаться другой Избранный.

— Да. Но это усложняет решение задачи. У той, что называется теперь Джессика Галл, есть единственный шанс ее последняя жизнь не завершена.

— Она еще может победить. Младший едва шевелил бледными, тонкими губами.

— Этого не знает никто. Ни тот, кто сеет Мрак, ни тот, кто рождает Свет. В обеих ладонях, черной и белой, количество песчинок равно. Нужна еще одна, всего лишь одна, чтобы сделать выбор. Учитель приблизился к распростертому телу ученика, поднял над ним властные руки.

Юноша сел, смотря перед собой расширившимися, полными тоски глазами.

— Значит, еще не конец. И мы, наблюдающие за Уроком, бессильны помочь ей?

— Мы не имеем на то полномочий, Младший. Займись собой. Ты в опасности. Тебе надо освободиться от любви и жалости, которым Создатель обучает людей. У Наблюдателей другой путь. Запомни: наша сила в мудрости, а не в сострадании. Путаница в этих понятиях ведет к ошибкам. Учитель опустил руки и выпрямился. По белой фигуре пробежали отблески огня, словно последние искры по серому, остывающему пеплу. Еще мгновение, и он снова превратится в каменное изваяние на годы, а может, столетия. Пока не зазвонит колокол Последнего Решения.

— Я не хочу оставаться один, Учитель! Взмолился Младший.

— Ты все сумеешь понять сам. Забудь о сострадании у тебя другой путь, путь судьи и наставника.

— Но те, кто включен в ее урок, они могут помочь ей!

— Да. Но выбирает она сама. Голос Учителя звучал уже издалека, с высоты темных сводов, тая в отголосках летучего эха. Она победит, если сумеет найти свой путь к Правде. Человек создан для милосердия такой главный закон Создателя…

— Учитель… Младший смотрел не на окаменевшую фигуру, а в высь, откуда долетали едва различимые слова. Учитель, что есть главное в Уроках?

— Человек должен выбирать сам… Этот закон, изреченный Седьмым от начала Хранителем Таинства, проник прямо в мозг того, кому уже совсем не долго оставалось называться Младшим.

Глава 2

— Фу, черт! Что за бред лезет в голову! Отбросив одеяло, Теофил Андерс зажег лампу и посмотрел на часы. Половина шестого. Лег в три. Пил на банкете в Консерватории чисто демонстративно, какой-то дамский коктейль с клубникой и цветочками. Уговаривал себя: (Потерпи, Тедди. Не стоит давать повод всем этим приятнейшим господам (не менее симпатичным, чем гиены в зверинце) вопить в притворном ужасе: «Бедняга Андерс законченный алкоголик!»(.

По дороге домой воображал непочатую бутылку виски и ведерко колотого льда. Но ведь не осуществил уснул! С чего бы тогда это, каменеющая фигура белого истукана без лица, смуглый уродец по имени Младший и колодезные голоса, доносившиеся как из подземелья? Они объяснялись беззвучно и, скорее всего, не были людьми… Но кем же тогда, призраками, инопланетянами, русскими шпионами?

— Чур, чур меня! пробормотал Тед и босиком прошлепал в ванную.

Его жилище являло печальную картину увядающей прелестницы со следами былой красоты. Отдельные предметы роскоши чудом удержались в общем погроме тонущего судна: шикарные, изрядно замызганные ковры, полки старинных, покрытых пылью клавиров, мраморные бюсты Бетховена и Моцарта с поврежденными в процессе горячих дискуссий носами. А эта ванная? Что и говорить, слишком барственная и чувственная для супругов, проживающих в братском союзе и вынужденных уволить прислугу.

Отшвырнув ногой брошенные прямо на кафель вещи вечерний костюм и рубашку с крахмальной грудью, Тед приблизил к зеркалу растерянное бледное лицо, которое еще недавно сравнивали с лицом Иоанна Крестителя, и высунул язык. Ничего особенного. Язык как язык в белесом утреннем налете, свидетельствующем о перегруженной алкоголем печени. Светлые, мягко вьющиеся волосы всклокочены, но не до безобразия, как бывало после тяжелых запоев. В озадаченном взгляде голубых ласковых глаз нет и тени белой горячки.

Тед сунул зубную щетку и замер, прислушиваясь к происходящему внутри себя. Нутро ныло и пульсировало, как у молодухи на сносях. Это было похоже на родовые схватки где-то в области солнечного сплетения.

«Чушь, какая чушь!» Присев на край ванный, он сжал виски в голову ломилась музыка. Да какая! Нервы напряглись, задрожали поджилки, как у борзой, взявшей след крупной дичи. Тед опрометью бросился в кабинет, боясь растерять россыпь драгоценных звуков, готовых вырваться на волю.

Лихорадочно развернув на пюпитре чистый лист нотного альбома, он пробежал дрожащими руками клавиатуру. Прислушался и, захлебываясь от нетерпения, припал к роялю. Прорвав плотину немоты, мощным потоком хлынула музыка.

Ночные видения каких-то доисторических времен, гадания, факелы, сухие пергаменты, пляски вокруг гигантских костров, долины, оглашаемые воплями молящихся дикарей, темные пещеры, философствующие сверхсущества вся наивная мистическая чепуха, привидевшаяся во сне чепуха переплавлялась в высокопробное музыкальное золото.

Тед торопился записать колдовские звуки, не замечая, как светлеет в распахе штор осеннее утро. В какой-то момент он вытащил изо рта зубную щетку, ткнул ее в пепельницу, машинально «загасив», словно окурок, и проглотил уже начавшую стекать по подбородку мятную пену.

…Когда все кончилось музыка иссякла чувствуя себя опустошенным и счастливым, Тед перебрался на диван и мгновенно уснул, свернувшись калачиком. Часы пробили девять. Потом десять, одиннадцать, двенадцать… Считая последние удары, он сел на диване, силясь вспомнить, почему ночевал в кабинете и кто же находится в его спальне! Если там Лилиан и она выставила его среди ночи сюда, не заботясь о пледе, то он здорово достал ее, добрую толстушку Лили… Нет, не Лилиан, нет…

Женщина в медвежьих шкурах с гривой нечесаных рыжих волос, светящихся, словно пламя, женщина, берущая верхнее «си» с такой легкостью, будто в ее горле чистейший хрусталь, была рядом с Тедом всю ночь. Она стояла на вершине скалы, подняв к небу запрокинутое лицо и весь мир у ее ног замер в священном трепете.

Схватив нотную тетрадь, Тед с недоумением разглядел свои записи. Он исписал целый альбом три часа невероятной, фантастической музыки!.. Но, Боже, какая жестокость провидения! Подсунуть фальшивку ему, измученному, издерганному, доведенному до отчаяния неудачнику. Ужасная догадка осенила Теда в дремоте или в бреду он записал чужую музыку, врезавшуюся каким-то образом в подсознание и выскочившую оттуда в подходящий момент, когда он снова возомнил себя гением. Но чья она? Известный композитор Теофил Андерс, начавший впитывать в себя музыку ранее. чем научился говорить, не мог не запомнить с лету, если бы посчастливилось услышать нечто подобное… Он решительно поднял телефонную трубку.

— Барри, старина, прости за звонок. Наверно, то есть наверняка… В общем. я, конечно, некстати… Эта история с Джессикой… Извини, у меня что-то с башкой… Послушай, я никак не припомню, где бы мог это слышать?

Подставив аппарат поближе к роялю, Тед начал наигрывать одну из сочиненных тем. Чем больше он играл, тем сильнее сатанел от досады и зачем только он набрал номер Гранта! Завтра же Джессика узнает. что у Тедди поехала крыша, а доброжелатели начнут подыскивать ему «хорошего психиатра». Барри самый последний из тех, кому следовало бы звонить в подобном случае. Но именно он должен первый узнать о победе Андерса. Да, победе! Потому что, черт возьми, бедолага Тедди, а не кто другой, разродился сегодня ночью этой драгоценной музыкой! Тедди-неудачник, проваливший контракт с симфоническим оркестром, Тедди-чудак, без конца кропающий какую-то оперу, тот самый «юный Моцарт», вознесенный до небес зубастым и всесильным критиком Грантом, а потом растоптанный им же в ядовитой статье под названием «Смерть таланта».

— Эй, Барри, ты не спишь? Руки Теда замерли над клавиатурой, он скорчился, прижимая подбородком к плечу молчащую трубку. Послушай еще вот это…

— Хмм… Довольно. Что ты сейчас играл? Не пытайся морочить мне голову эта музыка еще никогда не звучала… Признайся, где ты откопал ее? Кто этот парень?

— Музыку написал я. Сегодня ночью. В голосе Теда прозвучала угроза.

— Ну, ну… Промычал после долгой паузы Барри тоном доктора, имеющего дело с трудным больным. Как ты смотришь на то, если я сейчас заеду?

— Вообще-то я собирался навестить Джессику. У меня наконец-то вытанцовывается партия Вильмы. Она так ждет ее.

— Брось прикидываться, Тед. Ничего она от тебя уже не ждет. И вообще… Ты что, не знаешь, что случилось вчера в «Метрополитен»?

— Прости, я знал о премьере «Фауста», но не смог прийти, меня ждали в консерватории. Надеюсь, Джес была коронована со всеми почестями?

— Она потеряла сознание прямо на сцене… И, кажется, голос…

— Господи… Вчера… Значит, сегодня ночью… Где она сейчас?

— Естественно, в госпитале. Я только что оттуда, целый час в коме, почти полная остановка сердца…

— О, не может быть!.. Прости, прости, Барри, я навязался тебе так некстати.

— Напротив. Все равно уснуть я уже не мог, да и настроение бодрое.

— ?!

— Она чувствует себя нормально. Думаю, получше, чем ты или я. Утром Портман увез ее в клинику «Веселая долина», чуть ли не насильно. Так настояли врачи, но Джес не намерена оставаться там дольше трех дней.

— Каков прогноз специалистов?

— Успокаивают. Но я крепко сомневаюсь, что наша сладкоголосая птичка когда-либо запоет.

Тед крепко стиснул зубы, чтобы не выругаться, и лишь холодно заметил:

— Ты плохо знаешь Джес.

— О'кей. Не обижаюсь. Легко согласился Барри. Приготовь кресло поудобней. Я буду через час. Если не ошибаюсь, придется прослушать целую симфонию.

Тед замялся. Он сам еще не понял, что записал в альбом.

— Н-не знаю… Думаю, что-то вроде кантаты. Для голоса, хора и оркестра… А сидение будет в порядке я не нанесу тебе физический ущерб, Грант.

Барри любил в тесном кругу шутить по поводу «профзаболевания» периодически обостряющегося геморроя. «Если кто-то полагает, что у музыкального критика должны быть особые уши, то сильно ошибается. Все дело вот в этом месте. Он хлопал свой поджарый зад. У наших гениев страсть к монументализму, будто след в истории можно оставить лишь трехчасовой симфонией. Но мой „индикатор“ работает без отказа эта задница „не высиживает“ плохой музыки».

От шуток Гранта начинающих композиторов, грешивших крупномасштабными произведениями, обычно зябко передергивало. Теофил Андерс как раз оказался среди тех редких счастливчиков, кого «задница» Гранта выдержала, со всеми концертами, симфониями и кантатами. Более того, Барри на своих руках вознес юного Андерса на музыкальный Олимп, а потом начисто забыл о нем. На долгие годы.

«И вот сейчас он будет здесь!» Тед с ужасом оглядел беспорядок, царивший в его доме с тех пор, как Лилиан уехала навестить маму. К приметам бедности добавлялись улики неряшливого прозябания, полное пренебрежение к «достойному образу жизни». «Это отвратительно! В самом деле погано. Черт! Кто-то догадался сунуть зубную щетку в пепельницу!..» Тед растерянно крутился по кабинету, рассовывая куда попало ношеные носки, смятые бумаги, липкие стаканы, заплесневелые объедки.

— «Остановись, кретин! Ты все тот же робкий ученичишка, горящий желанием угодить мэтру Гранту», урезонил себя Тед, осознав тщетность попыток придать комнате вид солидной благонравности. Соответствующей положению преуспевающего композитора, каковым был Андерс, когда они виделись с Барри последний раз три года назад. А до этого, до этого была долгая, странная история дружбы-соперничества, любовного треугольника, в которой каждый хлебнул свою порцию хмельного счастья и свою долю лиха Тед, Барри и Джес.

Их имена не сходили со страниц прессы, крутясь в эпицентре самых фантастических версий и грязных домыслов. Триумфальная слава, богатство, страсть и ревность, великодушие и подлость, житейская банальность и мистические откровения, все сплелось в тугой узел, затягивающийся сильнее от всякой попытки развязать его.

«Что же стряслось на самом деле, что же случилось или случится с нами? Впервые за все это время спросил себя Тед, сгорбившись на рояльном стульчике. Кто ты такая, невероятная, восхитительная, мучительная Джессика Галл?»

Глава 3

Евгения Галлштейн родилась в канун революции в ноябре 1917 года, только не в собственном доме в Петербурге, а в небольшой комнате берлинского пансионата для русских эмигрантов.

Семейство крупного российского предпринимателя, покинувшего родину в большой спешке накануне октябрьского переворота, бедствовало. Умер от пневмонии пятилетний Марик, едва перенесла тяготы побега беременная Анна Васильевна. Когда за визит акушерки пришлось отдать именной браслет жены, подаренный в счастливые питерские времена к юбилею семейной жизни, Арон Исаакович Галлштейн расплакался. Он сидел в реденьком скверике, выходящем к железнодорожной ветке, один на сыром ноябрьском ветру, запахивая воротник некогда шикарного ратинового пальто. Ему недавно исполнилось сорок два, но все надежды, силы, вся бурная жажда деятельности, вера в свое призвание, удачливость, полезность обществу и собственному семейству остались позади. Он чувствовал себя стариком, обманутым и несправедливо наказанным.

Интуиция и прозорливость подвела Арона в оценке большевиков. Он был убежденным кадетом, и до последних дней, предшествующих перевороту, верил в разумность просвещенной интеллигенции. «Конституция и парламентская монархия вот истинный выбор России», упрямо твердил Галлштейн, пока не оказался в холодном вагоне третьего класса, следующем в Хельсинки, с двумя чемоданами, шпицем Вилли, простуженным сыном и переваливающейся на отекших ногах женой. Вскоре оказалось, что имущество, увезенное Галлштейном из Петербурга, составляет единственное его достояние. Фабрики, магазины, дома, имения все сгинуло в охваченной гражданской войной России.

Безысходная нужда в чужом, разоренном войной Берлине, две пропахшие керосином и стряпней комнаты в жалком пансионе, вот и все. что оставила своему баловню злодейка-судьба. Наблюдая за грохочущими мимо составами, Арон с завистью вспоминал решимость Анны Карениной и упрекал себя за безволие. «Уж лучше бы этому ребенку и вовсе не рождаться, подумал Арон и быстро перекрестился. Прости, Господи, меня, грешного».

Вернувшись в пансион, он тут же узнал от хозяйки, что стал отцом девочки, что жена перенесла роды тяжело, пришлось пригласить врача, заплатив ему из месячной квартирной платы, которую Арон Исаакович только что внес за август. Добродушная немка смотрела на растерянного жильца полными слез глазами, словно сообщила о постигшей его беде. Ее большое сердце переполняло сочувствие.

Арон Исаакович считался видным мужчиной представительная внешность крупного интеллигентного еврея, бархатный спокойный баритон, внимательные глаза, поблескивающие за стеклами пенсне, располагали к нему людей и неизменно привлекали внимание женского пола. Забывший о своих сибаритских привычках в эмигрантской нищете, быстро опустившийся российский барин не предполагал, что все еще владеет солидным достоянием.

Анна Васильевна очаровательная Анюта Рыжкова, без устали танцевавшая на питерских балах, так и не оправилась после рождения дочери. Прохворав несколько месяцев и окончательно завершив стремительный переход от светской прелестницы к молчаливой, одутловатой, выплакавшей синие глаза страдалице, она переселилась в иной, должно быть, лучший мир.

Окончательно растерявшийся вдовец с полугодовалым ребенком на руках, отсутствием средств и воли к существованию, подумывал о самоубийстве. Дочка не вызывала у него никаких эмоций, кроме ужаса безысходности и чувства вины перед крошечным, зачатым им не к добру существом. Чадолюбивый семьянин, Арон Галлштейн, мечтавший о куче детворы, резвящейся на лужайках питерского имения, стал детоненавистником. Он вообще сильно изменился. И когда в доме приятелей-эмигрантов познакомился с вдовой берлинского фабриканта-обувщика, делавшей ему «виды», вместо того, чтобы пресечь заигрывания, произвел незамедлительный расчет. Хильда Бунтфельд полная, веснушчатая, жизнерадостная, сверкавшая бриллиантовым кулоном на пухлой, складчатой шее, оказалась выгодной партией.

Через месяц банальных. но планомерных ухаживаний, они поженились. Переехав с дочерью в прекрасный дом супруги в юго-восточном предместье столицы, Арон постарался забыть о потугах своего вынужденного жениховства. Краснея от стыда, он сжег в бронзовой пепельнице необъятного письменного стола, доставшегося в наследство от покойного господина Бунтфельда листок бумаги с колонкой скромных цифр в статье «Расходы». Любовь Хильды была оплачена весьма экономно. Для полной победы Арону понадобилось шампанское (сладкое, французское, 2 бутылки), три коробки шоколада (с подарочными атласными лентами), цветы (в количестве пяти букетов), два билета в музыкальный театр и пара шелковых носок. Надо признать, Арон Исаакович играл ва-банк, израсходовав до копейки имевшиеся средства. По крайней мере, можно было, не кривя душой, утверждать, что кавалер бросил к ногам Хильды все, что у него было. Автомобиль в мэрию для церемонии заключения брака оплачивала уже счастливая невеста.

Хильда стала благополучной женой. Арон быстро сумел подхватить дело своего предшественника и придать ему больший размах. К подрастающей под присмотром гувернанток дочери он оставался ласково-безразличен. С супругой был неизменно деликатен и внимателен. Лишь два обстоятельства могли бы порадовать завистливых приятельниц Хильды, если бы счастливая супруга красавца-эмигранта вдруг решилась бы разоткровенничаться. Арон проявлял крайне слабый интерес к плотской стороне супружества и довольно часто напивался в одиночку, мрачно и жестоко до полного тяжелого одурения.

В тридцатые годы Арон не повторил своей роковой ошибки стремящихся к власти «наци» воспринял более, чем всерьез и вовремя сбежал от «коричневой чумы». Он успел ликвидировать предприятия и перевести деньги в Американский банк. За жуткими расправами над евреями, начавшимися по инициативе правительства Гитлера, Арон Галлштейн следил из надежного укрытия собственного дома в Лоуэлле симпатичного городка неподалеку от Бостона.

В Америке пятнадцатилетняя Евгения стала называть себя Джессикой. Язык дался ей на редкость легко, оставив через год лишь пикантный, едва ощутимый акцент, который девушка умела либо скрывать, либо усиливать. по своему усмотрению. Она была доброжелательна, весела, ребячливо-игрива и наивна. «Очаровательное дитя», с улыбкой вздыхал каждый, думая о том. как сложится судьба этого легкокрылого невинного существа в жестоком циничном мире. И совсем немногим довелось узнать настоящую Джессику, скрывающуюся за выставочным фасадом розовейшей наивности…

К шестнадцати годам она знала про жизнь наверняка больше, чем ее мачеха, считавшая себя весьма предприимчивой, проницательной и опытной особой. Джес стала женщиной в тринадцать, во время поездки группы школьников в летний спортивный лагерь.

Они развлекались впятером Евгения, ее подружка Анна-Мария и трое шестнадцатилетних прыщавых верзил, тренировавшихся в гребле. Лодки и спортивное оснащение валялось в кустах, в то время, как юные спортсмены занимались весьма отчаянным экспериментированием в области группового секса.

Старшая наставница, фрау Трахт, была шокировала до полной немоты, наткнувшись на цветущую полянку с композицией обнаженных тел. Тела принадлежали ее юным подопечным, а их позы и действия в точности воспроизводили порнографические картинки, которые фрау Трахт с отвращением изъяла однажды у старшеклассников.

Скандал не разгорелся лишь потому, что Джени Галлштейн удалось убедить высоконравственную наставницу в том, что и ей будет приятно рассказать дирекции о приключениях самой фрау Трахт со спортивным тренером, происходивших в то же лето.

Последовавшая затем связь Джессики с тридцатилетним учителем словесности осталась неразоблаченной, хотя и длилась почти целый год.

Ральф Кольмер жил в мансарде, в условиях спартанской отрешенности от всего житейского. Узкая металлическая кровать, «Библиотека новой поэзии» на этажерке, старый умывальник с жестяным тазом, гантели, штанги, эспандеры составляли все имущество убежденного национал-социалиста, совершенствовавшего свое тело и дух в соответствии с учением Алистера Кроули, того самого магистра черной магии, кого пресса именовала «злейшим человеком в мире», а фашиствующая молодежь провозгласила своим кумиром.

— Я чувствую, что в тебе гнездится что-то сатанинское, темное! Ах, Ральф, это так возбуждает! Шептала четырнадцатилетняя белокурая бестия, прижимаясь к своему жилистому, суровому партнеру. Научи меня магии, ведьмам доступно многое. Я хочу быть сильной, хочу иметь власть… И я о-очень способная ученица…

— Власть? Ральф криво усмехнулся, отметив фанатичный блеск черных глаз невероятно чувственной для своих лет любовницы. Власть над мужчинами?

— Над всеми. всеми! Джессика вскочила, воздев тонкие руки к низкому, остро скошенному потолку. Казалось, она видит не деревянные балки, а бездонную черноту зимнего неба. Мне надо большую власть. Над людьми. растениями. звездами…

— Прекрати! Ральф поднял с пола и злобно сжал в руке эспандер. Никогда не погань мои стихи. Тебе не дано понять Смысл. Мой дух жаждет подмять под себя все мирозданье, оттрахать Высшее сущее как кобель сучку.

— Я уверена, ты думал обо мне, когда писал это. Сучка, ли Сущее, какая разница. Осторожно взяв у Ральфа тугой резиновый жгут, она хлестнула им по обнаженному бедру любовника. Он взвыл, но не стал сопротивляться, распластавшись на смятой простыне и прошептав «Еще…».

…Многодетная фрау с нижнего этажа прислушалась к воплям, доносившимся из мансарды, и который раз подумала. что господин Кольмер, дающий частные уроки словесности, очевидно, бьет своих учеников. Но жаловаться она боялась молодой мрачный атлет носил на рукаве повязку с изображением свастики.

Глава 7

В Лоуэлле Джессике сразу не понравилось сонный, скучный провинциальный городок. Чопорные, занудные люди, обеспокоенные своим заработком. Нет и тени опасности, мрачной таинственности, сатанизма, того, что источал в последние годы фашистский Берлин.

Подружка Джес, дочка местного фермера, боявшаяся зарезать курицу, закрыла глаза, чтобы не видеть, как это делает отчаянная немка. Хохоча, словно помешанная, Джессика оторвала от лица Розмари руки и заставила ее смотреть на бьющее крыльями, пытающееся взлететь обезглавленное тело. А когда Розмари удалось вырваться, Джес преградила ей путь к отступлению и демонстративно слизнула с ладони капли теплой куриной крови. Толстуха с дрожащими под сарафаном налитыми грудями заплакала, по-детски размазывая кулачками слезы.

Чуть не разрыдался Мэтью Фанел пятнадцатилетний верзила из старшего класса, когда Джессика, заманив его поздним вечером на местное кладбище, неожиданно сбросила с себя ситцевый халатик. Она села на могильную плиту с именами мэтьювских предков, изящно забросила ногу на ногу и поманила парня к себе. Тот медленно пятился от циничной соблазнительницы, пока не уткнулся в ствол старого вяза. Вплотную приблизившись к Мэтью, Джессика прижалась к нему всем телом и запустила руку в штаны. На парня напала нервная икота.

— Эй, дубина, у тебя что, еще женилка не выросла? Усмехнулась Джес, больно ущипнув его за обмякший орган. Мэтью икнул. Захохотав, Джес продолжала свои действия, пока не добилась результата. Мэтью не мог справиться с икотой и навернувшимися на глаза слезами, но его тело налилось желанием. Тогда Джессика лихо сплюнула и, подхватив халат, гордо удалилась в голубоватый туман, клубящийся среди надгробий.

Очевидно, Арону Галлштейну стало что-то известно о похождениях его очаровательной дочки. Пригласив ее как-то к себе в кабинет, он старательно прикрыл дверь.

— Я не хочу огорчать Хильду. Он замялся. Здесь болтают всякие глупости. Чепуха, конечно… Садись, детка. Хочешь чего-нибудь вкусненького?

Забравшись с ногами на диван, Джес отрицательно покачала головой и уставилась на отца печальными черными глазами. Голубая ленточка, небрежно подхватившая на затылке тяжелый русый хвост, выглядела чрезвычайно наивно, а в длинных ногах с тонкими щиколотками и крепкими коленками было что-то трогательно-жеребячье.

— «Бедняжка, подумал Арон. Я совсем не уделяю ей внимания. И что за чушь мелят эти чопорные провинциалы, возомнившие себя великой нацией! Да, не сладко быть чужаком…»

Арон подсел к дочери и осторожно погладил ее по голове. Она охотно прильнула к отеческой груди, не смущенная редкой лаской.

— Что бы тебе хотелось, детка? Мои дела идут в гору. Мы можем позволить себе пошиковать. Хочешь собственный патефон или хороший велосипед? А, может, вы с Хильдой совершите набег на дамские магазины? Моей девочке пора превращаться в хорошенькую невесту. Ну, что это за детские юбчонки?! Да и блузка явно мала. Покосился он на расстегнутый вырез тугой трикотажной майки, в котором виднелись очаровательные смуглые груди.

— Спасибо, папочка! Пересев на колени к отцу, Джессика обняла его. Я хочу только одного… Она смущенно замолкла.

— Что, что, детка? Заволновался Арон, почувствовав какие-то непонятные токи, исходившие от девушки.

— Я хочу петь в церковном хоре. Попроси отца Стефано взять меня. Он ведь всегда здоровается с тобой.

Арон хотел возразить, что едва знаком со священником и никогда не слышал, чтобы дочь интересовалась пением, но отчего-то потерял дар речи.

— Ты знаешь ноты? Нет? Хм… А что ты хотела бы спеть, детка? Отец Стефано внимательно посмотрел на пришедшую в церковь девушку. Семейство Галлштейнов не отличалось набожностью. Фрау Хильда посещала протестантскую церковь, господину Арону скорее следовало бы интересоваться синагогой, но к причастию Джессику привели сюда, в католический храм святой Варвары. Это произошло год назад, и больше ни разу дочь Галлштейна не показывалась на службах. Она была столь хорошенькой и нежной девушкой, что мысль об ангельском характере и кротости приходила сама собой. Прикрыв плечи черной вязаной шалью, Джес смиренно стояла перед отцом Стефано. Темные загнутые ресницы опущены, руки теребят шелковую бахрому.

— Можно мне спеть «Марита, охо-хо»? С невиннейшим видом назвала она песенку, популярную в местном кабачке.

— Видишь ли, дитя мое… в храме звучит совсем другая музыка… Возможно, тебе лучше пойти в музыкальную школу.

— А ваш хор? Ну, тот, что поет здесь по праздникам, в нем что, нет свободного места?

— мы с радостью принимаем каждого, кому по душе церковные песнопения, чья душа стремится к Спасителю нашему… Но ведь мало только хотеть петь, здесь требуется и умение владеть голосом. Осторожно заметил священник.

— Это они-то владеют голосом? Недобро хмыкнула девушка, но тут же лицо ее одарила мягкая улыбка. Я проходила мимо в воскресенье. Здесь пели и звучал орган. Это была прекрасная музыка… Вот только… только… Мне не понравилось, как завывал этот толстозадый мальчишка.

— У мальчика начался переходный возраст. Увы. Вздохнул отец Стефано. Еще в прошлом году все плакали, когда он пел «Ave, Maria!».

— Ага, эта песня, кажется, так называется. А вы можете подыграть мне?

Священник смутился. Он не имел ни малейшего намерения глумиться над величайшим гимном. Как бы не велика была христианская доброта, он не мог идти на поводу у странной девицы.

— Завтра у нас очередная спевка. Приходи после школы, послушаешь, что здесь происходит, попробуешь подпевать.

— Подпевать?! В темных глазах Джессики что-то блеснуло испуг или насмешка? Хорошо, падре… Но, пожалуйста, очень прошу вас, сыграйте потихонечку эту мелодию. Она снится мне, звучит в моем сердце… Я только немного послушаю.

— Хорошо. Отец Стефано достал ключи от органной. Постой здесь.

В сумраке пустой церкви царил особый, возвышенный покой. Лишь возня голубей под куполом да потрескивание горящих у алтаря свечей нарушали тишину. Выйдя в центр главного нефа, девушка с интересом рассматривала иконы. Цветной свет, падающий через витраж центральной розетки, озарил ее фигуру райской прозрачной пестротой.

Стефано тронул клавиши. Как всегда, от звуков этой мессы у него что-то замерло в груди и похолодели кончики пальцев, словно прикасавшиеся к потустороннему. И вдруг все пространство заполнил голос. Звонкий, хрустальный, молящий. Каждый звук, каждый перелив был так точен и так неожиданно великолепен, что по спине Стефано побежали мурашки. Он машинально продолжал играть, ощущая всей изумленной душой, что является свидетелем величайшего откровения. Девушка пела только одну фразу, но Стефано слышал так ярко и глубоко, словно впервые, все слова гимна, открывающие свой простой и величественный смысл…

Падре Стефано провел в молитвах всю ночь, благодаря Господа за посланное ему чудо. На следующий день он с нетерпением ожидал появления удивительной девушки, наделенной могучим даром. Но она не пришла. Падре навестил дом Галлштейнов. Вызванная из сада Ароном Исааковичем, в гостиной появилась Джессика. Отерев руки о передник, она робко поздоровалась со священником.

— Отец Стефано потрясен твоим дарованием. Он очень рад, что ты станешь солисткой церковного хора. Признаюсь, не ожидал, дочка. Я бы нанял для тебя хорошего учителя музыки, если бы хоть раз заметил, что ты увлекаешься пением. Арон улыбался растерянно и довольно.

— Не понимаю, папа, но я ведь не умею петь… Глаза Джессики широко распахнулись. Вчера я зашла в церковь и промурлыкала что-то, сейчас и не вспомню…

Она склонила голову перед священником:

— Простите, святой отец, это было столь неуместно… Я ценю вашу доброту.

Мужчины недоуменно переглянулись.

— Я могу уйти? Мне надо выполоть астры. Сделав книксен, Джессика смиренно удалилась по-монашески плавно и бесшумно.

Падре поспешил откланяться. Вспоминая эпизод в церкви, он все больше приходил к убеждению, что явился жертвой какого-то наваждения. Вернувшись в свою келью, отец Стефано принялся горячо молиться, но в его ушах не переставал звенеть чудесный голос. устремленный ввысь. «Я буду петь это на праздник Богоматери. Сказала девушка. И знаете что, падре? Это надо сделать обязательно! Она с мольбой вцепилась в рукав его сутаны. Обязательно, просто совершенно необходимо, чтобы сверху, из-под самого купола, сыпался дождь цветов сотни, тысячи белых роз!».

Глава 8

Летом, совершая путешествие по Италии, супруги Галлштейн завели знакомство с состоятельным семейством Венцози. Альбер называл себя графом, его супруга Бьянка хвасталась давно прерванной музыкальной карьерой и великолепным домом в Сорренто. На ужин, даваемый Венцози в честь американской звезды Лилиан Гиш, отдыхавшей неподалеку, супруги Галлштейн прибыли с дочерью. Это был первый выезд Джессики в большой свет.

Наконец-то она воочию увидела то, о чем смутно мечтала настоящее богатство, вопиющую роскошь, небрежный аристократизм, блеск славы, упоение властью, вседоступностью и вседозволенностью. Ноздри Джессики трепетали, тело под тонким шелковым платьем цвета ириса напряглось она впитывала все. что происходило здесь, мгновенно занося в память нужные имена, выражения, фразы, всю информацию, которая могла пригодиться в задуманном деле Джессике Галлштейн предстояло в ближайшее время подчинить их всех, заставить преклоняться, шептать в любовном бреду ее имя, бросать к стройным ногам свои гордые имена, состояния, титулы… О, как горячо желала она завоевывать и повергать в прах всех, кто веселился на празднике жизни в эту благоухающую, бархатную южную ночь!

Джессика видела восхищенное преклонение, которым была окружена хрупкая женщина с лицом ребенка американская кинозвезда Лилиан Гиш. Ей сразу стало понятно, кто и чего стоит на этом банкете, словно к каждому из гостей был подвешен ценник. Иерархия влиятельных гостей определилась по множеству примет, по оттенкам взглядов и интонаций, объединяющих участников банкета в избранное, но далеко не равное общество. Джессика выделила троих киноактрису, итальянского тенора Беньямино Джильди и великолепного американца, прибывшего на ужин в компании Лилиан.

Когда в разгар вечера Джильди уговорили спеть, Джессику словно ударило молнией. Она вспомнила потрясенного падре Стефано, его покрывшееся испариной бледное лицо и восторженно блестевшие глаза. Такие же взоры были обращены к поющему итальянцу, а когда он завершил арию, гости ринулись к нему, словно стремясь в экстазе разорвать на части.

Стройный американец, имевший отношение к искусству, оказался другом тенора, организовавшим его гастроли в Америке. Он с привычной грацией блистал в этом роскошном обществе, в его адрес щедро сыпались комплименты и обращались самые обольстительные дамские взоры. Джессике нравилась его уверенная манера держаться, непринужденная легкость и имя Барри, такое же шикарное, мужественное и одновременно щеголеватое, как и он сам.

«Значит, Барри Грант станет тем счастливцем, кто получит подарок из первых рук», решила она.

— Простите, нас не представили. Подкараулив американца у выхода из мужской комнаты, Джессика застенчиво преградила ему путь. Я Джессика Галлштейн, дочь друзей синьоры и синьора Венцози. Меня здесь считают чуть ли не ребенком и ничего не хотят объяснять. А мне так необходимо мудрое покровительство.

Стройный красавец с зеркально блестящими набриалиненными волосами удивленно склонил к плечу крупную голову. Девушка, несомненно, была очаровашкой, совершенно незакомплексованной куколкой, но почему-то ни разу не попадалась ему на глаза за этот вечер. Ее платье не отличалось претензией на эффектность, оно выглядело достойно и строго, как принято одеваться невестам из богатых провинциальных семей. Чуть присобранный крепдешин с розеткой у горла и юбкой-колокольчиком до середины икры. Тяжелые русые волосы девушки кольцами падали на плечи из-под завязанного на затылке банта мило и наивно. «Лет семнадцать. Дерзка и умна, хотя изображает скромницу», решил Барри и представился:

— Берримор Грант. Музыкант, импресарио, критик, шоумен. И все с эпитетом «выдающийся»… А вы, дитя, кажется, не из богемного мира. Немка, русская, американка?

— Всего понемногу. Мои родители живут в Лоуэлле недалеко от Бостона. Два года назад мы бежали от «наци». В Берлине у моего отца было завидное положение. Но он и в Штатах успел развернуться. Фирму «Арон Голд» знаете? Туфельки, ботиночки, сапожки и прочее…

— Неплохо. Одобрил Барри не столько деловые способности мистера Галлштейна, сколько непринужденную кокетливость его дочери. Ее простота не была похожа на развязность, а уж комплексами провинциалки здесь и не пахло. Неплохо, совсем неплохо. Барри прищурился. Выходит, вы завидная невеста, дитя мое?

Джессика поморщила очаровательный, чуть вздернутый, совсем как у Мэри Пикфорд, носик.

— Единственное, что мне грозит в этой жизни стать добродетельной матроной, нарожав кучу детишек скучному, богатенькому супругу.

— Бедняжка… А вы, конечно же, намерены посвятить себя чему-то экстраординарному, возвышенному занятиям авиацией, лыжному спорту или. возможно, покорить Голливуд? Пророки утверждают, что именно кинематограф станет искусством будущего. Э-эх! Барри удалым жестом расправил плечи. Студийные павильончики на Голливудских холмах превратятся в настоящую грандиозную фабрику, на вожделенную землю хлынут могущественные толстосумы и перестреляют всех волков, которые завывают по ночам в районе Беверли-Хиллз, мешая спать прелестной Лилиан.

— Значит, вы поставили на эту лошадку? Я имею в виду кино. Задумалась сообразительная Джессика.

— Не волнуйся, малышка. У меня большая конюшня!

— Именно поэтому я вас и выбрала.

— Вы меня?! Барри весело рассмеялся. Забавная, ей-Богу, крошка… Ну уж тогда выкладывайте все начистоту, что вы задумали сотворить с добряком Барри?

Подхватив девушку под локоть, Грант вывел ее на террасу, с которой открывался сказочный вид на залив. Опьяняюще пахли белеющие в темноте цветы магнолий, тихо журчали струи фонтанов. Отголоски праздника остались где-то в стороне чудо южной ночи заключило их в нежные объятия.

— А здесь неплохо! Барри опустился в плетеное кресло. Ему хотелось немного расслабиться, вырваться из круговерти дел, не оставлявшей его на балах, раутах и вечеринках. Барри щелкнул элегантным портсигаром.

— Не возражаете, барышня, если я закурю? Чертовски устал. Контракты, антракты, штрафы, ангажементы, проценты, отмены, подмены… бр-р-р! Бегите вы подальше, прелестное дитя, от софитов и кулис. Поверьте добренькому дядюшке Гранту это гиблое место, убивающее все живое. Барри с удовольствием пускал кольцами ароматный дым тонкой сигары. Прищурившись, Джессика внимательно следила за ним.

— А вы совсем не добрый. Скорее, властный, расчетливый, самоуверенный. И зря пугаете меня убийственной атмосферой кулис. Я не дитя природы и вообще, больше люблю искусственное, чем живое… За небольшим исключением… Положив руки на плечи, широко развернутые под черным крепом элегантного смокинга, Джессика прижала горящее лицо к щеке Барри, благоухающей терпким одеколоном.

Грант встал, чтобы игриво чмокнуть юную соблазнительницу, но был вовлечен в отнюдь не детский поцелуй. Да, эта крошка здорово преуспела в подобных играх! Ее невинные, мягкие губы источали сладкий соблазн, язык был настойчив и требователен, а под тонким жоржетом, обтягивающим ее грудь, ощущались упругие, трущиеся о рубашку Барри холмики. Кровь Барри вспыхнула, толкая к безумствам. Ему неодолимо захотелось уволочь ее в темные кусты, прижать спиной к гладкому стволу эвкалипта и показать этой горяченькой кошечке, что значит настоящий, опытный и сексуальный мужик, мужик, каких не так уж много… Но знаменитый донжуан Барри, прославившийся своими юношескими похождениями, давно научился управлять собой страстный полукровка с коктейлем итальянского темперамента и иудейской прозорливости.

— Ну и что? Спокойно спросил он, отстранившись от Джессики и насмешливо глядя на ее крупный, жадный рот.

— Я должна стать знаменитостью.

— Звучит убедительно. Немедля подпишем контракт, леди. Только позвольте уточнить, где именно вы намерены применить свои недюжинные способности, стать знаменитой актрисой или, может, куртизанкой? Прислонившись к колонне в знаменитой позе Чарльза Гарольда, с руками. сложенными на груди и небрежно согнутой левой ногой, Барри иронически изучал стоящую навытяжку. как перед расстрелом, Джессику.

— Я стану певицей… Наверно. Нет, точно. Певицей!

— Завидная неуверенность. Очевидно, ваши таланты столь многообразны, что выбрать и впрямь трудновато. Хм… А что советует ваш педагог по вокалу, деточка?

— Я пела в церкви падре Стефано. Это у нас в Лоуэлле. Ему очень понравилось, я поняла сразу. Очень! Он предложил мне стать солисткой хора и петь по самым важным праздникам!

— Ну. за чем же дело стало? Церковный хор для тебя, крошка, как раз подходящее место. Я бы посоветовал именно это! С отеческой серьезностью поддержал Барри.

— Подшучивать над самонадеянной, наивной и совсем никому не известной девчонкой не фокус. Я припомню вам это, мистер Грант, припомню, когда мое имя будет твердить весь мир! Ее глаза сверкнули отчаянной решимостью. Вам же совершенно ясно, что церковь не то место, где можно демонстрировать все это!

Барри развернулся, чтобы получше рассмотреть девушку. Впрыгнув на каменный парапет террасы, Джессика расставила ноги и задрала до трусиков жоржетовый подол. Фильдеперсовые чулки на кружевных подвязках выглядели весьма соблазнительно, как на «горячительных» фотографиях, а ножки были хоть куда.

— Убеждает. Грант подал ей руку, помогая спрыгнуть. Ему вовсе не хотелось, чтобы кто-то из гостей застал его в подобной мизансцене. Значит, антураж у вас заменяет вокал, а смелость талант. Может, вам лучше податься в мюзик-холл, милейшая балерина? Поверьте, вы и впрямь чертовски милы! Потрепав по щеке Джессику, Грант направился в зал, заметив выходящую на террасу Бьянку Венцони. Перекинувшись с гостем парой слов, хозяйка подошла к Джессике.

— Не правда ли, Лилиан прелесть?! Она снимается у Гриффита в «Далеко на Востоке». Говорят, он гений! И обязательно прославится. До чертиков сумасброден и влюблен в Лилиан. Она действительно куколка. Выглядит. как цветок. А всем известно, что тратит по три часа на макияж перед выходом в свет.

— А Барри Грант? Серьезно спросила Джессика.

— Что Барри? Не поняла Бьянка. Он не из свиты Лилиан. Ага, детка! Она подмигнула Джессике. задел наш красавец девичье сердечко? Да полно, дорогая, Грант слишком стар для вас. Взгляните-ка на юного Бенедетто Роми. Сумасшедше талантлив, сын банкира. Разрисовал целую деревню на побережье непристойностями это у них называется «сюрреализм», и примчался сюда за рулем ярко-красного «мерседеса» с целой свитой полуголых «натурщиц».

— Мистер Грант очень интересный человек, а Беньямино Джильди хороший певец. Мрачно постановила Джессика, не отреагировав на характеристику юного хлыща. Ее поглощали иные мысли.

— Ваше настроение слишком серьезно для столь хорошенькой юной особы. Если это несчастная любовь, то мы живо разрушим ее чары. Бьянка, расхохотавшись, взяла за руку Джессику и увела в зал. Пора танцевать, вы и так весь вечер просидели в темном углу, я заметила. Она погрозила девушке сандаловым веером и передала ее кудрявому, как пуделю, юнцу с болтающимся на шнурке моноклем. Наш маэстро Бенедетто. Обожает фокстроты!

— А что ты еще умеешь, художник-плясун? Дерзко взглянула Джессика на своего небрежно-экстравагантного партнера. В петлице его лилового костюма торчала веточка граната. Недозревший плод недвусмысленно повторял очертания ягодиц.

— Трахаться. Без всякого выражения ответил тот и, вытащив из петлицы свой талисман, сунул его в прическу Джессики.

Ты меня разочаровал, Бенедетто. Выбравшись из красного «мерседеса», где они предались скоропалительной любви, Джессика оправила подол и не оглядываясь вернулась в гостиную.

— Папа, я чуть не уснула в обществе здешних кавалеров. Может быть, вернемся в отель?

— Я думал, тебе нравится вечер. Хильда давно тянет меня уйти. Да не зевай так, девочка! Скоро будешь в своей постельке.

— А в Нью-Йорк мы когда поедем? Вяло поинтересовалась Джессика, едва размыкая слипающиеся веки.

— Тебе захотелось в Нью-Йорк?

— Угу, папочка, очень. Там живут все знаменитости. Но только скажи, кто сейчас лучше всех поет?

— Джильди, наверно.

— А женщины? Те, которых все называют примадоннами и забрасывают цветами?

— Ну… Малибран, Миланова, Лотта Леман… Неуверенно перечислил Арон.

— Фу, слишком много. Настоящая звезда должна быть одна.

Глава 8

В конце августа Джессика с мачехой прибыли в Нью-Йорк, заняв приличествующие состоятельным дамам апартаменты в отеле «Хилтон».

— Жаль, дорогая, что я ничем не могу помочь тебе… В этом мире свои законы. Вздохнула Хильда Галлштейн, заключившая с падчерицей тайный союз. Добродушная женщина просто не могла устоять, когда в купе скорого поезда Джессика со слезами на глазах бросилась ей на грудь. — Помоги мне, мамочка! Всхлипывала она, употребив слово, которое действовало безотказно. Ведь фрау Хильда так и осталась бездетной.

— Это большая тайна отца, моя мать всю жизнь мечтала о сцене. У нее был удивительный голос. Но женщинам ее круга не подобало идти в актрисы… Хильда. я ничего не могу поделать с собой, я старалась подавить в себе это. Но оно сильнее меня. Самозабвенно сочиняла Джессика жалостливую историю. Отец не поймет меня. Но ты, ты так добра, так любишь все прекрасное, романтичное! Помоги мне испытать себя. Я хочу петь!

— Детка… Но почему ты заговорила о своем призвании только сейчас? Тебе шестнадцать… В этом возрасте трудно начинать… Понимаешь… Хильда строго взглянула в глаза Джессики из-под сетчатой вуалетки, усыпанной «мушками». Ты ведь не собираешься стать одной из этих кафешантанных плясуний?

— Н-нет! Твердо покачала головой Джессика. Я могу стать только самой лучшей.

— Боже милостивый. девочка… Это же так несерьезно! Давай пригласим специалиста, проверим, есть ли у тебя данные. Возможно, еще что-то не поздно предпринять, немного потренироваться, разучить что-то с репетитором…

— Я все уже решила и придумала. Помнишь Барри Гранта, что был у Верцози в Сорренто? Он предложил мне приехать в Нью-Йорк на прослушивание. Я тогда кое-что напела ему в саду. Он обнадежил меня…

Хильда. вздрогнувшая при имени Барри, поспешила заверить:

— Я пойду вместе с тобой! Ты еще так неопытна, так наивна… Ах, этот Барри ловелас! Говорят, он предлагает «прослушивание» буквально всем хорошеньким женщинам. буквально всем! Если бы ты могла себе вообразить, что это значит! Щеки Хильды вспыхнули под удивленным взглядом Джессики.

— Что-о?! Протянула девушка шепотом, огорчившись, однако, тем, что ей-то как раз Барри никакого прослушивания не предлагал. Сказал «Чао!» и скрылся из ее жизни без всякого сожаления. Хорошо, не бойся, Хильдхен. Мы все будем делать вместе. Только ты помоги мне, пожалуйста, разобраться в ситуации…

Джессика поморщила лобик, сообразив, что без загадочного «прослушивания» не обойтись. Эта мысль впервые пришла ей в голову. Взяв мягкие короткопалые руки Хильды, она преданно заглянула ей в глаза:

— Похоже, мне действительно нужен учитель.

Учителя нашли по газете. Бывшая итальянская примадонна, певшая на всех крупных итальянских сценах, давала уроки лирического и драматического сопрано.

— Сойдет. Согласилась Джессика, не имевшая ни малейшего представления о тембре и диапазоне своего голоса. Она просто знала, знала с неколебимой уверенностью, что может петь все и так, как это будет надо любым голосом и с любой силой. Ведь это столь же просто, как говорить, дышать, ходить.

В магазине грамзаписей любезный старичок разрешил милой девушке прослушать множество пластинок с голосами мировых оперных знаменитостей.

— Это отличный немецкий патефон. На нем великолепно звучат даже старые записи великого Карузо. Вы слышите, мисс, здесь чувствуется дыхание!

— А это кто? Джессика с интересом прослушала пластинку оперных арий звонкоголосой певицы.

— Это великолепнейшая Эва Бандровска-Турска… Ах, ее Мими, Розина, Кармен останутся в истории. Сколько мастерства и подлинной страсти в «Хабанере»! Послушайте, какой вокал, а ведь полька! Ошибочно утверждать, что все лучшие голоса рождаются в Италии.

— Уж это точно. Живо поддержала девушка. Но она поет по-итальянски. А про что?

— Детка, вы не знакомы с оперой «Кармен»? Вам необходимо прочесть либретто. Старик порылся на полках. Вот вам сочинения Бизе. Здесь есть английский, итальянский текст и прекрасный клавир.

— Беру Бизе, хабанеру и ваш патефон.

— Хорошая шутка, мисс! Вам придется зайти в магазин музыкальных инструментов. Мой аппарат, увы, не продается.

— Жаль. Уверена, что такой хорошей штуковины нигде не найду. Забрав покупки, Джессика довольно улыбнулась, развернулась на каблучках и вышла на пышущую жаром нью-йоркскую улицу.

Асфальт плавился, кондиционеры перегревались, газетчики вопили о происшедшей в центре города трагедии — взорвавшийся на лотке баллон поранил несколько человек, столпившихся в очереди за газированной водой.

Все проклинали жару. Арон недоумевал по поводу затянувшегося путешествия жены и дочери. Но они явно не торопились домой, похоже, решив опустошить все модные магазины Нью-Йорка.

Взявшись помогать Джессике, Хильда лишь потворствовала развитию ее психического заболевания вместо того, чтобы показать хорошему врачу. Фрау Галлштейн злилась на себя, не представляя, что скажет почтенной преподавательнице, берущей 10 долларов за урок. Ведь Джессика не только не знала ни одной ноты, Хильда ни разу не слышала, чтобы она хоть что-нибудь напевала.

— Джес! Поймала Хильда руку целеустремленно шагавшей по переулку Маницетти девушки. Постой! Мне все-таки кажется, нам следует посоветоваться с отцом.

— Не понимаю, что произошло? Мы просто отдыхаем в этом чудесном городе, а я еще немного занимаюсь музыкой. Причем, не на подмостках кафе-шантана! Джессика лишь слегка убавила шаг, рассматривая таблички на домах. Вот номер 15! Кажется, четвертый этаж. Смотри, чудесный скверик! Дорогая моя, славная мамочка Хильдхен! Подожди на лавочке, ведь у тебя в сумочке интересный журнал. Клянусь, ты будешь первой, кого я посажу в самую красивую ложу на своем лучшем спектакле!

Послушно присев в тени тщедушной липы, Хильда задыхалась от негодования на саму себя, но ничего не могла поделать, девочка действовала на нее подобно гипнотизеру: несколько усыпляющих бдительность фраз, и Хильда готова на все. Добропорядочная немка закрыла глаза, стараясь отогнать жуткие картины. Франциска Роницетти окажется сводней или волосатым итальянским развратником, который набросится на глупую малышку! Она решительно поднялась и посмотрела на раскрытые окна четвертого этажа. В жарком воздухе двора мирно витал кончик кремовой тюлевой занавески. И вдруг оттуда полились звуки! А ведь Хильда даже не заметила, что Джессика прихватила с собой пластинку. А может, «Хабанера» нашлась и у самой музыкантши? Только проигрыватель у нее лучше звук чище, мощнее, совсем как живой… Нет, он действительно живой!

Ничего не понимая, Хильда стояла с задранной головой, придерживая на затылке крошечную соломенную шляпку.

— Мама, поднимайся сюда! Крикнула из окна озабоченная Джессика. Скорее.

Франциска Роницетти оказалась высокой старушкой с такой тонкой и сморщенной шеей, что просто невозможно было вообразить, как этот странный инструмент мог некогда исторгать божественные звуки. Почувствовав удивление гостьи, изучавшей ее внешность, старая итальянка повыше подняла кружевную шаль. На ее лице была заметна растерянность.

— Я Хильда Галлштейн, мать этой девушки.

— Франциска Анна-Мария Роницетти. Уверена, фрау, вы слышали мое имя. Фрау немка?

— Да… Почему-то смутилась Хильда. Джессика моя приемная дочь.

— Девушка американка? Она жила в Италии?

— Н-нет. Джессика родом из России. Ее происхождение сложный вопрос.

— Понимаю. Очень сложный…

Они так и стояли в узком темном коридоре, пропахшем корицей и мускатным орехом. Хозяйка развела руками:

— Не знаю, что вам сказать, фрау Галлштейн… Не просто, очень не просто…

— А ничего не надо говорить, сеньора. Я могу прийти к вам завтра? Натягивая тонкие перчатки, из комнаты вышла Джессика. Платить мы будем. как условились. Правда, мама? Сеньора Франческа может дать мне пару уроков.

— Вы считаете это необходимым? Удивилась Хильда, сообразившая, что старая итальянка уже догадалась о сумасшествии Джессики, но ищет удобную форму для отказа, чтобы не травмировать девушку.

— Нет, нет. Я думаю, мои уроки здесь не помогут… Простите, сеньора, вам надо обратиться в другое место. Итальянка выдавила натужную улыбку и, поспешно выпроводив посетительниц, перекрестилась. Потом, бросившись в свою комнату, поспешила зажечь свечу у статуэтки Девы Марии.

Когда эта странная девица запела, по комнате будто прошел ураган задребезжали бокалы венецианского стекла в старом буфете и лампадка погасла.

С трудом опустившись на колени, сеньора Роницетти принялась горячо молиться. Она просила Святую Деву заступиться за всех грешных, потерянных, смущенных умом и духом. Франческа боялась, что безумие, только что ослепившее ее, станет теперь постоянным гостем.

На следующий день, узнав у секретарши отдела культурных новостей «Нью-Йорк таймс», что Барри Грант находится у себя в кабинете, но никого не принимает, Джессика отправилась к зданию редакции и спокойно дождалась, пока высокий элегантный брюнет в светлом костюме и белых ботинках не вышел из вращающихся дверей. Барри сопровождала хорошенькая брюнетка, еще две девушки тут же подскочили к нему, и Джессика заволновалась. Но, раздав улыбки и легкие поцелуи, Барри направился к припаркованному на стоянке автомобилю.

Выступив из тени, Джессика подняла на журналиста печальные глаза:

— Я караулила вас на жаре целых три часа. Смотрите! Она оттянула на груди влажную ткань белой крепдешиновой блузки. Всю красоту испортила. А хотела быть совершенно неотразимой.

Барри хмыкнул:

— Ты малышка из виллы в Сорренто? У меня чертовски въедливая память. Запомнил твои щиколотки. Кажется, ты собираешься стать балериной?

— Меня зовут Джессика Галлштейн. Я путешествую со своей мачехой. Не очень-то весело. И ничегошеньки здесь не знаю.

— А меня, выходит, знаешь? Открыв дверцу машины, Барри бросил на сидение парусиновый портфель и пиджак.

— Мне кажется, вы способны отвезти провинциалку в какой-нибудь бар и покормить сладеньким.

— Сладеньким в баре? Да откуда ты вообще взяла, что у меня есть время катать по Нью-Йорку всяких нахальных пигалиц?

Джессика нахмурилась. Секунду поколебавшись, она открыла дверцу машины, села рядом с креслом водителя и шикарно забросила ногу на ногу.

— Поехали, Барри. твоя тачка просто раскалилась. Да перестань выпендриваться. Я прекрасно знаю, о чем ты подумал, увидев меня.

— И о чем же? Заводя мотор, Барри посмотрел в зеркальце на свою спутницу. Сарма Клафсток дама сердца, с которой не расставался уже два года, уехала на гастроли в Южную Америку. Пола девушка из штата «дублерш» отдыхает с женихом где-то на средиземноморском побережье. Ему предстоял одинокий вечер на загородной вилле и, конечно, масса деловых телефонных разговоров. Есть от чего захандрить и позволить воображению немного разгуляться. «А вот и крошка, которую я сегодня трахну», подумал Барри, увидев у своей машины Джессику. Черная креповая юбка-клеш, стянутая на талии широким лаковым поясом, туфельки на каблуках и белая блузка консерваторки выглядели нелепо среди разогретого камня и плавившегося асфальта. «На зеленой лужайке она, пожалуй, выиграет. И лучше без всяких тряпок», подумал он, ведя машину домой.

Джессика положила на плечо Барри легкую прохладную руку и запустила пальцы за воротничок. Барри поежился от пробежавших по спине мурашек.

— Ты сразу все решил про нас, ведь так? А ты знаешь, какое сегодня число? Пятнадцатое августа. Посмотрев на табло таймера в приборной доске, Джессика ладонью нажала переводящую цифры кнопку. Пусть оно останется здесь навсегда. Ты никогда не забудешь этот день. Никогда.

Глава 9

Действительно, все происшедшее в этот вечер Барри вспоминал очень часто, пытаясь проанализировать, разложить по полочкам и даже пересказать психоаналитикам. Но это уже позже. Тогда же он просто обалдел, потеряв контроль над ситуацией. «Думай, Барри, думай, стервец!» Пытался он подстегнуть разбредающиеся мысли, но тут же проваливался в мучительно-сладкое умопомешательство. Так и не разобравшись, что же произошло, Барри к утру был убежден в одном: события ночи пятнадцатого августа не подлежат разглашению.

Вначале все шло почти как обычно в таких случаях: ужин при свечах, прогулка по саду, плескания голышом в бассейне, предвкушение томных ласк и новых ощущений. Эта девочка действовала на Барри оглушительно. Разгоряченный вином и ее манящей близостью, он находил Джессику фантастически красивой и невероятно притягательной.

Девчонка безумно влюбилась в него с первого взгляда еще в Сорренто. Она жаждала близости с ним и боялась ее. Она, конечно, играла эта маленькая развратная чертовка, изображая обезумевшую от возбуждения невинность.

Поймав обнаженное тело девушки в бассейне, Барри уже не мог остановиться.

— Не здесь, сказала она, выскользнув, словно ящерица, и побежала в ночной сад, над которым поднималась луна. Длинные разметанные волосы, закрывавшие лопатки и плечи, казались голубыми. Весь ее тонкий силуэт, словно сотканный из серебристых лучей, потряс эстетическое чувство критика и взвинтил до предела сексуальное напряжение весьма темпераментного мужчины. Он стоял, наблюдая за манящей его в чащу девушкой и оттягивал минуту наслаждения. Барри предвкушал изумительную схватку.

И вдруг… О. это невероятное «вдруг»! Барри услышал голос, который мог бы назвать лучшим из всех известных ему, если бы он не был так завораживающе неправдоподобен. Такое звучание можно только придумать изощренным, натренированным умом музыкального гурмана.

Из зарослей, пронизанных лунным светом, Барри манила трепетная, истекающая страстью Кармен. Не задумываясь о природе слуховой галлюцинации, он ринулся на голос и сразу увидел ее. На краю обрыва, за которым простирался серебрящийся лунной дорожкой океан, перед ним предстало сказочное видение. Призрак обладал великолепной жаркой плотью, затрепетавшей под ладонями Барри. Девушка скользила, изворачивалась в его руках, обволакивая его тело своим нежным и властным. И при этом она пела!

Тогда Барри осенила странная догадка: его сексуальное чувство достигло утонченности звуковых галлюцинаций. Он получил возможность по желанию «озвучивать» свои эротические фантазии любым из доступных его памяти музыкальным шедевром!

Его близость с Джессикой была настолько ошеломляюще-неожиданной, что временами сознание Барри проваливалось в ирреальную топь он чувствовал себя то юнцом, впервые познавшим женщину, то могущественным Эросом, не знающим пределов своим желаниям и возможностям. Он не заметил, сколь долго они занимались любовью на океанском берегу и как попали в спальню. Он не мог припомнить, о чем говорили они и говорили ли вообще. Но к рассвету, не сомкнувший глаз, Барри точно знал: произошло одно из двух либо он стал жертвой наваждения, порожденного каким-то наркотиком, либо имел дело с невероятнейшей реальностью. Джессика оказалась гениальной любовницей, но ее нельзя было обвинить ни в опытности, ни в развратности: Барри имел дело с девственницей!

Семнадцатилетняя дочь обувщика не имела музыкального образования, едва могла назвать ноты и никогда нигде не училась петь. Но она пела, пела так, как может петь лишь феноменально одаренный и виртуозно обученный человек. Если ее голос можно было счесть чудом и даром, то умение владеть им не объяснялось ничем. Девушка могла удачно скрывать музыкальное образование, но Барри слишком хорошо знал, что никакой, даже самый великолепный голосовой аппарат нельзя довести до такого совершенства к семнадцати годам. Так в чем же дело? Обман слуха, разыгравшееся воображение, неизвестный наркотик, подсунутый авантюристкой? гадал Барри, ворочаясь в широкой кровати рядом с невинно спящей крошкой.

— Эй, детка, ты можешь спеть еще что-нибудь? Растолкал он чуть свет сладко прильнувшую к нему Джессику, и чуть не силой вытащил ее в гостиную к концертному белому «Стейнвею».

— Ничего. Я больше ничего не разучила. А что ты хочешь, скажи? Она натягивала на голое тело рубашку Барри, сонно лепеча припухшими губами.

— Прекрати! Я еще не сошел с ума. Пой! Что хочешь, хоть «Господи, помилуй»!

— «Ave, Maria» пойдет? Обрадовалась девушка. И она запела! Во рту у Барри пересохло, ему показалось, что он теряет сознание.

— Хватит! Дрожащей рукой Грант захлопнул крышку. Давай посидим и поговорим спокойно. Не надо меня бояться, детка… Он привлек ее к себе и посадил на колени. Что же все-таки произошло, малышка? Кто кого и как надувает? Я восхищен и сделаю все возможное ради твоей карьеры фокус удался. Но как ты это делаешь, как? Барри сомкнул ладони на шее девушки и внимательно прищурился, рассматривая ее плечи. Что означают эти одинаковые родинки под ключицами и такие же в центре солнечного сплетения? Говори!

— Прости… я не понимаю, что должна рассказать, Барри…

— Кто научил тебя петь?

— Франческа Раницетти. Вчера. Ласкаясь, призналась Джессика.

Барри с шумом выдохнул воздух и резко встал, стряхнув девушку с колен. Упав на ковер, она обняла его ноги:

— Клянусь. Клянусь своей жизнью, Луной… Я не знаю, откуда эти дурацкие родинки, не знаю, почему умею петь. Почему живу, хожу, дышу. Это все равно. Если мне что-то очень сильно хочется, то я могу делать это… Но мне не все хочется одинаково… Я должна стать великой и поэтому начала петь… Барри, все так просто!

— Не пойму, ты ангел или дьявол? У меня мозги раскалились от перенапряжения!

— Я женщина, дорогой. В Сорренто я сразу поняла, ты мой мужчина. И ты человек, который сделает меня великой. Все так прекрасно, милый!

— Да-а… Фантастически прекрасно! Я даже не знаю, меня одарили или надули? Маленькая нимфоманка превратилась в девственницу, а совершенно неграмотная девчонка, впервые открывшая рот, запела, как все звезды оперной сцены в свой звездный миг! Да нет, в сто раз лучше! Отойдя к окну, Барри поставил перед собой кресло:

— И, знаешь, я боюсь тебя! Оборотень, ведьма, врунья! Опытная маленькая шлюха, превратившаяся в девственницу! Или мне все это померещилось, или ты разыграла трюк с куриной кровью?

— Я делаю так, как хочет мое тело. Оно хотело, чтобы ты стал первым мужчиной, вошедшим в него, и сделалось так… Не знаю… Я не помню других, ты мой первый мужчина, хозяин… Ты не оставишь, никогда не оставишь меня, Барри. В голосе Джессики звучали мольба и угроза. Свернувшись на диване в клубок, она тихо заплакала.

— Хорошо, детка. Примирительно коснулся ее плеча Барри. Сегодня я никуда не пойду. Мы запремся здесь с тобой и будем отдыхать. А завтра начнем разбираться во всех наших проблемах и постараемся разузнать, кто попал в объятия старого сатира Барри Гранта.

Следующая неделя почти ничего не дала, хотя Барри приложил все усилия, чтобы, сохраняя все в тайне, прояснить ситуацию с Джессикой.

Фрау Хильда была отправлена домой с заверениями, что Джессика остается для занятий вокалом под попечительством самого Барри Гранта.

Затем на виллу «Бель эйр» прибыли близкие друзья Гранта, для которых юная красотка спела «Хабанеру» и «Ave, Maria».

Когда девушку выпроводили из комнаты, Барри обвел присутствующих вопросительным взглядом. На лицах знатоков вокала блуждала явная растерянность.

— Ну что? Невыспавшийся, измученный Барри выглядел устрашающе. Что скажете, друзья? Разумеется, вы помните наш уговор все, что произошло здесь, пока является моей личной тайной.

— Да ты гений, Барри! Тебе удалось вырастить настоящее сокровище! Я бы никогда не поверил, что к восемнадцати годам (так был назван «комиссии» возраст певицы) можно достичь подобного технического совершенства. Приятель Барри со студенческой скамьи, а ныне преподаватель консерватории, Эдвардс почесал затылок и вздохнул. Это невозможно, дорогой. Но это очевидность, поздравляю! Не знаю, какую там методу для постановки голоса ты изобрел, но перед нами сенсация переворот в мировом вокальном искусстве!

— А почему у нее столь своеобразный репертуар? осведомился второй известный концертирующий тенор. Хотелось бы послушать что-нибудь еще. Ведь у девушки невероятный диапазон две с половиной октавы, она может взять верхнее «фа»! А, возможно, и «соль»! Это феноменально! Директор «Метрополитен» оторвет у тебя красотку с руками. И надо тут же подумать о хороших гастролях! Я бы не отказался от такой партнерши.

— Погодите, господа, все это настолько фантастично, что вы забыли и про войну, и про то, что у девочки нет, по-видимому, готового репертуара. Осторожно заметил Эдвардс, который никак не мог смириться с фантастической удачей Гранта как педагога. Уж чем-чем, а вокалом Грант занимался меньше всего. И надо созвать комиссию солидных экспертов.

Барри захлопал в ладоши, прекращая спор.

— Прошу вас, друзья, дело слишком серьезное, чтобы подлежать разглашению. Он на лету импровизировал сложившуюся концепцию. У девочки природная постановка голоса и потрясающий, Богом данный тембр. Мы занимались в тайне от всех три года по лично мной разработанной методе. Не скрою, это был чистый эксперимент. Я не уверен, что дар моей ученицы вещь надежная… Видите ли, когда имеешь голос чудом, никогда не стоит рассчитывать, что оно засидится у тебя в гостях. Разумеется, я намерен произвести мировую сенсацию, но должен все еще сто раз проверить. Благодарю за квалифицированные отзывы и еще раз прошу соблюсти секретность…

Друзья покидали виллу Барри со странными лицами. Он постарался поскорее отделаться от гостей, предвидя, какие вопросы крутятся в голове каждого из них. Вопросы, на которые он не знал ответа.

Таким образом, в результате этой встречи Барри выработал официальную версию, способную объяснить появление Джессики на оперной сцене. Если все разрушится, как мираж, Джессика перестанет петь, он объявит, что устроил оригинальную мистификацию. Скандальчик лишь пойдет на пользу его славе.

Можно было бы праздновать победу, но Барри все больше мрачнел. Он даже боялся оказаться наедине с Джессикой, попасть в ее загадочные, с ума сводящие объятия.

За неделю пребывания в «Бель Эйр» девушка выучила партию Кармен и Травиаты, пользуясь пластинками, и научилась слегка аккомпанировать себе на рояле. А к концу второй недели Барри, наконец, нашел человека, который мог внести хоть какую-то ясность в эту совершенно невероятную историю.

Еще несколько дней назад Гранд рассмеялся бы в лицо любому, кто смог бы заподозрить его в склонности к мистике. Да и сейчас ему хотелось лишь одного получить опровержение своим догадкам, абсолютно сумасшедшим домыслам. Барри Грант подозревал, что попавшая в его дом женщина лет на двадцать-тридцать старше, чем кажется, и имеет за плечами большую вокальную карьеру и разнообразный опыт матерой авантюристки. Пройдя через хитроумные косметические операции, она вернула молодость и сохранила редкий зрелый голос. В этой версии, конечно, не все сходилось, ведь такого голоса, каким обладала Джессика, не заметить было просто невозможно, ни десять, ни двадцать лет назад. Да к тому же, никаких следов пластических операций ни на ее лице, ни на теле обнаружено не было…

И все же, это было единственное приемлемое объяснение «феномена» Джессики Галлштейн, с которым мог бы смириться разум Барри.

Глава 10

Мэтр Лапидус Кентерштерн был мало известен в Америке. Его имя произносилось с уважением и трепетом лишь в кругу посвященных, а место пребывания сохранялось в строгой тайне. Люди здравомыслящие вообще полагали, что личность мага и астролога Лапидуса скорее вымышленная, а связанная с ним легенда плод обывательского воображения.

Лапидус, до последнего времени живший в Германии, сумел предсказать и пивной путч 1923 года и поджог Рейхстага десять лет спустя. Именно тогда, в 1933, он покинул Германию, отрекшись от своих сподвижников Ордена Нового храмовничества, в котором состоял. Барри вспомнил об этом, прочитав в газетной статье заявление основателя ордена Ланца об открытом переходе его мистического сообщества на сторону гитлеровского движения. Месяца два назад, летом 1934 года, именно все это предсказал Оскар Брюно давний приятель Гранта, некогда способный виолончелист, а ныне мистик, ушедший «от мирской суеты».

Оскара оставила жена, он потерял все, поселившись в трущобах Бронкса и, как говорили, то ли стремительно спивался, то ли впадал в мистический транс. В начале июня Оскар вдруг явился к Барри и тот поморщился, прикинув сумму, которую придется «одолжить» бывшему приятелю. Но Оскар явился не клянчить. Хотя его одеяние, состоящее из серой холщовой хламиды, потрепанных брюк и замусоленного шейного платка с черно-белыми полустертыми иероглифами выглядело в изысканной обстановке «Бель эйр» неудачным костюмом для карнавального розыгрыша, держался бывший дэнди с достоинством.

Он называл себя учеником и последователем некоего мастера оккультных наук, бежавшего из Третьего рейха, и просил Барри лишь об одном предоставить прессе ту информацию, которую получил свыше его учитель во время оккультных сеансов. Речь шла ни много ни мало как о начале второй мировой войны. Хотя по мнению Барри «крыша» Оскара изрядно поехала, он сразу угадал скепсис журналиста и пообещал представлять в течении ближайшего времени пророчества учителя, дабы Грант имел возможность убедиться в их правоте.

Барри редко удосуживался распечатывать серые конверты, регулярно приходящие от Оскара Брюно, с предсказаниями его учителя мэтра Лапидуса. Лишь теперь Барри сопоставил полученные им ранее пророчества с данными свежих газет и, недоуменно покачав головой, отметил удивительные совпадения. Он решил навестить Оскара.

— Мне кажется, пора встретиться с твоим ясновидцем. Ему удалось доказать свои высшие полномочия, сказал Барри Оскару не без насмешки. Хотя, извини, старик, до веры в мистические материи мне далеко.

— Мэтр скрывается и поддерживает контакты лишь с несколькими преданными учениками. Его жизни угрожает смертельная опасность.

— Так ведь он, полагаю, настолько мудр и прозорлив, чтобы суметь перехитрить ее. Ведь это так удобно предвидеть собственную кончину и заранее подстраховаться!

— Не все так просто, Барри. Хотя мэтру в этом смысле многое удалось сделать. Ты слышал о Карле Хаусхоффене?

— Личном консультанте Гитлера по оккультным вопросам? Кажется, он прославился своими предсказаниями еще во время первой мировой войны.

— Да, Гитлер стал его последователем в начале 20-х годов и до сих пор считает своим наставником, называя его гроссмейстером и учителем. Он также подчинил себе некоего Йорга Ланца основателя Ордена Нового храмовничества, посвященным в который был Лапидус. Маэстро Лапидус Кентерштерн считался ближайшим сподвижником Ланца и Хаусхоффера, но у него, увы, была лишь одна кварта арийской крови. Тогда тайный германский орден, объединивший представителей эзотерических наук принял антисемитскую ориентацию, и всем членам ордена и кандидатам в его ряды стали измерять черепа, Лапидус заявил о своем отступничестве от извращенного нацистами учения. В прошлом году он тайно покинул Германию. По уставу Ордена отступник должен быть уничтожен. Поэтому Лапидусу приходится сохранять крайнюю осторожность.

— Оскар, я присягну на Библии или на чем там у вас надо, поклянусь своей кровью, жизнью, что не нанесу вреда мэтру и ни при каких обстоятельствах не разглашу его тайну. Барри с мольбой посмотрел на бывшего друга. У меня дело личного и, возможно, философского характера. Ты же знаешь, я далек от политики. Но сейчас в моей жизни произошло нечто невероятное. Почему-то мне кажется, что только человек, имеющий доступ к эзотерическим знаниям, может хоть что-то прояснить… Прошу тебя, устрой мне встречу с Лапидусом. Я буду с хорошенькой девушкой.

— Ты остался все таким же, Барри. А ведь тебе 34. Мир на краю гибели. Миллионы людей очень скоро будут сметены с лица земли, погибнут города, народы, шедевры искусства, культуры… Оскар смиренно вздохнул. Очевидно, неразумение человечества входит в высший замысел, а предстоящие бедствия расплата за нежелание стать мудрее.

— Ты все правильно понимаешь, старина. Улыбнулся Барри. Я не могу сразу стать иным. На меня еще не снизошло озарение, как, допустим, на тебя или твоих сподвижников. Так прости и снизойди к моей просьбе. Тебе же известны более глубокие истины!

— Я сообщу о месте и времени встречи. Если мэтр сочтет ее возможной… Пообещал Оскар, раздасадованный непробиваемым рационализмом Гранта.

…Идея встретиться с оккультистом вскоре показалась Барри наивной. Он пригласил в «Бель Эйр» знаменитого в вокальных кругах отоларинголога и показал ему Джессику.

— У девушки очень мощные и хорошо развитые связки. По состоянию гортани я бы дал ей лет тридцать-тридцать пять. А на вид она с трудом тянет на двадцать… Феномен, мой дорогой, феномен! Мы, врачи, довольно часто сталкиваемся с тем, что не можем объяснить. И тогда советуем пациенту обратиться к Богу. Профессор, известный своим атеизмом, подмигнул Барри. Но не к черту же нам посылать их, в самом деле?!

«А почему бы и нет? Подумал Грант. Это дело личных симпатий и мозговой предрасположенности. Одни обожают анчоусы или горький перец, а другим подавай сбитые сливки».

Оскар позвонил неожиданно, сообщив о том, что мэтр Лапидус готов принять визитеров. Рано утром следующего дня Барри и Джессика неслись на север, где у развилки дороги, ведущей к заброшенному протестантскому монастырю, их ждал Оскар Брюно.

— Мне придется петь? Поинтересовалась Джессика, с нетерпением ожидавшая, когда же, наконец, состоится ее триумфальный дебют на оперных подмостках.

— Вряд ли. Постарайся не забыть дату своего рождения.

— Бред какой-то! Я выгляжу слишком старой для Кармен?

— Совсем наоборот. Ты слишком молода для гениальности. Барри нервничал. Затея встречи с магом радовала его все меньше.

Хмель от сказочной находки в лице Джессики уже прошел. Он чувствовал себя усталым и разбитым. Барри не верил в астрологию, а гадание по руке считал привилегией бродячих цыганок. Сообщив накануне Оскару точные даты своего и Джессики рождения, Грант мысленно выругал себя за идиотскую наивность и подумал о том, как поиздевалась бы над ним журналистская братия, узнай о поступках ироничного скептика.

…Темные коридоры монастыря, по которым вел их Оскар, казались Барри плохими декорациями к историческому спектаклю. В подвале предстанет шарлатан, выряженный магом, и станет вещать смутные, многозначительные пророчества.

— Фу, черт! Пылища, как в бутафорском цехе «Метрополитен»! Сейчас мы попадем в кабинет Фауста. Чихнув три раза подряд, Барри шумно высморкался.

— Скорее, в ночлежку Мефистофеля. Мэтр здесь не живет, он прибыл из-за вас и провел всю ночь на башне.

— Так мы полезем наверх? Удивился Барри. Но сейчас утро и ни одной звезды. Мэтр ворожит по полету ласточек и движению облаков?

— Оставь насмешки, Барри, ты сам просил о помощи. Да и твоя спутница не на шутку испугана. Оскар кивнул на покрытые мурашками плечи Джессики. Она оставила жакет в машине и теперь зябко обнимала себя руками.

— Пардон, мадемуазель. Барри накинул на плечи девушки свою куртку и поморщился Джессика казалась ему не настоящей, а что-то вроде куклы или говорящего манекена.

На верхней площадке колокольни гостей ждал высокий человек с бледным лицом хронического язвенника. На нем был потрепанный костюм вышедшего на пенсию клерка все пуговицы на месте, прорехи аккуратно залатаны, пятна по возможности вычищены.

— Присядьте, друзья. Предложил Лапидус после того, как Оскар, представив ему гостей, удалился.

Несколько потемневших ящиков из-под фруктов и пустые мешки составляли обстановку круглой комнаты. Ни черепов, ни магических кристаллов не было видно.

— Вчера я получил от Оскара необходимые данные и составил гороскопы. Но прежде чем делать окончательные выводы, позвольте взглянуть на ваши ладони.

Джессика послушно подошла к совсем нестрашному машу, протянув ему обе руки. Лапидус внимательно рассмотрел ладони девушки. Он даже одел старомодные очки с желтоватыми стеклами. Редкие русые пряди едва покрывали крупный череп с развитыми височными костями. Губы мага были поджаты, словно он боялся, что из них вылетит неосторожное слово.

«А ведь он немногим старше меня, должно быть». Подумал Грант. «И уже получил философское образование в Австрии, математическое в Германии. Имеет ученые степени, труды. Если, конечно, эти сведения не относятся к области бутафории, как и все оккультные союзы с загадочными названиями, к которым он был причастен».

— Verba volant, scripta manen, прошептал Лапидус, отпуская руки Джессики, и обратился к Барри. Вы журналист? Сказанное относится и к вам.

— Да, я уже сообразил. Это своеобразные девиз писак: Слова улетают, написанное остается. Барри протянул магу ладони.

— Писак и хиромантов. Лапидус вгляделся в линии на руках Барри. Здесь все точнее, чем в Британской энциклопедии.

Завершив изучение ладоней, Лапидус внимательно посмотрел на визитеров. Думается, девушке лучше отогреться в машине, пока я попытаюсь очертить кой-какие интересующие вас моменты.

Согласно кивнув, Барри передал Джессике ключи от машины:

— Только не дури, детка. Сиди смирно и ничего не крути.

— Она никуда не денется, успокоил Барри Лапидус, и когда Джессика вышла, добавил:

— Вы связаны неразрывной нитью, хотя и очень запутанной.

Барри снисходительно улыбнулся: разумеется, маг принял их за влюбленную парочку.

— Мисс Галлштейн не является моей подругой или невестой. Но в данный момент она представляет проблему моей жизни… Вряд ли это стоит объяснять подробно. Я бы хотел услышать от вас, мэтр, вот что… Барри замялся. Не сочтите мой вопрос порождением больного рассудка, но мне необходимо знать точно: эта женщина действительно рождена в тот день и год, который назвала вам?

— Несомненно. Если вы спрашиваете о времени ее последнего воплощения на земле. Сказал Лапидус и, заметив скептическую ухмылку Барри, вздохнул. Мне трудно сделать вас своим единомышленником и, вероятно, даже объяснить элементарные вещи. Я просто отвечаю на поставленные вопросы и стараюсь быть точным.

— Да, если честно, я чрезвычайно далек от мистики и оккультизма. И вряд ли обратился бы за вашей помощью, если бы не крайне загадочные обстоятельства.

Лапидус достал из потертого дерматинового портфеля листки с расчерченными гороскопами.

— Я, в свою очередь, могу заверить, что не стал бы оказывать вам помощь ни за какое вознаграждение, если бы меня не смутили те же самые обстоятельства… Вам о чем-нибудь говорят эти линии?

Взглянув на разноцветные линии с указанием движения небесных тел, Барри пожал плечами:

— К несчастью, я не силен даже в астрономии.

— В таком случае не стану утруждать вас подробностями, но попытаюсь объяснить главное: вы, мистер Грант, попали в малый кармический цикл, включающий в себя определенных лиц. Как скоро вы из него выберетесь, зависит, увы, не только от вас. Смотрите, это знак вашей спутницы, он довлеет над вашим… О, мистер Грант, вы привели ко мне совсем не простую девушку.

— Правда? Я так и подозревал. Она авантюристка или марионетка в чьих-то опытных руках?

— Если хотите, это можно перевести на бытовой язык прагматиков и таким образом. Да, женщина, рожденная под знаком Скорпиона в 1917 году, находится под могущественным влиянием… Она относится к разряду Избранных. Эти люди обладают редкими дарованиями и, как правило, недюжинными мистическими способностями. Заметив иронический взгляд Барри, Лапидус пожал плечами. Вряд ли имеет смысл вдаваться в подробности. Ведь вы, мистер Грант, не подозреваете о наличии нефизического измерения? Вы уверены, что наивные спиритисты, вертящие стол и вызывающие «духов», то же самое, что и «шарлатаны», постигшие эзотерические науки.

— Увы, мне не приходилось убедиться в обратном. Даже если вы сейчас вызовете дух Наполеона, я сочту вас лишь ловким чревовещателем.

— Вас переубедит эта женщина, а не я. Это неизбежно случиться. Боюсь, что сопротивление лишь осложнит процесс постижения истины. Но такова ваша карма.

— И как скоро наступит мое прозрение? Барри заглянул в свой гороскоп.

— О, это зависит от многих обстоятельства… Дело в том, что в «спектакле» (Лапидус снисходительно улыбнулся) вашей жизни замешаны и другие лица… Я бы сказал, вам придется играть в неразрывном партнерстве и выиграет тот, кто сумеет сохранить в бою чистые руки.

— Принцип ясен давно: возлюби ближнего своего как самого себя. С пафосом процитировал заповедь Барри. А позвольте поинтересоваться, когда здесь у нас обозначена главная битва?

— Видите точку пересечения цветных траекторий? Это 1947 год.

— Выходит, у меня впереди еще тринадцать лет, чтобы разобраться, что к чему? Отдаленный прогноз. Поймать вас на лжи будет, что и говорить, не просто. Смотрите, я пристыжу вас, мэтр. Шутливо пригрозил Барри.

— Вы не сделаете этого. Наша встреча произойдет совсем при других обстоятельствах.

— Так мы еще встретимся?

— Непременно. Только хорошенько спрячьте эти бумаги. Не показывайте никому, особенно шарлатанам, выдающим себя за астрологов и прорицателей. Не пытайтесь также разобраться самостоятельно. Это не пойдет на пользу вашему скепсису.

Барри потоптался в нерешительности:

— Я передам ваш гонорар через Оскара, как и было условлено. Но должен быть честен, вы его не заработали.

— Увы, я бессилен даже пытаться вырвать вас из предначертанного круга. Ваш уровень сознания еще не подготовлен для постижения подлинной сути бытия.

— Но ведь я просто-напросто хотел узнать побольше об этой девчонке, с которой меня свел навязчивый случай.

Лапидус печально покачал головой.

— Не случай, звезды, мистер Грант, звезды. Все было предначертано давным-давно теми, кто управляет земными судьбами. Пятнадцатое августа отмечено решающей точкой. Смотрите, синий круг.

Заглянув в гороскоп, Барри увидел именно то число, которое «остановила» Джессика в автомобильном календаре в день их встречи в Нью-Йорке. И засомневался, припоминая, рассказывал ли об этом Оскару.

— Выходит, все уже расписано? А если я сейчас выкину ее из машины у первого же полицейского участка с настоятельной просьбой вернуть молоденькую шлюху родителям?

— Бессмысленно. Вы далеко не глупы, мистер Грант Вы уже, в сущности, знаете, как поступите с Джессикой Галл… Мой совет, если угодно, постарайтесь больше прислушиваться к своей душе, а не к разуму. Он у вас зачастую подчиняется дурным силам.

— К черту мой разум и совесть! Вы сказали Галл?

— Именно это имя через год прогремит по всей Америке. Ваша подопечная обретет огромную власть над толпой. Вас ожидает успех, огромный успех… Постарайтесь правильно воспользоваться им. Лапидус повернулся к окну на фоне низких, быстро бегущих облаков черными молниями проносились ласточки. Вам лучше поторопиться, надвигается сильная гроза, на шоссе будет трудно проехать.

Предсказания насчет успеха и славы понравилось Барри. Ему вдруг захотелось поверить странному магу. И сумма в сто долларов в оплату за хорошее настроение показалось ему мизерной.

— Спасибо, мэтр. Вам почти удалось убедить меня.

— Здесь не благодарят. Я посредник и сообщаю вам лишь то, что могу рассмотреть за краем реальности. Повлиять же на предначертания я, увы, бессилен. Год назад я отрекся от черной магии и этим спас себя. Вам не приходилось слышать об Эрихе Шварцкопфе? Когда он погиб, мне не было и десяти лет. Опьяненный дыханием зла, Эрих задался целью выпустить его в мир и был разорван на куски взрывом бомбы. Прекрасный пример для тех, кто, вкусив тонкого яда магических идей, становится одержимым манией собственного превосходства. Я избрал другой путь. Лапидус впервые посмотрел в глаза Барри, и тому стало не по себе.

— Это был непростой поступок. Почему-то сказал он. Почти непосильный. Но я выдержал. Нечто подобное предстоит совершить и вам, чтобы вырваться из кармического круга. Вы здорово завязли, Грант. И пока идете с отрицательной разностью.

— Мне удастся выбраться?

— Я бы хотел в это верить. Вас будут искушать другие люди и обстоятельства. Но запомните, мистер Грант, последнее решение всегда остается за вами. Только за вами. Каждый решает свою участь сам… Я могу лишь дать пару советов: будьте особенно осторожны в полнолуние и не доверяйте людям с массивным перстнем старинной серебряной печаткой на среднем пальце правой руки.

Глава 11

С этого дня события понеслись в сумасшедшем темпе, словно изображения на прокрученной с удвоенной скоростью пленке.

Джессика спела подготовленную с помощью Барри и репетитора вокала из «Метрополитен» концертную программу для комиссии экспертов. Хотя Барри старался ограничить вокальный диапазон исполнительницы. подбирая репертуар лирико-драматического сопрано, или, как говорят музыканты, сопрано-спинто, голосовые возможности никому не известной девушки потрясли специалистов.

— Я занимался с Джессикой Галл по специально разработанной методе. Это первый эксперимент и пока еще рано разглашать его суть. Категорически пресекал Грант попытки разобраться в «феномене Галл».

О вокальном чуде раструбили по всей Америке еще до того, как состоялось первое официальное выступление. Барри продолжал скрывать девушку на своей вилле, ограничивая ее контакты с внешним миром.

— Никаких интервью и ни слова о пении даже с теми, кто втирается в близкие друзья. — Твердо предупредил он Джессику. Пойми, детка, чем больше загадочности мы создадим вокруг твоего появления, тем громче будет твоя слава. Внушал он Джессике, которая после возвращения из гастрольной поездки Сармы Клифсток приняла статус ученицы.

Сарма, уже наслышанная о приключениях Барри, не порадовалась появлению возле своего жениха молоденькой певички. Барри плел что-то невнятное насчет феноменального дарования, бескорыстного покровительства и ответственности профессионала за молодой талант. Сарма молчала, подозрительно изучая своего любовника. Он сильно изменился резкость, суетливость, какая-то взвинченная возбужденность сменила обычное барственное спокойствие и неторопливую уверенность.

— Ты стал похож на религиозного или политического фанатика. Такие маршируют по площадям Берлина с горящими факелами. Безумный взгляд, сухие губы, беспокойные, жесткие руки. Подвела итог Сарма.

Она была на четыре года старше Барри пышная, величественная красавица с крупными чертами лица, яркими глазами и ртом. Сарма Клафадопулос, гречанка по происхождению, пела изумительно красивым, глубоким контральто. Она всегда пользовалась сильным гримом в стиле Нефертити и обожала массивные, эффектные украшения. Барри давно решил, что для семейного союза выберет эту женщину, но почему-то не торопился. Сарма отличалась спокойствием, умом, тактом. Она не увлекалась ревностью, держа Барри на длинной веревке, да и сама не обделяла себя плотскими радостями, однако умела обставлять свои похождения с благопристойным изяществом. Царски-величественная, надменно-капризная красавица знала себе цену. Отец Сармы, афинский банкир, оставил единственной дочери большое состояние. Она установила себе рубеж, после которого решила покинуть сцену и заняться семьей. До сорокалетия Сарме оставалось всего два года.

— Ты сказала, что у меня «сухие губы»? Ха! Забавно. Тыльной стороной ладони Барри провел по губам, а затем, нагнувшись к Сарме, поцеловал ее.

Они сидели в ресторане отеля «Уолдорф Астория», временами превращавшегося в «клуб Барри Гранта». В полдень здесь было немного посетителей, но Барри знал, что его поцелуй станет тут же достоянием общественности. Он решил, что в ближайшие же дни объявит о помолвке с Сармой. Привязанность Джессики становилась слишком опасной.

Почти месяц девушка жила на вилле Гранта в качестве его ученицы и гостьи. Поначалу, ошарашенный даром Джессики, Барри утратил интерес к ее женским чарам. Он старался занять девушку уроками, а по ночам запирал двери в спальню. Это было похоже на страх.

После визита к мэтру Лапидусу Барри повеселел и не только смирился с присутствием «сиротки», но и обнаружил в ней бездну привлекательности. Гроза, напророченная магом, застала их на пути к «Бель Эйр». Небо почернело, дождь стоял стеной, словно обрушившийся с высоты водопад. Включив фары и габаритные огни, машины остановились на шоссе как сбившееся с пути стадо. Джессика обняла Барри. В ее зрачках плясали шальные искры, голос прерывался:

— Сейчас ты возьмешь меня, как тогда, в роще под Парижем… Вспомни, ты сделал это со мной впервые. Ты отдал меня Братьям, чтобы развратить и пробудить страсть… Их было много очень много. Но ты стал первым… Давай, я жажду тебя, сильнейший. Сбросив с себя одежду, она скользнула к нему на колени.

Молния и последовавший за ней раскат грома, казалось, взорвались в теле Барри. Приступ внезапного вожделения был ослепительным и бурным. Барри пришел в себя от гудков автомашин, торопящих его освободить проезд. Дождь кончился. Салон автомобиля просматривался, как витрина магазина. На коленях Барри, оседлав его, подпрыгивала обнаженная Джессика. Ее глаза закатились, голова перекатывалась из стороны в сторону, разметывая гриву густых волос. Водители соседних автомобилей гоготали и свистели до тех пор, пока жаркая парочка не завершила свои упражнения.

То же самое происходило в гостиной, а затем в спальне Барри. Через три дня ему стало ясно, что если так будет продолжаться дальше, кончина от истощения и потери сил просто неизбежна. Джессика же чувствовала себя отлично, с повышенным энтузиазмом готовя вокальную программу.

— Детка, через неделю приезжает моя невеста, а в конце следующего месяца у тебя концерт. Нам необходимо пересмотреть отношения.

— Чего-чего? Она будет жить здесь?! Ты не прогонишь ее? Вскочив из-за стола, Джес сжала кулаки. Как же так, Барри?!

— Успокойся, нам надо серьезно поговорить… Я очень дорожу тобой. Твоим талантом и нашими отношениями. Я схожу с ума от тебя, детка. Но этому должен прийти конец. У тебя впереди карьера знаменитой певицы, в тебя влюбится самый потрясающий принц на свете. А я стану добродетельным мужем. Я же в два раза старше тебя. Барри изобразил мудрую улыбку.

— Не говори со мной, как с идиоткой. Ты сам знаешь, что никакие «принцы» мне не нужны. Я искала, Барри, с тринадцати лет я искала тебя. Только тебя! И если ты станешь уставать или стареть, я сумею вдохнуть в тебя энергию! Черные глаза Джессики излучали гипнотическую силу.

— Нет уж, извини. Мне не по возрасту круглосуточное траханье! Даже в шестнадцать лет я не выдавал таких результатов. В подобном ритме мне долго не протянуть.

— Ты просто еще не понял, что я могу, милый. Доверься мне, и мы перейдем грань дозволенного обычному человеку.

— Детка, детка! Барри поморщился, отмахиваясь руками. Ты все перепутала! Джес Галл должна стать великой певицей, а не куртизанкой. Я действительно заряжаюсь энергией, когда ты поешь.

Джессика презрительно посмотрела на Барии.

— Ты прогонишь Сарму, если я буду очень хорошо петь?

— Нет. Запомни, нет! Это совсем другое. Завтра же ты переселишься в отличный отель, и я буду регулярно посещать тебя. Я твой учитель, наставник, хозяин, друг, отец, брат кто угодно. Но не любовник. Барри Грант неприкасаемый, поняла?

— Кажется. Джессика подошла к сидящему Барри и нежно обняла его голову, прижавшись щекой к волосам. Хорошо, ты хозяин. Но ты очень ошибаешься, если придумал такое. Ты будешь мучить себя и эту женщину. Пусть так. Я не стану мешать. Я подожду.

— Не стоит прислушиваться к сплетням, Сарма. Это на тебя совсем не похоже, дорогая. Поцеловав невесту, Барри взял ее за руку и достал коробочку с кольцом. Давай поскорей объявим о нашей помолвке. Я не хочу больше тянуть с этим.

Сарма нахмурила смоляные брови, рассматривая массивный изумрудный перстень.

— А куда ты спрятал свою юную подружку? Говорят, она очень хороша.

— Джессика усиленно готовится к концерту под руководством Вильямино. Живет в «Риц-палас». У нее прекрасная внешность для сцены и феноменальные голосовые данные. В этом ты сама скоро убедишься. Живо отчитался Барри. А сейчас я забираю тебя в «Бель Эйр». Вечером будут гости. Жених и невеста имеют право на маленький банкет?

Сарма согласно улыбнулась, но на душе у нее скребли кошки.

Концерт в канун Рождества в «Карнеги-холл» огромное событие. Но выступления таинственной Джессики Галл ожидали с небывалым интересом. Отряды конной полиции с утра курсировали по близлежащим улицам, чтобы сдерживать стремящуюся к зданию толпу любопытных. В афишах значился репертуар, доступный лишь маститой примадонне, но было известно, что певице нет и восемнадцати.

Папарацци сделали снимки Джессики и теперь они шли нарасхват. Чем бы ни кончился этот вечер, получить автограф чудо-девушки или отчаянной авантюристки намеревались тысячи людей.

Супруги Галлштейн по указанию Гранта прибыли инкогнито им не следовало откровенничать с любопытными. Они и сами вовсе не хотели попадать в руки журналистов. Невероятный, внезапно заявивший о себе дар Джессики оставался сплошной загадкой для ее близких, а в стремительности, с которой восходила ее звезда, чудилась какая-то опасность.

Барри лично позаботился о концертном платье для своей подопечной. Джессика должна была выглядеть как гимназистка-аристократка на выпускном балу облако белого тюльмалина, собранное в пышную юбку, узкий атласный корсаж, рукава из густых воланов, торчащих, словно крылышки, и длинные тонкие перчатки сама юность, сама муза гармонии и музыкального волшебства пожаловала на сцену.

Когда занавес поднялся, тысячи биноклей направились к черному роялю, расположенному среди огромных корзин с белыми хризантемами. В глубине сцены, мерцая инструментами, затаился оркестр.

— Шуберт, «Ave, Maria!». Исполняет Джессика Галл в сопровождении оркестра нью-йоркского радио.

Комментарии ведущего отличались крайней сухостью. До последнего момента Барри Грант не был уверен, чем обернется для него эта рискованная затея. Он боялся каждого лишнего слова, способного в случае провала явиться зацепкой в разбирательствах. Всю ночь накануне концерта Сарма атаковала его вопросами относительно учителей и вокальной школы Джессики. Ей ничего больше не оставалось, поскольку жених не проявлял никаких интимных желаний, ограничившись официальным «супружеским» поцелуем. И чем упорней пресекал он все попытки невесты пробиться сквозь окружавшую Джессику тайну, тем больше мучила Сарму столь пренебрегаемая ею ранее ревность.

— Да, она хороша. В лубочном вкусе. Изучив вышедшую на сцену солистку, Сарма положила бинокль на бархатный барьер и вздрогнула.

Первые же звуки голоса дебютантки пронзили ее от затылка до кончиков пальцев. Сарма окаменела, затаив дыхание. Рядом, мертвенно-бледный, светился в полумраке профиль Барри. Публика замерла, будто ее и не было.

Не было ничего, лишь божественный, завораживающий голос рвался в высоту, к расписному плафону, за которым угадывалось бездонное небо и Та, к которой обращался гимн…

…Триумф, триумф, триумф! Божественно, невероятно, волшебно! Проснувшись на следующее утро, Джессика Галл стала знаменитостью. Феноменом интересовались специалисты вокала, ученые и даже политические деятели. В прессе мелькнуло предположение, что голос Галл техническое чудо немецких специалистов, призванное загипнотизировать и подчинить без всяких военных усилий великую страну. Совет американских академиков требовал немедленной экспертизы, друзья так и липли к Барри, стараясь выведать правду, а недруги говорили о радио-трюке и требовали «на ковер» «зарвавшегося авантюриста Гранта».

Опытные вокалисты заседали с утра до вечера, слушая сделанную на концерте непрофессиональную запись и разбирая по косточкам тембр, диапазон и технические возможности голоса Джессики Галл. И только один юный критик нашел определение, которое вскоре стало визитной карточкой молодой певицы: «Голос из другого мира»…

Гранта удивила прозорливость журналиста: он определил то, что все время вертелось в его голове.

— Мы многого еще не знаем о нашей Вселенной и возможностях человеческого организма. Сказал он на единственной пресс-конференции. В сущности, что каждый из нас может сказать о самом себе? Вы помните слова Гамлета? «Есть много, друг Горацио, на свете, что и не снилось нашим мудрецам». Мне скоро исполнится тридцать четыре, но я не сомневаюсь, что жизнь придерживает для меня еще немало сюрпризов…

Отвечать на вопросы о методике вокальной подготовки юной певицы и характере ее взаимоотношений с учителем Грант отказался.

— Вы не находите, друзья, что самое прекрасное в нашей жизни тайны?! Но именно их мы стремимся растоптать в первую очередь с грациозностью попавшего в посудную лавку слона… У меня была достаточно насыщенная жизнь в искусстве, чтобы научиться беречь его хрупкость и нежность. Барри эффектно тряхнул густыми волосами, превратившись в поэтического юношу, запечатленного два десятилетия назад на афише его первого концерта. Восемнадцатилетний Берримор Грант значился так как исполнитель собственных сочинений.

Глава 12

Берримор Грант-Рубини родился второго января 1901 года на пороге нового, двадцатого века. Это были дни, когда все явления, происходящие в природе и обществе, вызывали пристальный интерес, обещая осуществление грандиозных прогнозов. Пророчества, самые разные от конца света до мировой победы коммунизма тревожили сердца простых обывателей, политиков, ученых.

Кроме того, именно в начале двадцатого столетия в мир, по мнению философов самого разного толка, должны были явиться люди, которым суждено изменить историю гении, миссионеры, авантюристы. В колыбельку каждого новорожденного заглядывали с пугливым любопытством, ища признаки экстраординарности.

Сын техасского предпринимателя, хорошо известного в шоу-бизнесе, весил 4 килограмма, выглядел здоровеньким и жизнерадостным. «Этот парень переплюнет своего отца», самодовольно хмыкнул Никола Грант-Рубини, глядя на вцепившуюся в его палец ручонку. Преуспевающий владелец сети гостиниц, ресторанов, клубов гордился своим умением идти навстречу духу времени, насаждая в своих владениях цивилизованные формы отдыха: «культурный секс» и «умеренно азартную игру».

Надеясь получить в лице сына достойного преемника, Никола ошибся. Подрастающий Барри сторонился отцовского бизнеса и в возрасте двенадцати лет сумел настоять на том, чтобы переехать к тетке в Неаполь, где Изабелла Рубини руководила музыкальным классом в консерватории. Мальчик божился, что испытывает непреодолимую тягу к музыке, часами сидел у старого фортепиано, изучая под руководством матери основы музыкальной грамоты.

Особых музыкальных дарований у Барри, однако, не оказалось, но его чудесные, обрамленные длинными ресницами глаза смотрели так нежно и грустно, так очаровательно вились темные густые кудри, отпущенные до плеч, что Николе пришлось смириться сын пошел в материнскую породу, дающую миру исключительно так называемых «людей искусства» мягкотелых бездельников. Отец Розалии имел в Неаполе собственный магазин музыкальных инструментов, брат писал стихи, женщины семейства пели и играли, не выходя за пределы домашнего музицирования. И все-таки эти трогательные домашние концерты стали тем роковым детонатором, который произвел в душе мальчика решающий взрыв. Повзрослевший Барри с удивлением вспоминал, как плакал от песенок матери и клялся посвятить себя музыке.

Когда Розалия родила мужу второго сына, Барри был отпущен в Неаполь. Здесь, в чудесном южном городе, переполненном солнцем и музыкой, он вскоре почувствовал себя баловнем судьбы, любимцем женщин, настоящим музыкантом и взрослым мужчиной. Учился Барри легко, пел в компании приятнейшим тенором народные неаполитанские песни «Вернись в Сорренто», «Далекая санта-Лючия», «Мандолина у моря», «Дорогая мамочка» и прочие «слезные баллады». Зарабатывал карманные деньги в магазине деда и до поздней ночи гулял с хорошенькими, но целомудренными подружками по шуршащим волной пляжам. Но самыми блаженными минутами для Барри стали те, которые он проводил над прекрасным старым фортепиано тети Изабеллы. Он сочинял свою музыку! И она казалась ему самой чудесной на свете…

После окончания школы Никола вызвал старшего сына на строгий семейный совет, состоящий из весьма деловых представителей клана Грантов предпринимателей, банкиров, общественных деятелей. Два родных и три двоюродных брата Николы завоевали прочное положение в деловых кругах Америки. Придирчиво проэкзаменовав юношу, дядюшки сокрушенно качали головами.

— Слишком красив, чтобы сделать серьезную карьеру. Чересчур мягок для человека деловой хватки. Женское воспитание не идет на пользу мальчику… Тем более, этих слезливых итальянок. Неодобрительно посмотрел на младшего брата Ираклий, единственный из клана Грантов продолжавший носить традиционные еврейские пейсы и кепарь.

Все печально помолчали.

— Честно говоря, мне хотелось отстранить Берримора подальше от своих дел. У меня здесь не всегда такая идиллия. Бывают и схватки. Сами знаете шоу-бизнес один из самых прибыльных и висит на волосок от криминала. Оправдывался Никола. А мальчик растет таким нежным.

Братья помолчали. Никто не подал вида, что догадывается о связях Николы Гранта с неаполитанской мафией. Но аргументы Николы Приняли. Другое дело младший сын, Майкл. Ему нет и семи, но он умеет давать отпор всякому.

— Что будем делать? Предоставил Никола решать участь своего сына высочайшему синклиду.

— Я дам совет, Никола, но ты можешь и не послушать. И тогда, скорее всего, хлебнешь немало бед. Ираклий основательно высморкался, безжалостно теребя мясистый горбатый нос. твой сын должен стать настоящим американцем крепким парнем, способным пробиваться самостоятельно. Ему нельзя позволить петь на сцене, избави Бог! Нам не нужен такой позор, оставим театр педерастам и безмозглым лентяям… Думаю, самым лучшим для Берримора была бы тихая, приличная должность в каком-либо государственном департаменте. Министерстве культуры, искусства.

— Хм… Совсем неплохо. Согласился Никола. Семье Розалии, состоящей из сплошных дилетантов и третьесортных актеришек, не помешал бы один серьезный человек, занимающий ответственный пост. Но ведь ему только семнадцать…

— В самый раз взяться за ум. В нью-йоркской Академии искусств открылось отделение организаторов и теоретиков искусства. Барри должен окончить его с блеском. А потом мы поможем. Ираклий обвел глазами братьев и они согласно кивнули.

Двадцатичетырехлетний Барри отличался всеми качествами настоящего нью-йоркского дэнди. Он блестяще демонстрировал легкомыслие и цинизм, отличался широтой взглядов, простотой общения и своеобразным сочетанием сибаритства и нигилизма, которое так идет юному, красивому, самоуверенному существу.

С женщинами Барри умел быть всяким томным, влюбленным в стиле слезных мелодрам, или обаятельным проходимцем наподобие гангстеров киноэкрана. Ему нравилось меняться самому, перебирая подружек от глупеньких кордебалетных шлюшек до деловых и корректных «бизнесвумен». Барри никому не оказывал особого предпочтения женщины нравились ему в своей массе в богатом букете, дающем широкую гамму чувственных оттенков. Выбор за него сделал случай. На благотворительном банкете в честь Дня независимости Барри участвовал в концерте выпускников Академии искусств с собственными сочинениями для фортепиано. Он делал это шутя, поскольку легко распростился с идеей стать композитором. Проучившись меньше года по классу композиции, Грант откровенно заскучал, решив применить свою кипучую энергию и недюжинное обаяние в деловых сферах. Занятия на отделении организации и экономики искусства показались ему весьма перспективными. К роялю Барри подходил лишь в тех случаях, когда хотел произвести впечатление на дам, он знал, что его незатейливые опусы с налетом неаполитанской мелодичности и романтической грусти проникают в сердца чутких слушательниц.

На благотворительном концерте в их числе оказалась Диана Хейворт председательница всеамериканского благотворительного фонда «Музыка для нас». Придирчиво щурясь, она внимательно осмотрела отличника — выпускника Академии искусств, отметив щегольской блеск его далеко не новых ботинок, великолепие античного торса и гибкость длинных музыкальных пальцев.

— как вам представляется будущая карьера, мистер… мистер Грант?

— Мое самое сильное желание заключается в том, чтобы служить на пользу искусства и Америки. Не задумываясь, отчеканил он. Диана улыбнулась.

— В таком случае, могу дать вам шанс испытать прочность своих намерений. В моем фонде не хватает активной, преданной делу молодежи.

Сердце Барри радостно забилось, но он вряд ли мог представить, какой крупный козырь вытащил из колоды в эту минуту.

Муж Дианы владелец «железнодорожной империи» на юге страны, имел колоссальное состояние и слишком мало времени на общение с семьей. Восьмилетняя дочь училась в швейцарском пансионе, тридцатишестилетняя миссис Хейворт не сходила со страниц дамских журналов, являясь образцом «деловой американки».

Выносливая и крепкая женщина, увлекавшаяся в юные годы авиацией и подводным плаванием, отдала свои зрелые силы и темперамент благотворительному движению. Одной из первых она ввела в официальную моду брючные костюмы, стала лихо водить спортивный автомобиль и выезжать с миссий Красного Креста на поля сражений Первой мировой войны. Репутация Дианы оставалась незапятнанной. Она считалась преданной женой и заботливой матерью, готовой давать нравоучительные советы всем женщинам Америки.

Просмотрев прессу накануне делового визита к миссис Хейворт, Барри удивился этой способной женщине с солдатской выправкой и тяжелым волевым подбородком были чужды соблазны плоти. Но весь его немалый мужской опыт свидетельствовал обратное Диану заинтересовал в его лице не только перспективный сотрудник. Она, как говорят, явно «положила глаз» на черноволосого красавца.

Вилла Хейвортов в фешенебельном квартале Нью-Йорка оказалась роскошной и совершенно пустой. Кроме охранника, пропустившего машину мистера Гранта, Барри не заметил никакой прислуги. В окнах трех этажей светился приглушенный свет, из холла доносилась тихая музыка.

— Ах, вот и вы, мой друг! Как славно, у меня затруднения с подбором репертуара для воскресного выступления хора инвалидов. Вы полагаете, Реквием Верди не будет слишком мрачен? Она протянула Барри отпечатанные на машинке листы.

Он рискнул: слегка согнув крупную кисть дамы, коснулся губами ямки над большим пальцем. А потом уж взял предложенные бумаги. Мимолетный поцелуй был любезным и в то же время достаточно интимным, для тех, кто разбирается в амурных делах, он говорил о многом.

Диана подавила судорожный вздох и слишком звенящим голосом пригласила гостя в гостиную. Шестым чувством Барри понял, что ему предстоит провести эту ночь в постели недоступной леди, и внутренне насторожился.

В большой комнате среди диванчиков, столиков, кадок с пальмами, гигантских напольных ваз и статуй горело множество приглушенных светильников. Из патефона рвалась бетховенская «Ода к радости».

— Пожалуй, для хора инвалидов эта музыка более уместна, заметил Барри.

— А для нас? Диана остановила пластинку и с вызовом посмотрела на парня. Он изобразил смятение и робость. Присядьте, мистер Грант, я бы хотела, чтобы сегодняшний вечер прошел с пользой для дела и для сотрудников нашего Общества. Я ведь могу уже называть вас коллегой?

Уточнив свои обязанности и гонорар, Барри почувствовал прилив вдохновения. Диана жилистая, крепкая, в полотняном костюме типа борцовской робы дзюдоиста казалась ему желанной одалиской. Разговор не клеился, вино кружило голову, и Барри понял настал момент решительного наступления.

— Миссис Хейворт, я много раз видел ваши портреты, но никогда не мог предположить, что окажусь так близко от вас, рядом с вами… Он опасливо отодвинулся вглубь дивана, словно от женщины исходили опасные токи. Это не так просто для мужчины, считающего себя наполовину итальянцем, и преклоняющегося перед всем прекрасным… Барри сдержанно потупился, волнистые пряди упали на лоб и горящие жаром смуглые щеки.

— Прелестно! Захлопала в ладоши Диана. Я поручаю вам произносить вступительные речи. У вас проникновенный голос и южное красноречие… К тому же страсть к прекрасному…

— И, к несчастью, пламенный темперамент. Ведь я мечтал стать композитором, романтическим, бурным, виртуозным…

— А виртуозным любовником? Диана по-деловому сбросила кимоно, оказавшись в крошечной комбинации. Пожалуйста, не строй из себя паиньку. У меня давно не было хорошего мужчины. Ну, дорогой, живее, живее! Подбоченясь, Диана смотрела, как неловко и торопливо раздевается ее избранник и вдруг громко захохотала. И это у вас в Италии называется «пламенный темперамент»?

— Я смущен. Скрестив руки на причинном месте, потерявшем почему-то весь боевой задор, прошептал Барри.

— Вот это уж совсем не к месту. Подойдя к нему, Диана скомандовала. Обними меня и прижми покрепче, словно собираешься задушить.

Откинув голову, она выпятила грудь с торчащими крупными сосками, и Барри почувствовал себя на знакомой территории его-то не надо было учить, что и как делать с таким «станком». Но не тут-то было! Диана вела себя, словно спортивный тренер, натаскивающий ученика к ответственной спартакиаде, по-деловому, строго, бесцеремонно. «Без нежностей!», «Темп ускорить!», «Отставить ласки я не терплю сюсюканий!», «Жестче, жестче это же не балет!», «Ну, а теперь топчи меня! Разве не видел, как это делают петухи?».

Только к утру, использовав все «спортивные снаряды» в гостиной и роскошной спальне, Барри сообразил, чего добивалась от него миссис Хейворт, «жесткого секса», без сантиментов, лирических нашептываний и нежных прелюдий. Секса виртуозно-акробатического, неутомимого, с применением садизма. Он чуть было не сделал ошибку, послушно подчиняясь ее командам. В какой-то острый момент Диане было необходимо, чтобы ученик вышел из подчинения, став неуправляемым, циничным, жестоким. Интуитивный порыв оседлать и хорошенько отстегать эту строптивую, ненасытную кобылку толкнул Барри к приему, которым он пользовался крайне редко. «Грязный секс» понравился Диане. Она удовлетворенно затихла и лишь через четверть часа смогла продиктовать любовнику свои условия: «Ты будешь приходить ко мне так часто, как я захочу и туда, где мне будет удобнее… Никогда и никто не узнает от тебя о нашей связи… И еще… ах, нет, это смешно. Смешно предупреждать тебя о полной, безоговорочной верности. Ты и сам больше не посмотришь на самую заводную шлюху».

Барри был подавлен навязанными ему условиями и даже собирался послать самоуверенную развратницу ко всем чертям. Но на следующий день личный секретарь миссис Хейворт принял мистера Гранта у себя в кабинете. Папка, лежащая на его столе, выглядела внушительно.

Грант получал должность пресс-секретаря Общества «Музыка для нас», еженедельную колонку в газете «Нью-Йорк таймс», солидный гонорар, а также оплаченную аренду приличных апартаментов и автомобиля, которые ему предлагалось немедленно выбрать.

Квартиру в зеленом, тихом районе он снял с одобрения Дианы. Сюда же была привезена соответствующая положению мистера Гранта мебель, кабинетный рояль и новейшие спортивные тренажеры. Затем Диана лично подобрала пресс-секретарю соответствующий гардероб и показала, что спортивные тренажеры в любовных играх намного интереснее, чем антикварная мебель или пуховая перина.

Глава 13

Через месяц Барри был убежден, что завладел лучшей женщиной на свете. Ему действительно ни на кого не хотелось и смотреть. Штат прежних подружек был без сожаления распущен под предлогом непосильной деловой занятости на новом поприще.

Грант и в самом деле брал на себя множество проблем и успешно решал их при помощи своей всемогущей покровительницы. Имя Барри Гранта приобрело широкую известность. «Юный задор, зрелый ум, деловая хватка и потрясающий вкус это и есть Барри Грант», писала самая известная обозревательница светской хроники, пророча молодому организатору большое будущее. За пять лет пребывания в «школе» Дианы Хейворт Грант сделал огромные успехи, став влиятельной фигурой во всех кругах музыкального общества. Его критические отзывы были решающими для судеб американских музыкальных премьер и дебютов, он устраивал блистательные ангажементы звездам, руководил проведением престижных фестивалей, был желанным участником всех жюри и конкурсов.

К тридцатилетию Грант приобрел виллу «Бель Эйр» в тихом пригороде Нью-Йорка. Пятьдесят процентов стоимости дома в качестве подарка погасила Диана, которой нравились эти живописные глухие места. И хотя ее встречи с любовником стали более редкими, она проявляла к условиям их проведения все большую требовательность. Бассейн, пляж, газоны и сад все стало «парком любовных действий». Но однажды в обществе любовников появился третий. Мэтью Стингер мулат-саксафонист «озвучивал» своими сумасшедшими импровизациями интимные баталии любовников. В один прекрасный вечер Диана отдалась ему на глазах Барри и потребовала заключения «тройственного союза». Барри взбрыкнул в душе он все еще оставался патриархальным итальянцем, желающим верить в неприкосновенность своей «донны».

Ссора затянулась на целый месяц. Уехавшая в долгосрочные деловые поездки Диана не давала о себе знать. Барри попробовал развлечься с хорошенькими девочками из самых шикарных представительниц нью-йоркского полусвета. Все казалось пресным и пошлым. В конце концов он готов был вылететь в Буэнос-Айрес, где находилась на фестивале искусств миссис Хейворт и, бросившись к ее ногам, молить о прощении. Он был согласен на мулата или даже целый хор мальчиков в качестве соучастников своей «лавстори». Приятный случай задержал Барри в Нью-Йорке. Совет Общества «Музыка для нас» объявил мистеру Гранту об утверждении его на должности сопредседателя. В качестве прилагаемых условий Грант получал роскошные апартаменты отеля «Уолдорф-Астроя» и полномочия на проведение клубных мероприятий в ресторане этой знаменитой гостиницы.

С похолодевшим сердцем Барри крутил сказочные документы, осознавая, что все это теперь останется лишь пустым звоном. Возвратившись, хозяйка поставит подданных на свои места, а строптивому Гранту заявит о необходимости подыскать для своих недюжинных организаторских способностей иное поприще.

Прибыв в Нью-Йорк, миссис Хейворт тут же вызвала Гранта. Он шел словно на пытку, собираясь сражаться до последнего, а уж потом позволить вышвырнуть себя вон. Он даже не сомневался, что сумеет припугнуть бывшую любовницу шантажом: Барри предусмотрительно запасся компрометирующими документами, сумеющими заинтересовать супруга Дианы или желтую прессу.

Увидав сидящую в своем кресле начальницу, Барри вспыхнул от волнения и засунул в карманы брюк вспотевшие ладони.

— Мистер Грант, мне стало известно о вашем повышении. Диана смотрела прямо ему в глаза. Я даже нашла время для того, чтобы подписать ордер на ваше владение апартаментами в «Уолдорф». Кажется, это будет разумно.

— Диана! Барри едва удержался, чтобы не бросится к ее ногам. Я чуть не умер без тебя.

…Они отпраздновали примирение в «Бель Эйр». В разгар ужина на террасе появились два скрипача-близнеца, смуглые, большеглазые подростки.

— Я привезла их из Аргентины. Сплошное очарование! Этот дубина с саксофоном и в самом деле был слишком груб.

— Да, мальчики очень нежны, пробурчал Барри, чувствуя, как вместе с обидой в нем растет т небывалое возбуждение…

Барри не видел отца пять лет. Они не были в ссоре, ограничивая общение официальными поздравлениями. С матерью Барри частенько встречался в Неаполе, где она подолгу гостила у сестры.

— Отец гордится тобой, сын. Но у него теперь свои проблемы. Ты понимаешь, бизнес. «Сухой закон» не лучшее изобретение президента. Идет настоящая война. Никола не хочет, чтобы тень падала на твое имя. Говорила Розалия, любуясь сыном.

— Понимаю, мама. Я уже совсем взрослый мальчик, кивал Барри, не спрашивая ни о чем. Ему не хотелось даже мысленно прикасаться к той сфере, в которой сейчас царил его отец.

О мафии говорила вся Америка и, похоже, Никола Грант был не последним лицом в техасском клане. И вот Никола позвонил сыну сам. Он находился в Нью-Йорке и просил о встрече. Заехавший за Барри шофер на черном «шевроле» привез его в тихий загородный дом рабочего квартала.

Отец сидел при свечах. В тесной, затхлой комнате были наглухо закрыты ставни и почему-то не работало электричество. Они молча обнялись.

Барри осторожно присел на облезлый, покрытый черным дерматином диван. Здесь пахло старым еврейским жильем нищим, неопрятным. Над полысевшим черепом отца, расположившегося за круглым столом, висел темный абажур.

— Посмотри, здесь все правильно написано? Никола бросил через стол листы с печатным текстом.

Барри придвинул свечу. На десяти страницах излагался подробный отчет его взаимоотношений с Дианой Хейворт. Даты, числа встреч, размеры его гонораров и перечень служебных повышений.

— Правильно. Кивнул Барри, стараясь сообразить, куда клонит отец. Во рту у него пересохло.

— Супруг этой дамы серьезный человек, не понимает шуток. Он получил точно такие же бумаги от своего детектива и отдал распоряжение Барри Грант должен исчезнуть. Никола вздохнул. Тебя продали моему человеку. Считай. повезло, сынок.

— Я должен расстаться с ней?

— Хм… Медленно соображаешь. Ты должен умереть. Лицо Николы скорбно сморщилось, он стал похож на большую обиженную обезьяну. Мне придется что-то придумать, уж извини. Дело-то не совсем обычное: мир искусства такая роскошь! Да и женщина-то на самом виду!

…Через два дня шофер Дианы не справился с управлением, на крутом повороте загородного шоссе белый «линкольн» вырвался за ограждение и, пролетев вниз метров тридцать, взорвался. Трагический случай ошеломил общественность. Соратники и поклонницы Дианы Хейворт оплакивали свою неутомимую подругу и вдохновительницу. Детский хор пел на кладбище «Реквием» Моцарта.

Берримор Грант опубликовал в журнале «Музыка для нас» и в «Нью-Йорк таймс» величественный некролог и маленькое заявление о своей отставке. С этого дня он сосредоточил внимание на журналистской деятельности, получив вскоре репутацию проницательного и крайне принципиального критика. Но сочинять свои очаровательно-мелодичные, изящно-наивные композиции Барри уже не мог.

Глава 14

Джессика появилась на пути Гранта в тот момент, когда приступы неудовлетворенного тщеславия все чаще стали омрачать его природный оптимизм. Критическая отметка «возраст Христа» та самая жизненная точка, в которой принято призадуматься о смысле прожитого. Блестящему, процветающему, собирающему щедрые плоды популярности Гранту стало казаться, что время растрачено попусту: он сделал значительно меньше, чем было предназначено ему судьбой, разменял по мелочам недюжинный дар, пустил по ветру полученное от Бога достояние.

Временами, вернувшись с шумного банкета, Барри присаживался к «Стейнвею» и вспоминал свои старые песенки. Он скорбел о том, что не успел сделать, о той музыке, которую так и не смог написать. Но зачастую улыбка Барри сияла отнюдь не показной веселостью он с удовлетворением отмечал, как высоко взлетел, оставив позади своих сверстников, подававших некогда большие надежды. В такие минуты он честно признавался. что отнюдь не убил в себе зародыш гениальности, а скорее развил весьма заурядные организаторские и журналистские способности. «Ты пригоден лишь для домашнего музицирования, парень. Можешь пудрить мозги своим композиторским талантом кому угодно, только не самому Гранту. Ты король интриги, адмирал стратегии и тактики карьерных боев. Будь признателен Фортуне за то, что сумел урвать у нее сам», сказал себе Барри, подводя итоги тридцатитрехлетия.

Вскоре он услышал, как приблудная девчонка, стоя над ночным океаном, поет «Хабанеру». Барри долго колебался, прежде чем решился пустить в дело свалившееся с неба сокровище. Загадка Джессики смущала его. Но теперь, после концерта в «Карнеги-холл», Грант с опьяняющей радостью почувствовал, что вступил в новую жизненную полосу, ту, главную, для которой, быть может, родился.

Предложения фантастических ангажементов посыпались на «ученицу» Гранта со всех сторон. Он быстро сообразил, что должен «обезопасить» Джессику от чересчур пристального внимания своих коллег, отправив ее в длительное турне.

— Девочка, ты настоящее сокровище! Я благодарен звездам, сосватавшим нас, сказал он, сжимая холодные руки Джессики, когда овации отзвучали и погас свет в опустевшем зале.

Она стояла посреди своей грим-уборной, превратившейся в цветочный магазин с бесчисленными корзинами, венками и букетами, высокая, воздушная, белоснежная.

— Сосватала? Судьба сосватала нас? Джессика напряглась, готовая ринуться к нему. Но получила лишь заботливое приглашение присесть рядышком на диван для нравоучительной беседы.

— Твоя звезда только восходит, волшебница. Тебе предстоит очень, очень много работать, чтобы стать настоящей знаменитостью. А еще ты станешь богатой и свободной. Тебе будет принадлежать мир. Уж об этом я хорошенько позабочусь.

— Мне нужен ты.

— Разумеется, в качестве приложения ко всем благам ты получишь и Барри Гранта. Но ведь мы только в начале пути. Обещай, что будешь подчиняться, не обсуждая мои действия… Скажи «да», Джессика!..

Девушка упорно молчала, опустив голову. Ее пальцы терзали пышную снежно-белую хризантему. Витые тонкие лепестки усеяли синий шелковистый ковер. За белыми маркизами в окне мелькали хлопья мокрого снега.

— Сколько, сколько я должна ждать?

— Тот чернокнижник в башне пообещал, что светила соединят нас через тринадцать лет. И в качестве доказательства отдал мне составленные гороскопы. Он обвел 15 августа синим ты помнишь нашу первую ночь в Бель Эйр? Но главное случится через 13 лет, там, на пересечении наших линий он изобразил колючую разноцветную звезду, будто взорвалась планета.

— У тебя будут седые виски и много хитрых морщинок возле глаз. А еще вот здесь. Джессика коснулась пальцем уголков его губ. Здесь будут глубокие, жесткие складки.

— Ерунда, девочка… Зато ты станешь великолепной, гордой, властной, какой и должна быть завоевательница.

— Я и сейчас такая. Но ты мешаешь мне, Барри… Очень мешаешь… Не могу объяснить, но точно знаю, ты что-то делаешь не так. Совсем не так, дорогой. Она посмотрела в его глаза. Я говорю «да». Ты не оставил мне другого выбора.

Через три месяца, подготовив с фантастической легкостью солидный оперный репертуар, Джессика Галл подписала контракт на гастроли в Южной Америке. Европа и, главное, Италия, были охвачены войной. В Аргентине, Бразилии и Мексике с нетерпением ждали «американское чудо». Отправляя в турне свою подопечную, Грант основательно продумал не только условия контрактов, где ему, как главному менеджеру и опекуну, причитались значительные проценты, но и позаботился о сопровождающей звезду свите.

Джессика нуждалась в постоянном надзоре. Ей требовался не только опытный репетитор, с которым она могла на слух разучивать партии, и не только импресарио, ведущий деловые отношения с театрами. Джессика не могла обойтись без надежного стража, доверенного лица и няньки. Все эти роли, кроме учителя вокала, взял на себя Брюс Портман близкий друг Барри. Еще в Академии искусств преподававший историю музыки профессор Портман выделил среди своих студентов способного техасского паренька с неаполитанским победоносным темпераментом. Позже, сделав карьеру в Музыкальном союзе, Грант помог получить хорошую должность своему бывшему учителю, покинувшему Академию после шумного скандала. В Америке, еще не вступившей в антигитлеровский союз, к политическим воззрениям относились лояльно. Интеллигентный, мягкий Портман прилюдно отвесил пощечину главному «вагнерианцу» Академии, открыто проповедовавшему в студенческой среде нацистское мировоззрение.

— Брюс. помоги мне. Ты слышал эту девушку на концерте. Тебе не надо объяснять это бесценный алмаз, нуждающийся в непрестанной заботе. Пригласив Портмана к себе в «Бель Эйр», Грант тут же приступил к делу.

— Я потрясен. Ты можешь что-то объяснить? Портман поправил очки с двойными стеклами возрастная дальнозоркость (Брюсу уже минуло пятьдесят пять) не избавила его от юношеской близорукости. Портман вообще удивлял сочетанием почти детского наивного интереса к жизни и людям и стариковской спокойной рассудительности. Кроме того, Брюс отличался редкой порядочностью, что делало его незаменимым в предлагаемой Грантом роли. Барри решил быть предельно откровенным с Портманом. Но, увы, он не мог ответить на его вопросы.

— В том-то и дело, что я сам ничего не понимаю. Я сделал вид, что учил эту девушку по какой-то своей, мне одному известной системе. Я лгал, Брюс. Она поет сама от Бога или от черта, не знаю… Я чуть не сошел с ума, пытаясь понять, что к чему, и даже навестил мага. Не смейся, Брюс. Он-то меня и успокоил.

— Я догадываюсь, каким образом. Улыбнулся Брюс. «Есть много, друг Горацио, на свете, что и не снилось нашим мудрецам», процитировал он нараспев использованные Барри в интервью слова Гамлета.

— Верно. С тем, что трудно понять, зачастую легко смириться. И я сказал себе: «Ша, Барри! Не суйся за нарисованную ширму, как любопытный Пиноккио». Разве все это (он кивнул на пейзаж за окном), разве все, что мы воспринимаем, как должное, ни есть лишь нарисованная декорация, за которой простирается неведомое нечто?..

— Мистика не твой конек, Барри. Давай-ка лучше о делах. О'кей, я не буду совать нос куда не следует. Но чем могу помочь в этом деле тебе, Барри?

— Я отправляю девочку в турне. С ней все время будет маэстро Вельямино ведь Джессика может пока разучивать партии только с голоса.

— Фантастика! Похоже на мистификацию.

— Забудь о сомнениях, все проверено. И ничего не ясно. Ты должен сопровождать ее, осуществляя одновременно две миссии постараться кое-что пронюхать и не дать это сделать кому-нибудь другому. Ведь могут быть самые разные варианты ответов на мучающие всех вопросы.

Брюс подозрительно посмотрел на Гранта:

— Скажи, почему ты не сопровождаешь «ученицу» лично? Ведь она чертовски соблазнительная девчонка и смотрит на тебя, как Аида на Радомеса.

— Я собираюсь жениться на Сарме… Ты знаешь, к этому давно шло. Пора остепениться… Увы, я не искатель приключений, Брюс.

— Ага, вот что-то уже и проясняется, привязанность таинственной певунью пугает тебя, мистер Благополучное процветание.

— Да, от нее исходит нечто… нечто угрожающее, неведомое… Барри пожал плечами и посмотрел в сторону. Она фантастически, нечеловечески одарена в самых разных сферах. У нее непредсказуемый характер и, кажется, еще не осознанные ей самой возможности. Порой девчонка предельно наивна, а иногда мне кажется, что она видит человека насквозь. Иногда она на диво покладиста, а временами проявляет строптивость, как настоящая бесовка.

— Так значит, вопрос о моем вступлении на должность импресарио решает все же Джессика Грант.

— Боюсь, что так. Хотя она обещала слушаться… Сегодня же я познакомлю вас получше и мы все решим, не откладывая… Ты ведь сильный мужик, Брюс… Барри захохотал. Здорово вмазал тогда тому распоясавшемуся фашисту!

— Это совсем не смешно, Барри. Идет страшная бойня. Мои еврейские родственники попали в немецкие концлагеря… Джессика, кажется, тоже не без иудейской крови?

— Арон Галлштейн ее отец, полукровка и дважды беглец. Из большевистской России и фашистской Германии. Мать Джессики была русской.

Джессика с улыбкой направилась к Брюсу, протягивая ему ладошку «лодочкой». Мило, по-детски и как-то застенчиво. Платье в черно-белую клетку с кружевным воротничком, бархатный бант в волосах придавали сходство с гимназисткой.

— Значит, это вы станете моим ближайшим другом и наставником? Она внимательно посмотрела на Брюса, и тот снял очки. Без стекол глаза Брюса поражали голубизной и беззащитностью. Я не стану обижать вас, профессор. И постараюсь не обманывать. А вы попытайтесь найти во мне что-то хорошее и потерпеть, когда я покажусь вам невыносимой.

— Это совсем просто, восхищаться вами. Вы чудо, Джессика… И, честно говоря, плохо представляю проступок, которым меня может разозлить молоденькая девушка такой ангельской кротости.

— Вот и отлично. Мы заключим тайный союз против Барри и не станем огорчать его, если у меня случатся… неудачи. Ведь это не просто завоевать мир. Глянув на Барри, Джессика гордо вздернула подбородок. Ты отдаешь меня в надежные руки, учитель.

…— Ну, как она тебе? Опасливо спросил Барри, провожая Портмана к машине.

— Кажется, мы поладим… А какие личные проблемы у этой крошки родители, жених, комплексы?

— Она была невинна до встречи со мной. Но очень развратна от природы. Ты должен это помнить, Брюс. Просто так, на всякий случай.

— О'кей. Я ознакомился с ее контрактами и отметил, что «учителю» Гранту отчисляется солидный процент. По-моему, это справедливо. Ты сильно рискуешь, парень. Брюс пожал протянутую ему руку. Да и я, впрочем, тоже.

Вскоре Грант понял, на что намекал Портман. Гастроли проходили триумфально. Аргентина, Мексика, Бразилия. Джессика пела «Тоску», «Норму», «Аиду», «Травиату», «Кармен». Специалисты устраивали бурные дискуссии, уточняя диапазон и технические возможности удивительного голоса. Публика неистовствовала. Пение юной примадонны имело на слушателей чуть ли не гипнотическое воздействие. С поразительной быстротой образовались союзы фанатов Джессики Галл, следовавшие за ней из города в город. Два мексиканца покончили с собой от безответной любви к девочке-примадонне. Волну скандалов поднимала желтая пресса. В солидных изданиях муссировались более серьезные вопросы «Ледяной, пронзительный, или бархатный, ласкающий?», «Голос из другого мира или голос из другого века?», «Традиция или новаторство?» восклицали знатоки.

Но певицу было решительно невозможно втиснуть в определенные рамки. Если после какого-то спектакля публика и критики обсуждали богатые россыпи matiz особых оттенков исполнения, украшающих партию на радость оперных гурманов, то на следующий вечер они слышали строго академическое пение, пренебрегающее заигрыванием с залом.

Популярность Галл приобретала фантастические масштабы косметические фирмы называли ее именем новые серии товаров, модельеры выпускали под девизом «Джессика» коллекции белья и верхней одежды. Имя певицы давали ювелирным изделиям и новым маркам автомобилей. Джессика богатела с каждым днем, а вместе с нею и Грант. Старательно изучавший отзывы прессы о гастролях, Барри мог бы праздновать победу. Но он не переставал ждать тревожного сигнала, особенно после того, как день бракосочетания был назначен…

Глава 15

…— Барри, тебе надо самому в этом разобраться. Наверно, лучше приехать сюда. Голос Брюса, звучавший по телефону из Буэнос-Айреса, прервал мечты Гранта.

Он видел себя то ректором в Академии искусств, то главным менеджером «Метрополитен Опера». Или, еще лучше, нового Всемирного театра вокального искусства. Где-нибудь в освобожденной от фашистов Европе. Правда, война затягивалась, а грандиозные планы Барри приобретали все более фантастический характер. К тому же они целиком зависели от непредсказуемой Джессики Галл.

— Что произошло, Брюс? В газетах нет ничего настораживающего.

— Мне удалось замять скандал. Пришлось здорово раскошелиться и прибегнуть к помощи очень влиятельных поклонников Джессики.

— Она сорвалась? Соблазнила президента или попала в публичный дом?

— Ах, Барри, здесь какая-то тайна. И под нее копают неуемные журналисты, выслеживающие скандалы… Думаю, что им придется остаться с носом. Все рассеялось, словно дым. Дым из крематория. Брюс невесело хмыкнул.

— Да в чем дело? Ты не выпил, старина? Изложи ситуацию вкратце. Тогда я решу, что мне делать. В следующее Воскресение у меня свадьба. Мы с Сармой так ждем этот день!

— О'кей, Барри. Поднапряги свои извилины и выслушай внимательно. Она пела «Тоску» с местным тенором. Неплохой парень, но рядом с ней и гиганта не заметят. Он встал на дыбы, заявив, что американка его умышленно затирает.

Что сделала наша девочка? Всю ночь пропадала. Я чуть не сошел с ума, а утром привела к директору театра бродягу. Ну, какого-то нищего прощелыгу, певшего в портовом кабачке. Возможно, даже неграмотного, но, ничего не скажешь, живописнейший красавец! Наглый, крепкий, ядреный, в геройских синяках и ссадинах, в общем, подонок из нищеты, кумир городских шлюх.

«Альмо Портьего будет петь в „Тоске“», объявляет Джессика. Директор театра синьор Арбикос схватился за голову, здесь и спорить-то бесполезно. Джессика распахнула рояль: «Зовите концертмейстера!». Когда тот прибежал, они выдали такой дуэт, что стекла дрожали, а директора отпаивали валерианой. Бродяжка оказался вторым Карузо, и подготовка не хуже, чем у выпускника консерватории.

Они с Джессикой с блеском спели вечерний спектакль. С парнем тут же подписали контракт еще на два выступления. Но уже на сцене оказалось, что Альмо не только не может вспомнить ни слова из своей партии, но и мелодию как бы слышит впервые. Мне показалось, что он внезапно сбрендил. Джес хохотала до слез. Спектакль был сорван. Но скандал порадовал зрителей больше, чем возможность дослушать оперу.

— И что теперь? Похолодел Барри.

— Да все в порядке. Парня нашли мертвым в портовых задворках. Алкогольное отравление. Никаких сомнений в ненасильственной смерти… Но знаешь, что сказала мне эта чертовка? Ох, Барри, может, ты лучше приедешь и сам поговоришь с ней?

— Да не темни. У меня и так голова пошла кругом.

— «Альмо очень похож на Барри, правда? Я никогда не пела с Барри, а мне так хотелось этого», пролепетала она невиннейшим образом.

— «Я понимаю, почему ты поешь, как богиня, потому что мечтаешь поразить Барри. Это понятно. Но каким образом запел этот олух?!» закричал я, топая на нее ногами. «Мне пришлось переспать с ним», грустно улыбнулась наша девочка. И больше никаких объяснений.

— Знаешь, Брюс, это так и есть, сказал Грант, вспомнив, какой фантастический прилив сил испытал он от близости с Джессикой. Он запел, потому что ей это было надо.

В трубке повисла тишина, сквозь которую пробивалось негодующее сопение Портмана.

— Кажется, это ты пьян, Барри. Он нажал на рычаг. Связь прервалась.

Глава 16

Барри с содроганием ожидал дня свадьбы. Он не мог даже предположить, как подействует известие о его бракосочетании на Джессику. А скрыть не удастся, как не удасться отложить еще раз это событие. Присутствие Джессики в жизни Барри сводило с ума благоразумную ранее женщину. Нервы Сармы были на взводе. Она расторгла контракты на два месяца, заперлась дома и затыкала уши всякий раз, как в ее присутствии звучало имя Джессики.

Сарма и сама не понимала, почему вдруг так ухватилась за Барри. Еще недавно она всячески откладывала разговоры о браке, а теперь до умопомешательства боялась потерять возлюбленного. Волевая, знающая себе цену красавица, наконец-то влюбилась, как кошка, со всем пылом своей греческой крови.

Свадьба состоялась в середине апреля. Новобрачные уехали в путешествие, скрыв от близких и прессы место своего пребывания. Они жили в маленькой деревушке на Канарских островах, без радио, телефона и поступлений прессы. Но вместо желанного расслабления нервы Барри скручивались в пружину. Он старался не подавать вида, что чувствует себя сидящим на пороховой бочке даже когда покачивается в лодке в обществе новобрачной на зеркальной глади теплого моря. Всеми силами наигрывая любовную истому, Барри едва сдерживался, чтобы не рвануться в Нью-Йорк. Он с облегчением вздохнул, когда свадебное путешествие подошло к концу.

Дома Гранта ждала кипа сообщений. Он на целый час заперся в кабинете, а потом долго разговаривал по телефону.

— Что-то произошло? С ней? подозрительно всматривалась в лицо мужа Сарма. Не смотря на обилие дорогих украшений и двухнедельный отдых под солнцем, е красота поблекла. Огромные глаза валились, веки приобрели землистый оттенок, лишь подчеркиванием обилием яркой косметики. Казалось, цветущая молодая женщина скоро превратится в сморщенную старуху.

Барри обнял жену и нежно прижал к себе.

— Леденящая душу история… Не обижайся, дорогая, мне надо на пару дней слетать в Буэнос-Айрес. Портман паникует, дело может кончится международным скандалом. Его насмешливый тон плохо скрывал беспокойство.

«Будь проклята эта чертовка!», подумала Сарма…

В роскошных апартаментах Джессики было прохладно и тихо. Воздух насыщали ароматы редких цветов и дорогих духов, составлявших привычную уже атмосферу покоев примадонны. Мягкие диваны и обилие розовых атласных пуфов, блеск зеркал и бронзы придавали комнате сходство с подарочной коробкой, хранящей праздничный сюрприз.

Увидав вошедшего Гранта, Джессика кивком головы выпроводила маникюршу и шагнула ему навстречу по мягкому пушистому ковру, босая, с влажными, только что вымытыми волосами, в полупрозрачном пеньюаре цвета шафрана.

— Можно поздравить? Ты счастлив? Садись и расскажи все подробно. Сарма достаточно забавна в постели? Как мило, что ты приехал!

— Мило?! прорычал Барри. Это ты расскажи, что здесь произошло, черт возьми! Ты, кажется, намерена попасть в тюрьму, и непременно вместе со мной? Так выглядят на деле величественные планы и смиренные обещания?

— Да что случилось? Ты приехал, чтобы отшлепать непослушную девчонку? Вот этого мне как раз и не хватало, я соскучилась, милый. Крадущимися, плавными движениями Джессика приближалась к нему, раскинув руки.

Барри поторопился занять кресло за письменным столом и категорическим жестом остановить наступление.

— Садись вон там и рассказывай. Чтобы помочь, я должен знать все. Но только не вздумай обманывать: мне уже посчастливилось послушать много интересного.

По дороге из аэропорта Брюс торопливо изложил Барри происшедшее. Джессика пела Кармен. Уже со второго действия Портман обратил внимание на то, что артист, исполнявший партию Хозе, слишком вошел в свою роль. Портману даже показалось, что тенор был не прочь прямо на сцене разделаться со своим соперником Тореадором.

— В финале эта чертовка так пела, что у меня кровь останавливалась. Зал затаил дыхание было слышно, как в оркестре перелистывают партитуру… Когда Бланко Корми, то есть Хозе, вытащил нож, и я, и все, кто стоял за кулисами, поняли, что он не бутафорский. А Джессика, конечно, знала об этом с самого начала. Бог мой, как они пели! Но в последний момент, вместо того, чтобы позволить убить себя, Джес вывернулась из объятий Бланко и рванулась к оркестровой яме. Потом, глядя на дирижера, как удав на кролика, запела «Хабанеру». И оркестр заиграл! Заливаясь соловьем, маня и соблазняя, она порхала по ступеням декорации, словно козочка, а за ней следовал этот маньяк. Со словами «Моя любовь свободна!» она рванула красный шелк блузки и подставила Хозе обнаженную грудь. Нож блеснул в воздухе и впился в ее тело… Брызнула кровь… Пожарный струей воды сбил с ног безумца, исступленно прижимавшего к себе жертву. Так они и лежали оба в воде и крови, когда подбежали врачи и полицейские.

Зрители бесновались, не желая покидать театр. Они успокоились лишь тогда, когда перед занавесом, держась за руки, появились наши герои.

— Как?! Это был трюк? Облегченно вздохнул Барри, подозревая самое худшее.

— Лезвие скользнуло по ребру Джессики. С наскоро перебинтованной раной она вышла на поклон. О, если бы ты видел ее глаза она по-настоящему торжествовала! Портман схватился за голову. Нам надо было срочно прерывать гастроли. Но это лишь подогрело бы расползающиеся слухи. Пользуясь небывалым интересом к спектаклю, директор решил повторить «Кармен». Ведь билеты раскуплены на все гастроли.

— Зачем ты позволил! Это же просто безумие…

— Я не мог удержать ее… Клянусь, Барри, она предвидела все, как по-писаному… Да, я не сомневаюсь, Джессика сама была «режиссером» этого жуткого спектакля.

— Ну? Барри схватился за сердце.

— В финале, когда Хозе стал преследовать ее с ножом и наша девочка на самой авансцене снова изобразила самоубийственный стриптиз, под клинок Хозе бросился Тореадор… Никто не заметил, что он прятался в кулисах, наблюдая из засады за развитием действия. Он припас отличное оружие здесь такие ножи используют рыбаки для разделки крупных туш. Но бедняга то ли не успел, то ли не захотел им воспользоваться. Он заслонил собой Джессику от руки Хозе и упал замертво.

— Убит?!

— Слава Богу, только ранен. Клянусь, Барри, пение чертовки сводит всех с ума. Это надо как-то остановить.

— Кажется, она ревнует меня к Сарме… Сообразил Барри.

— В таком случае тебе тоже не мешает запастись надежным кинжалом, мрачно пошутил Портман.

…— Джес, признайся, ты была близка со своими партнерами? Ты свела их с ума любовью? Без обиняков приступил к допросу Барри.

— Н-нет. Они мне совсем не нравились. Но я заводилась, когда чувствовала, что они теряют контроль над собой. Мой голос околдовывал их, превращая в отважных безумных влюбленных… Ведь это прекрасно умереть за любовь! Устроившись на розовом пуфе, она подтянула к подбородку колени и обхватила ноги руками.

— Но ведь ты сама могла погибнуть! Нож безумца случайно попал в ребро он был в нескольких миллиметрах от сердца!

— Ах, вовсе не случайно, Барри… Я лишь слегка рисковала. Понимаешь… Еще в детстве я поняла, что отличаюсь от других каким-то везением. Мне сходило с рук то, за что мои сверстники непременно понесли бы наказание или получили увечье… Я затевала опасные игры, подставляя других… Однажды, это было еще в Берлине, я увидела в цирке Буша номер и тут же решила повторить его со своими дружками. Ты знаешь, это когда швыряют ножи вокруг живого человека, ну, совсем-совсем рядышком… Аж дух захватывает! Я заставила одного самоуверенного болвана из нашей школы испытать свои силы. Мы собрались на заднем дворе. Я встала, прижавшись спиной к сараю, а Эрих метал наточенные перочинные ножи. Клара, влюбленная в Эриха по уши, визжала от страха и возбуждения… Да мне и самой было так жутко! Три ножа впились рядом с моим плечом, рукой и щекой… Вот, даже на мочке уха осталась отметина. Закапала кровь, все загалдели, желая испытать свои силы, а этот индюк Эрих и вовсе возомнил себя цирковым героем.

Тогда мое место заняла Клара, и он вонзил свой первый же клинок прямо в ее ладонь! Ну и скандал потом вышел! Эриха выгнали из школы, а мне ничего! Лишь шептали: «Бедная девочка жертва распоясавшегося садиста».

Сейчас мне так захотелось проверить, а впрямь ли я неподвластна ножу?.. Ах, Барри, ты меня поймешь, чудесно рисковать, когда почти совсем, ну, совсем-совсем уверен в победе. Смотри, уже и следа нет… Она распахнула пеньюар, демонстрируя ребро с едва заметной ссадиной.

Барри сжал ладонью лоб. Голова шла кругом от этой девчонки.

— Нельзя путать жизнь и театр, Джессика. И почему я не объяснил тебе это раньше?..

Девушка поникла, став похожей на брошенного подростка.

— Прости меня, Барри. Во мне больше силы, чем я могу вместить… Пойми, я не всегда умею управлять ею. Иногда я бываю совсем нормальной и понимаю все очень хорошо. Брюс расскажет тебе, как я послушна, старательна и аккуратна. Я очень стараюсь, Барри. Но порой что-то выплескивается из меня. Что-то более сильное, чем я… Когда я была ребенком, то тайно мучила птиц, животных… А потом рыдала от жалости. Мне нравилось издеваться над собой, своими приятелями… Но ни секс, ни унижение, ни боль не тушили пожар. Лишь не надолго усмиряли… Я начала петь, и, казалось, это был тот самый выход! Выход для таившегося во мне огня. Но, послушай, Барри, послушай меня очень серьезно, от него воспламеняются другие. Это факел, брошенный в спелое поле… Подбежав, Джессика опустилась перед ним на ковер и обняла колени. Ты должен придумать, как остановить это. Мне нельзя сейчас петь… Я чувствую себя наэлектризованной, взрывчатой, опасной…

— Кажется, я знаю лекарство. Оно поможет на время… Барри поднялся и, закинув голову, закрыл глаза, словно готовясь к смертельному номеру. Запри дверь и иди ко мне, Джес. Я уже пылаю и готов сгореть дотла… Выходит, мэтр Лапидус, что пророчил нам долгий союз, не сильно ошибался. Что-то связывает меня с тобой, Джес. И мне нравится, чертовски нравится это!..

Глава 17

На следующий день посланный за американцами «роллс-ройс» нес гостей в пригород Буэнос-Айреса, где на высоте 2000 метров над уровнем моря располагались владения самых состоятельных граждан Аргентины. Горный воздух, вечная весна, великолепная растительность и обилие чистейших озер в этих местах прославили их на весь мир.

— Этот визит чрезвычайно важен для всех нас. Серьезно сказала Джессика, передавая Портману и Гранту роскошные именные приглашения на дружеское «асадо» от синьора Теодоро-Каратона Сорвинтоса.

— Т.-К. Сорвинтос? Мультимиллионер, захвативший на атлантическом побережье все нефтяные компании? Он тоже запел? Усмехнулся Брюс.

— Нет. Теодоро просто увлекается искусством, музыкой, и он хочет сделать вам интересное предложение. Джессика насмешливо посмотрела на Барри. Мы же вчера решили кое-что изменить в моей карьере? Так я уже се сделала. Она задорно тряхнула кудрявым хвостом и послала мужчинам воздушный поцелуй.

Поместье Сорвинтоса напоминало дворцы из «1001 ночи». В экзотическом парке с бесчисленными струящимися, журчащими, искрящимися на солнце фонтанами, зеркальными водоемами возвышалась сказочная базилика, украшенная колоннами, минаретами, увитыми зеленью террасами, лестницами и мостками.

— Похоже на фантазию театрального художника, но стоит, очевидно, чуть подороже Тадж-Махала. У хозяина, вероятно, сильные восточные крови. Осторожно выразил свое удивление Барри, с трудом удерживая злую насмешку. Демонстрация богатства здесь была столь вопиюще нескромной, что ирония не оставляла места восторгам. Молчаливо сопровождавшие гостей слуги в восточной одежде не располагали к откровениям.

Грант и Портман под конвоем бронзовокожих богатырей ощущали себя пленниками. Это веселило Джессику и она охотно показывала, что чувствует себя во владениях Сорвинтоса, как дома: по-хозяйски распоряжалась слугами, отлично ориентировалась в расположении внутренних помещений дворца.

— Мне жутко нравится круглый зал грандиозная роскошь и везде фонтанчики, бассейнчики! Я посоветовала Теодоро устроить нашу встречу именно здесь. Ну как? Джессика на цыпочках впорхнула под своды огромной ротонды, выходящей прямо в парк. В ее центре, в серебристо-черном круге мозаики, разбегающейся от середины извилистыми змейками лучшей, стоял совершенно золотой стол, уставленный вином и фруктами.

— Рад приветствовать у себя дорогих гостей! С широким оперным жестом, выражающим радушие, в зале появился хозяин.

Сорвинтос выглядел почти так же, как на многочисленных плакатах и рекламах его компании смуглый латинос с тонкими усиками над полными, смачно улыбающимися губами. Вот только комплекция оригинала несколько уступала рекламной, да и возраст давал о себе знать. Король нефтяной империи был почти на голову ниже Джессики и доставал лишь до плеча Барри. Ему было не меньше шестидесяти, хотя в смоляных блестящих волосах не серебрилась седина, а кожа на смуглом лице блестела завидной гладкостью.

Теодоро отлично говорил по-английски с характерной южной скороговоркой. Он предложил гостям увлекательную программу визита, включая охоту, прогулку по озеру и экзотический ужин на плавучем островке, но, выслушав вежливый отказ, сразу приступил к делу.

— Не сомневаюсь, что мистер Грант торопится возвратиться к своим делам. У меня тоже, если признаться откровенно, масса проблем. Война, господа, это общечеловеческое бедствие. От нее сплошная головная боль, будь ты хоть немцем, хоть русским, евреем или латиноамериканцем. На прошлой неделе были потоплены девять моих танкеров, следовавших в Италию. Между прочим, это сделали американцы… Нет, я не собираюсь ввязываться в политические дискуссии. Речь пойдет о делах личного и, я бы сказал, эстетического характера. Теодоро просиял, посмотрев на Джессику.

В ярко-малиновом платье из полупрозрачного шифона с широкой, сплошь покрытой воланами юбкой и крошечной соломенной шляпке, украшенной букетом шелковых роз, она представляла собой самую прелестную из сказочных принцесс.

— У мисс Галл волшебный голос и чарующий, божественный дар. Но выпавшая на ее юные плечи нагрузка непомерно велика. Происшедшие в последние месяцы инциденты следствие стресса, переутомления, и я бы сказал, творческого шока. Юной леди требуется отдых, дружеская забота, хорошая, неспешная музыкальная школа и… я бы добавил как обязательное условие, любящий, горячо любящий супруг.

Грант и Портман переглянулись. На роль жениха годился лишь закоренелый холостяк Брюс. Он даже приоткрыл рот для возражений, но синьор Сорвинтос изящным жестом холеной руки приостановил реплики.

— Согласитесь, мои доводы вполне справедливы. Девочка не может бросить сцену тем самым она бы обездолила весь мир. Но некоторый перерыв и семейное счастье ей просто необходимы.

— Теодоро прав. Мне требуется время, чтобы немного прийти в себя. бурная оперная карьера слишком неожиданна для меня самой. Я еще не научилась справляться с властью, даруемой славой и преклонением. Я устала… И… и я боюсь… Джессика достала из сумочки кружевной носовой платок и движением, полным беззащитной нежности, поднесла его к лицу. Этой очаровательной малютке требовался защитник.

— Я люблю мисс Галл! Грозно заявил Сорвинтос, поднявшись с кресла и приняв скульптурную позу. Она согласна стать моей женой. Клянусь, что сумею сделать ее счастливой.

Американцы с облегчением вздохнули.

— А вот теперь нам было бы совсем не плохо выпить чего-нибудь этакого, могучего. Текилы, к примеру, или, на крайний случай, виски со льдом. Барри с трудом сдержал истерический смех. Ему даже удалось изобразить радость счастливого отца, удачно пристроившего любимое детище. Я убежден, что мы передаем нашу подопечную в надежные руки.

— Только одно условие, синьор Сорвинтос. Вы серьезный человек, вставил тихонечко Портман, и знаете, как решаются столь ответственные вопросы. Мисс Галл мировая знаменитость. У нас есть деловые и личные обязательства.

— Разумеется, разумеется, дорогой друг! Мы составили продуманный, взаимовыгодный контракт. Я даже вставлю в него пункт, в соответствии с которым обязуюсь обеспечить для моей супруги лучших вокальных педагогов, каких только вы сумеете порекомендовать… А также силком или добровольно поить ее свежайшим пульке, который чудотворно действует на организм, Сорвинтос подмигнул, и особенно незаменим для мужчин.

— Это напиток из свежего сока агавы, который в течение суток скапливается в центре растения. В нем всего четыре градуса, но зато взрывной заряд других чудодейственных сил. Джессика смущенно опустила ресницы. Это я успокаиваю мистера Гранта, пекущегося о моем здоровье. Ведь именно этого ты хотел бы пожелать мне, Барри? Подняла насмешливые глаза мисс Галл, превратившись уже в невесту мультимиллионера Т.-К. Сорвинтоса.

Глава 18

Барри и Сарма посетили имение Сорвинтосов лишь через год, к юбилею свадьбы счастливых супругов. Барри знал о подробностях фантастического брака из газет, но тем не менее был потрясен переменами, происшедшими с Джессикой. Проживая почти безвылазно в аргентинском поместье, она превратилась в парижанку. Одевала Джессику лично Коко Шанель, причесывал маэстро Гучини. Ее волосы, подстриженные по последней моде до мочек ушей, приобрели оттенок красного дерева, в фигуре и движениях появилась властная уверенность пантеры.

Джессика имела несколько собственных автомобилей, маленький спортивный самолет, яхту, великолепную конюшню и первоклассных музыкальных педагогов. Она свободно говорила по-итальянски, испански и даже по-русски, поскольку танцем и движением с ней занималась ученица Анны Павловой.

После ужина в честь немногочисленных гостей был устроен концерт. Приглашенные Теодоро знаменитости продемонстрировали широкий диапазон музыкальных возможностей от народных латиноамериканских напевов до новинок американского джаза.

В заключении Джессика спела колыбельную из оперы Гершвина «Порги и Бесс» и «Каста диву» из «Тоски», ошеломив голосовым диапазоном притязательную аудиторию.

— А это пустячок для американских друзей, сказала она и, сев за рояль, спела блестящую импровизацию попурри из последних эстрадных шлягеров.

Гости свистели и вопили от восторга. Толпа мускулистых «маче» кинулась к певице, чтобы качать ее на руках. Словно завороженный, Барри следил, как взлетала над головами легкая фигура в алом шелке, вздымавшаяся в воздух подобно языкам пламени.

«Если бы это случилось четыреста лет назад, ее как ведьму сожгли бы на костре», подумал вслух Барри, не замечая, как дрожит в его руке пустой бокал.

Взяв у мужа бокал, Сарма поставила его на столик. Она выглядела совершенно разбитой и сонной.

— Дорогой, у меня разболелась голова. Этот перелет так утомителен, в висках до сих пор гудят моторы… И слишком много впечатлений. Да, чересчур много.

Барри предпочел не заметить язвительный подтекст в словах жены, с трудом согласившейся посетить торжество Сорвинтосов. Одно лишь упоминание имени Джессики приводило ее в негодование, а вся эта демонстрация великолепия юной мультимиллионерши выбила ее из колеи.

— Я провожу тебя в наши комнаты. Обняв жену, Барри почувствовал, как напряжено ее тело. Может, пригласить врача, дорогая? У тебя, кажется, лихорадка.

— Боюсь, лихорадка у тебя, любимый. Сквозь зубы процедила Сарма, но Барри «не расслышал».

Уложив жену в постель в отведенных гостям апартаментах, он присел рядом, сожалея. что принял приглашение Джессики. Ощущение надвигающейся беды не покидало его.

— Врач тут ни причем. Неужели ты не понимаешь?!. Неужели никто здесь ничего не понимает! В черных глазах Сармы блестело отчаяние. Приподнявшись, она вцепилась в отвороты белого пиджака Барри и горячо зашептала: Это чертовщина! Так не бывает, если за «чудесами» не стоит сам сатана!

— А может, святые угодники? Барри натужно улыбнулся. — В любом случае, это проблема синьора Сорвинтоса. Мы же завтра будем у себя дома. И постараемся поскорее выкинуть из головы впечатления аргентинского вечера…

…Увы, Барри не мог избавиться от наваждения. Оно заполнило его целиком. «Иначе невозможно. Так предрекли звезды. Я лишь крошечная песчинка на пути могучего, все сметающего потока. Я зомби…», монотонно бубнил себе Барри, взбираясь по крутому косогору вверх к светящимся в зарослях огонькам..

Во время ужина он получил записку: «Охотничий шалаш с голубым огнем. Когда полная луна будет смотреть в окно». Барри понял, от кого пришло послание, хотя на протяжении дня, пока гости совершали прогулки по окрестностям, Джессика ни разу не намекнула ему о свидании.

Сарма уснула. В ярком свете луны, висящей над черным хребтом, Барри поднялся и через террасу выскользнул в сад. Он следовал наобум за какими-то голубыми огоньками, похожими на светлячков, карабкался вверх, к тусклому свету среди ветвей, не задумываясь о правильности и смысле своих поисков.

Стоящую на вершине огромного круглого валуна Джессику Барри увидел издалека. Лунный свет заливал расплавленным серебром ее обнаженное тело, превращая в фантастическую статую. Она пела совсем тихо, возможно даже, едва шептала, но звуки пронизывали ночь, завораживая все в ней до последнего летучего листка или спящей птицы. Молитва жрицы друид, обращенная к Луне, волшебная «Kasta diva».

Преклонив колени у подножия валуна, Барри заплакал, прижимаясь лицом к холодному, шершавому камню. Он оплакивал свою обреченность подчиняться Джессике и одновременно предвкушая, какой мучительной сладостью обернется его рабство.

…Никто не узнал, что хозяйка поместья, супруга всесильного Теодоро, провела ночь с американцем. Никто не слышал воплей, всхлипываний, хохота, доносившихся с вершины холма. Лишь Сарма, уже в самолете, не глядя на мужа, заметила:

— У меня были отвратительные галлюцинации. Нечто абсолютно разнузданное. Никогда бы не поверила, что меня могут посещать подробные видения нечто вроде шабаша на горе Грау, что так живо описан в «Фаусте»… Вакханалия всякой нечисти, прославляющий свою владычицу… Фу! Очевидно, в вино добавили что-то экзотическое. да к тому же, в парке расположен огромный зверинец… А ты спал, как дитя, дорогой.

— Правда? Я несколько раз выходил на террасу полнолуние не перешибешь никакими снотворным. Слуга сказал мне, что в такие ночи нечистая сила устраивает в лесах шабаши. Но я, как ни старался, ничего не слышал… Идиотские суеверия.

Джессика и Барри продолжали встречаться с неизменной регулярностью, раз в полгода. Число и место свиданий назначала Джессика. Они побывали в разных местах: на островках в океане, в покрытых льдами горных ущельях, встречались в грязных портовых отелях и каких-то заброшенных восточных дворцах, потерявшихся в бескрайней пустыне. Обстановка свиданий запечатлевалась в памяти Барри горячечным бредом, обнимая Джессику, он словно проваливался в бездну, не имевшую ни временных, ни пространственных ориентиров. Порой ему казалось, что он развращал малышку из церковного хора, а порой, что был участником поистине фантастических вакханалий, подобно той, что происходила на горе Грау в Варфоломеевскую ночь.

За восемь лет Барри привык воспринимать Джессику как неизлечимую душевную болезнь, он боялся и ждал ее сокрушительных приступов.

Как-то одна из гостей гранд-приема в Бель-Эйр, перуанская певица и танцовщица предложила собравшимся поворожить. Часть приглашенных, с энтузиазмом поддержав Ксенфу, устроила спиритический сеанс. Хозяева, мило отшутившись, поразвлекаться вызовом духов отказались.

Поздно ночью, провожая Ксенфу к автомобилю, Барри попросил ее на минуту задержаться и вытащил из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо листок. Это был гороскоп, вычерченный Лапидусом.

— Я обещал астрологу, составившему эту карту моей жизни, никому не показывать ее… Но когда завзятый материалист встречается с очаровательным мистиком, таким как вы, Ксенфа, побеждает все-таки любопытство. Взгляните, ясновидящая, это абсолютный бред?

Развернув листок, женщина повернулась к фонарю и долго всматривалась в цветные линии. Интригующую улыбку на пухлых губах сменило изумление.

— Это странный гороскоп, мистер Гран. Составлен со всеми необходимыми премудростями, но не похож на ваш. Или вы меня водите за нос, а? Ксенфа пожала плечами, раздумывая, стоит ли затевать с Грантом откровенный разговор. В линиях гороскопа она увидела то, что, несомненно, хотел скрыть от окружающих Барримор.

— Ладно, признаюсь, эти чертежи составлены для моего приятеля. Мы можем его порадовать чем-нибудь?.

— Я не знаю, как объяснить. У этого мужчины необычная карма. Он включен в малый круг. Вот видите эту линию и эту? Они пересекаются С основной и вписываются в магический шестигранник. Планеты поймали вашего друга в капкан. Но не одного, мистер Грант, не одного…

Здесь присутствует молодая женщина из рода странниц, зачарованных странниц… Опасная компания, Барри… И еще некий господин, он и связывает судьбы этих двоих затейливым узлом.

— Что еще за господин? Кто он, латинос, европеец? Какого возраста?

— Лет на пятнадцать моложе вас, Барри. Художник или поэт с тягой к мистическому, загадочному, непознаваемому. Он рожден под двойным влиянием, Сатурна и Юпитера, но еще не испытал их власть… Смотрите, Барри! Совсем скоро этот человек появится на пути вашего друга. Перуанка настороженно заглянула в глаза Гранта. Этот человек должен быть очень осторожен. Его путь пересекут огромные испытания… Ксенфа улыбнулась, заметив испуг Гранта. О, нет, Барри, вы неправильно поняли. Испытания это экзамен, который можно провалить, а можно выдержать с честью.

Глава 19

…Через месяц на конкурсе молодых исполнителей, председателем жюри которого был Грант, предсказанный Ксенфой незнакомец вышел из мрака неведения.

Переводя взгляд с программы конкурса к фигуре сидящего за роялем исполнителя, Барри не мог понять, что привлекло его в этом парне. Теофил Андерс, 1915 года рождения, окончил бостонскую консерваторию по классу фортепиано. В программе Моцарт, Шопен, Рахманинов. Лауреат нескольких посредственных конкурсов, американец, сирота, национальность неизвестна.

Поспешив за кулисы, Барри увидел близорукого, чуть сутулого молодого мужчину с мягкими «шопеновскими» прядями, падающими до плеч. Только что отыграв программу, он принимал поздравления коллег, и вдруг взглянул на Барри стекла очков удивленно блеснули, плечи поднялись под мешковатым, словно с чужого плеча, фраком.

— Простите, вы меня звали? Он вопросительно пригляделся к высокому, статному брюнету. Если не ошибаюсь, вы Берримор Грант?

— Приятно познакомиться. Барри протянул пианисту руку. Мне понравилось ваше исполнение. Чувствуется особое романтическое настроение, интуиция. И напор, да, напор! Особенно у Рахманинова… А, признайтесь, Теофил, вы сами увлекаетесь композицией?

— Сочиняю… Андерс опустил глаза. Но пока не решаюсь предстать со своими опусами на суд слушателей.

— Ну, почему же? Я бы с радостью познакомился с вашими сочинениями, и, уверен, мои друзья тоже. Ведь вы, я думаю, работаете в классическом направлении?

— Да, да, конечно… Боже, у меня сегодня удачный день! Лилиан! Крикнул он в темноту кулис. Иди сюда, познакомься, это мистер Грант. Он готов прослушать мои сочинения. А это моя невеста, Лилиан Орфс. Виолончель. Мы вместе учились в Бостоне.

Барри любезно поздоровался с невысокой толстушкой, без всяких признаков женского кокетства, но с бездной восхищения и нежности в бросаемых на жениха взорах.

— Весьма рад, мисс Орфс. Было бы не дурно, если вы оказали бы нам с супругой честь своим визитом. Ну, скажем, в субботу, часов в девять. Вам позвонит мой секретарь… Да, не забудьте виолончель и клавиры сочинений жениха. С очаровательной улыбкой Барри откланялся, осознавая. что произвел на растерявшуюся от счастья пару неизгладимое впечатление. Он даже предполагал, что во время беседы в его глазах мелькали огненные искры. Барри чувствовал себя Мефистофелем, предвкушающем победу над невинной душой робкого гения.

…После того, как довольные приемом у Гранта гости уехали, хозяева и Брюс Портман уединились в кабинете. Брюс во время гастролей в Южной Америке пристрастился к кубинским сигарам, что невероятно раздражало Сарму. Она давно оставила концертную деятельность, но все еще по привычке боялась за свой голос, остерегаясь сквозняков, ледяных напитков и крепких запахов.

— Пощади меня, Брюс! С преувеличенным старанием отмахивалась от клубов сизого дыма Сарма. Вначале этот концерт, потом ваши сигары! Слишком напряженная программа для одного вечера!

— Простите, дорогая, я разнервничался и забыл о всякой пристойности. Брюс поспешно загасил сигару и в знак примирения поцеловал руку полулежащей в кресле женщине.

— Ну, право, что ты нашел, милый, в этих музыкантах! Слабенькая виолончель, возможно, правда, перспективная, если найти хорошего учителя. А сочинения маэстро Андерса немыслимая смесь Шенберга с Бетховеном. Такое впечатление, что электропилой расчленяют классическую статую… Фи, у меня прямо мурашки по коже!

Спрятавший в лицо в ладони Барри устало вздохнул. Трудно объяснить. В этом блеклом закомплексованном шведике он похож на шведа, правда, Брюс? Так вот. просто невообразимо, эти очечки, обвисший фрак, эти покорные серые глаза, и такая сила! Да, он не страшится встать на одну ступень с Моцартом и Бетховеном, провоцируя диалог с ними. Но как он боготворит их! Разве вы не заметили, дорогие мои?! Этот мальчишка не просто изгаляется над корифеями, а коленопреклоненно, в захлебе восхищения, дает им право вторгаться в музыку иного века! Это они вступают в единоборство с новым, то сокрушая его. позволяя ему стать с собой на равных! Андерс руководит схваткой, и с какой мощью!

— Не подчиняющейся ему, к несчастью. Вставил Брюс. Тед, очевидно, стесняется бунтарства, пробивающегося сквозь его врожденную, я бы сказал, музыкальную порядочность, чтящую авторитеты и каноны. Когда он сочиняет, над ним властвуют иные силы. Это знак особой одаренности… Хотя, как показал мой преподавательский опыт, далеко не всегда себя оправдывающий. Не всякому дару дано реализовать себя.

Барри поднялся, сверля друга глазами.

— Ты действительно уловил это? Ведь я не свихнулся, это все действительно было в его музыке?

— Маэстро Гранд редко ошибается, печально улыбнулся Портман. Не уверен, но думаю, тебе стоит раскрутить его, Барри…

…Через месяц усиленных занятий Андерса под руководством лучших мастеров современной композиции была подготовлена сольная программа и Барри объявил о предстоящем концерте молодого дарования. Пресса с увлечением подхватила сенсацию Грант готовит сюрприз, собираясь подарить музыкальному миру новое чудо. Вспомнили удивительную историю Джессики Галл и даже то, что молодая жена аргентинского мультимиллионера собирается продолжить оперную карьеру.

Встретившись последний раз с Джессикой, Барри был удивлен она ревновала его к Андерсу.

— Говорят, у тебя новое увлечение? Хочешь повторить трюк с Джес Галл? Не выйдет. Она посмотрела на любовника с вызовом. Если даже этот сочинитель отчаянный гомик, тебе будет трудно перейти в другую веру!

— Ах, Джес, ты все ставишь с ног на голову! При чем тут секс? У парня есть нечто за душой, нечто незаурядное, а может, огромное! Я еще не знаю… И, потом, знаешь, Джес, во мне все еще живет комплекс композитора-неудачника. Если уж Барри Грант сам слаб, то он способен вылепить шедевр из этого завалящего самородка!

…Последнее прослушивание перед сольным концертом ошеломило Барри.

Причесанный и прилизанный консультантами-специалистами Андерс тот дикий, непокорный бунтарь, который покорил Гранта и Портмана в первую встречу, превратился в приличного, весьма своеобразного и квалифицированного композитора. Хорошего мастера второго ранга. От прежнего блеска, оригинальности, шокирующей новизны в его музыке остались лишь следы.

— мы ошиблись, Барри. Приняли за бриллиант отшлифованную хрусталину. Портман похлопал Барри по плечу. А, может, оно и к лучшему. Ну зачем нам еще одна Джес Галл?

— Зачем? Задумчиво переспросил Барри, и вдруг хлопнул себя ладонью по лбу. Черт, да там все нарисовано, в этом дьявольском гороскопе!

Отменив концерт под предлогом внезапной болезни исполнителя, Барри не следующей же неделе решил представить Андерса миссис Галл-Сорвинтос.

— Это та самая певица, которая… Смущенно взъерошив волосы, Тед не договорил фразу.

— Именно та, что свела с ума всех наших вокалистов. С энтузиазмом продолжил Барри.

— Нет… Я хотел спросить у вас, мистер Грант, это правда, что писали в газетах? Ну, про «Кармен»?

Барри раздраженно пожал плечами:

— О чем вы, друг мой? Наслаждаетесь сплетнями желтой прессы?

Тед простодушно улыбнулся и посмотрел на Гранта в упор:

— Мой приятель играл там в оркестре… Это правда, артист заслонил ее своим телом… Он сжал рукой лоб, словно у него внезапно закружилась голова. Я много думал об этом… Это непостижимо, Грант.

Глава 20

В августе 1915 года в американский госпиталь для сирот и беженцев из воюющей Европы доставили мальчика. Пассажирский поезд, следовавший по территории Франции, подвергся бомбардировке немецкой авиацией. Малыш, прикрытый телом мертвой женщины, очевидно. его матери, перенес тяжелую контузию.

Он начал говорить лишь в три года в Бостонском приюте для жертв войны по-английски. Поскольку в поезде, следовавшем через Европу, могли находиться люди любой национальности, происхождение мальчика так и осталось невыясненным. Он получил имя Теофил, что означало Любезный Богу, и фамилию Андерс Другой.

Теофил рос хорошеньким, сообразительным ребенком, только все, что положено было произносить, протяжно бубнил в некоем своеобразном ритме. Его пробовали привлечь к занятиям в хоре, но пел Тед отвратительно, совершенно по-своему, не подчиняясь мелодии. Зато бренчать на фортепиано мальчик выучился сам, когда ноги еще на полметра не доставали до педалей. С Андерсом стал заниматься педагог, открыв в нем незаурядные музыкальные способности.

Окончив школу, Тед успешно поступил в бостонскую консерваторию по классу фортепиано. К семнадцати годам фаза «гадкого утенка», в которого превратился тринадцатилетний Теофил, достигла кульминации, он выглядел не лучшим образом, и старательно подчеркивал свои недостатки манерами закомплексованного подростка сутулился, втягивая голову в плечи, расковыривая на подбородке крошечные прыщики, смотрел всегда под ноги, лишь изредка бросая затравленный взгляд исподлобья, словно пойманный в сети волчонок. Вдобавок развивавшаяся близорукость заставила Теда носить очки.

Девушек Тед боялся, особенно бойких, которых всегда подозревал в насмешках над собой. Но ошибался, по мнению представительниц женского пола в Теофиле Андерсе имелось нечто привлекательное. А именно, талант и тайна. Он будто нарочно держался так, чтобы скрыть свои достоинства. Худосочный Тед отнюдь не был хиляком на перекладине он отжимался больше всех в группе и бегал быстрее всех на короткие дистанции. А за фортепиано и вовсе блистал, получив прозвище «Звездный мальчик», разумеется, завистливо-ироническое.

Он не заигрывал с девушками и сторонился кокеток, но когда касался клавиш, превращался в дерзкого и страстного романтического героя. Светлые глаза темнели, руки становились властными и нежными, а старательно зализанные светлые пряди живописно разметывались, падая на широкий лоб. Окончив игру, еще несколько секунд, пока затихали звуки, Тед оставался победителем, ноздри его тонкого, с горбинкой носа гордо трепетали, плечи расправлялись и взгляд излучал властную энергию.

Потом свет гас, Тед снова становился блеклым, незаметным, скучным.

Дружки напрасно подозревали мрачноватого Андерса в равнодушии к прекрасному полу. Он влюблялся. да еще как! Первый раз в пятилетнем возрасте в мулатку-няню, мягкую, шелковисто-кофейную, мурлыкающую песенки низким, темно-вишневым бархатным голосом… В приюте он целых четыре года тайно преклонялся звезде тамбурмажореток, возглавлявшей парадные выступления оркестра. В высоких и узких сапожках на стройных ногах и малиновом мундире с дюжиной блестящих пуговиц, она олицетворяла мечту. Из-под высокого кивера на плечи струились густые соломенные пряди, а сочный яркий рот всегда улыбался призывно и чрезвычайно плотоядно. Так улыбались порочные девицы на фотографиях, тайно ходящих по рукам старшеклассников. Но Тед готов был драться до последней капли крови с тем, кто посмел бы сказать о Жанне нечто предосудительное.

Он был мечтателем Дон-Кихотом, как всякий избравший своим подлинным местом пребывания волшебный мир музыки.

В консерватории Тед был готов посвятить свои тайные мечты грациозной, утонченной тридцатилетней преподавательнице сольфеджио. Но бал в день Святого Валентина стал решающим в его судьбе.

Тедди учился на втором курсе и считался одним из самых талантливых в группе. Чуть ли не по двадцать часов в сутки он совершал феерические вояжи в мир звуков, находя свои, никем не замеченные тропинки, и возвращался с трофеями мелодиями, которые принадлежали только ему.

Педагог Теда по мастерству, Борхард Гривачек, человек преклонного возраста и феноменальных знаний, стал опасаться за своего любимого ученика. «Однажды он не вернется из своих странствий и мне придется вызывать психиатра», вовремя спохватился Гривачек и сделал попытку активизировать личную жизнь Теда..

На семейном обеде педагога, куда был приглашен одаренный сирота, супруга Борхарда и его племянница Нэнси постарались окружить юношу домашним теплом.

Двадцатилетняя Нэнси, любезно взявшаяся проводить гостя до консерваторию общежития на собственном автомобиле, вернулась через пятнадцать минут ее щеки пылали от негодования. «Он сумасшедший», коротко объяснила она ситуацию, не пожелав углубляться в подробности.

Ну что было рассказывать, если странный парень, молча спустившийся с ней к гаражу и спокойно ждавший, пока Нэнси заведет и выкатит на улицу машину. просто-напросто забыл про девушку. Он не узнал ее! И опасливо пустился прочь, когда Нэнси, притормозив рядом, распахнула дверцу. Она почувствовала себя дешевкой, пристающей к пугливому юнцу. Разве могла знать Нэнси, как далеко в музыкальные дебри забрался оставленный ею на пять минут парень, и каким непростым было его возвращение!

…Бал Святого Валентина открывался концертом. В зале консерватории, украшенном по случаю праздника влюбленных весьма легкомысленно, все искрилось и блестело, словно в каком-то развлекательном клубе с дешевым стриптизом с потолка свисали гирлянды воздушных шаров в форме сердец, строгая сцена, превращенная в эстраду, сверкала занавесом из серебристой канители, а вращающийся зеркальный шар и разноцветные прожекторы придавали полутьме карнавальное легкомыслие.

Концерт был, конечно, шуточным, состоящим из пародий, имитаций модных певцов, негритянских, мексиканских и китайских исполнителей, шаржей на знаменитые оперные дуэты. Тед Андерс заявил о своем участии весьма сдержанно «попурри из опер Моцарта», нечто веселое и не слишком легкомысленное.

Его удостоили чести открыть вечер. В зале галдели и смеялись студенты, разгоряченные предстоящим весельем. На столах уже красовались живописные композиции легких закусок, фруктов, сладостей и шипучих безалкогольных напитков. В сверкающем полумраке девушки казались очаровательными: почти все явились на праздник в вечерних платьях. Кто-то взял туалет напрокат, кто-то сочинил наряд сам, а для некоторых весьма состоятельных учениц бальное платье было привычной формой одежды. Разнообразие расцветок и украшений, затянутая в рюмочку талия, открытые плечи или перчатки превратили невзрачных «однокашниц» в зачарованных принцесс.

Теду, смотрящему через серебристый «дождь» занавеса в зал, вдруг стало невероятно весело. Он не мог сдержать смеха, когда неожиданно для себя после серьезного начала из «Продавца птиц» незаметно перешел на входящий в моду джаз. Всплеск аплодисментов и свистков поддержал дерзкую шутку и Тед хорошо представил себе негодование профессуры как это лучший ученик мог докатиться до того, чтобы изуродовать отвратительными и крамольными в этих стенах джазовыми шуточками бессмертные произведения классиков?

Выступление Андерса вызвало бурю восторга у студенческой братии и столь же мощное негодование в преподавательском кружке. Взлетев на сцену, директор лично обнюхал обнаглевшего пианиста и остался разочарован Тед был абсолютно трезв.

Но задиристый кураж не покидал его. И когда в полутьме начавшихся танцев к Теду подошла незнакомая девушка и, сделав старомодный книксен, пригласила его на фокстрот, Тед и не подумал отказываться. Ему даже не пришло в голову, что он никогда прежде не пробовал танцевать.

Да это, в сущности, оказалось неважно, обняв друг друга, они топтались на месте, стиснутые со всех сторон танцующими парами.

— Я учусь по классу виолончели на четвертом курсе у Грега Макферсона… Сообщила девушка. Мы встречались с тобой на благотворительном концерте в доме престарелых… Ты аккомпанировал мне Гайдна…

— А-а-а… Ну, конечно, дуэт для виолончели и фортепиано! Вспомнил Тед. Вы совсем неплохо играли.

— Спасибо. Меня зовут Лилиан. Лилиан Орфс. Я без ума от вашего Шопена и Моцарта… В вашем исполнении есть нечто значительное и легкое одновременно… Я думаю, Тед, у вас большое будущее.

— Правда? оживился Теофил, не отличавшийся тщеславием и мечтали о карьере солирующего пианиста. А вы слышали мою музыку? Ну… ведь я немного сочиняю… Впрочем… я ведь не играл ее для слушателей. Ах, извините, очень больно?

— Пустяки, у меня крепкие ноги. И руки. И вообще, Тед… Лилиан посмотрела на него снизу вверх преданными, выпуклыми, как у бассета глазами. У меня хватит сил, чтобы оберегать тебя… Ты такой… такой не самостоятельный, робкий, как настоящий гений…

Глава 21

…Дружба с Лилиан Орфс быстро переросла в страстный роман. Она была низкорослой, полнозадой и курносой. Она была волшебной, волнующей, незаменимой Лилиан Орфс, первая женщина Теда.

Превратившись в мужчину под ее строгим, почти материнским руководством, Тед незаметно для себя избавился от комплексов, заумного одиночества и досаждавших прыщей. Он осмелился показать просвещенной комиссии свои опусы и был переведен в класс композиции. Выпускник консерватории Теофил Андерс стал лауреатом нескольких молодежных конкурсов, совершил турне по Америке. На радостях он обручился с Лилиан и снял маленькую квартиру.

— Ничего, дорогой, скоро тебя будут встречать у концертных залов толпы поклонников, а пузатые администраторы шикарных отелей приносить в твой люкс корзины с розами. Нет! Лучше корзины с паштетами, колбасами и жаренной на вертеле дичью. Ты когда-нибудь ел фазана? Ну ничего скоро мы его попробуем. Убеждала Лилиан, грызя картофельные чипсы в маленькой кухне их скромного жилища.

Но вере этой предстояло пройти через серьезные испытания заумные композиторы не становились миллионерами в стране, переживающей экономический кризис. Теду пришлось наняться тапером в кинотеатр и время от времени давать почти что даровые концерты для чрезвычайно просвещенной аудитории. Правда, в консерваторском подвале и на плохоньком, непоправимо заигранном инструменте. Свадьбу откладывали до лучших дней, сознавая, что дети и семейный уклад окончательно погубят карьеру Теда.

Прошедшая по конкурсу в симфонический оркестр, Лилиан чрезвычайно дорожила своей работой. По существу, это она содержала дом и ухитрялась поддерживать довольно солидный имидж Теда, все еще надеявшегося прорваться в элиту большой музыки.

К двадцати восьми годам Тед обрел своеобразную привлекательность. Скрытая злость на собственную неудачливость создавала вокруг него ореол романтического бунтаря, бескомпромиссного, дерзкого, не умеющего подлаживаться к обстоятельствам. Худощавая фигура Теда отличалась гибкостью, странно сочетавшейся с мрачноватой статичностью. Крупная голова с тонким горбатым носом и копной шелковистых светлых волос была, как утверждала Лилиан, «потрясающее музыкальна». Именно так должен был выглядеть композитор, портреты которого войдут в историю. У него имелся старый, купленный на распродаже фрак, который Лилиан удалось уменьшить на два размера, и «выходные», всегда до блеска начищенные ботинки.

Тед редко смотрел в лицо собеседника, отводя взгляд, словно боялся обнаружить таящуюся в нем упрямую силу. Чем меньше надежд оставалось у Теда, тем большую уверенность в его блестящем будущем проявляла Лилиан. Они поженились торопливо и скромно, узнав о беременности Лилиан. На третьем месяце у нее случился выкидыш во время автобусного переезда с симфоническим оркестром, гастролировавшем в южных штатах.

Сидя у постели выздоравливающей жены, Тед объявил ей, что примет участие в конкурсе, для которого отобраны самые лучшие исполнители. Премии выглядели довольно внушительно, но в голосе Теда не было уверенности. Он хорошо знал, что его шансы на победу как концертирующего пианиста не слишком велики.

Лилиан плакала, когда ее мужу вручили поощрительный приз серебряный скрипичный ключ на мраморной подставке. Но зато Тед познакомился с самим Барри Грантом и был приглашен к нему на виллу для маленького сольного концерта.

— Как ты думаешь, старушка, мои композиторские опусы не вызвали у мэтра желудочных колик? спросил Тед по пути домой, привычно неся виолончель жены.

— Его супруга, эта роковая красотка, разрисованная под Клеопатру, изображала рвотные спазмы. Но у самого мистера Гранта глаза блестели и выражение было такое, словно он откопал в куче навоза неизвестный клавир Баха. Не сомневайся, он вцепится в тебя, Тедди! Повиснув на шее мужа, Лилиан изобразила триумфальный поцелуй.

Действительно, Грант сделал Андерсу сказочное предложение сольный концерт с великолепным оркестром, а вдобавок опытного консультанта, о котором начинающий композитор мог только мечтать. Тед работал, как одержимый, впервые в жизни стараясь угодить не себе, а некоему всезнающему музыкальному пророку, который ему покровительствовал.

В результате на предварительном прослушивании за десять дней до выступления Тед увидел то, чего боялся больше всего кислую мину разочарования на великолепном лице Гранта.

А через три дня, вместо того, чтобы деликатно расторгнуть контракт с неоправдавшим надежды композитором, Барри предложил Теду прокатиться в Аргентину.

— Тебе следует хорошенько отдохнуть и поразмяться. По-моему, ты слишком заклинился на звуковых конструкциях. Какая-то математика, одни кости. Нет тела. крови, живой плоти. Ты понял меня, дружище? Барри протянул Теду ладонь. Кстати, нам пора перейти на короткую дружескую ногу.

Синьор Теодоро, как всегда, находился в деловой поездке. Миссис Сорвинтос приняла гостей по-домашнему, на террасе, висящей над пышно цветущим розарием.

Она сидела в глубоком плетеном кресле, задрав бронзовые точеные ноги на мраморный, покрытый вычурной резьбой парапет, и ловко пускала дым через ноздри. К удивлению Барри, певица курила тонкую крепкую сигару. Потягивая охлажденные напитки, все трое молчали.

— Ну, что скажешь, Джес? Через неделю у мистера Андерса сольный концерт. Это его композиторский дебют. Не хочешь послушать?

— Пожалуй. не стоит. У него сейчас все равно ничего не выйдет. Джессика через плечо бросила взгляд на притихшего Теда и тот согласно кивнул.

— Я не смогу играть. Вернее, не смогу хорошо играть. В голове кисель и руки, руки не слушаются. Он размял узкие, сильные кисти.

— Ну что за наивный лепет! Собираешься совершить переворот в мировой музыке и заявляешь, что у тебя дрожат руки! Я начинаю думать, что ты рисуешься. Эх, Джес, этот малый далеко не так прост. Я убежден, что он станет выдающимся явлением, как композитор… Я стараюсь помочь ему, отшлифовать, поднатаскать…

— А, брось, Грант! Ты же сам видишь, не в этом дело. Совсем не в этом. У него просто не хватает пороха.

— Верно, верно! Оживился Тед. Мне не хватает смелости, дерзости, сил… Я бы даже не понял, что значит летать, если бы не попробовал… Иногда мне удается пренебречь всем собой, опытом корифеев, законами земного притяжения… Да, ей-Богу! Но чаще всего я бескрыл. Мне довелось слышать голос Джессики еще тогда, в «Карнеги-холл». Студенческая братия осадила галерку, ожидая сенсации. Никому не известная девушка вышла на сцену впервые… Я сразу понял, она летучая и умеет делать это, когда захочет… Ах, что за чушь я порю! Покраснев, Тед отошел в противоположный угол террасы, увитый цветущими глициниями, и в сердцах запустил в сад нотный альбом, который все время крутил в руках. Вспорхнув, листки осели в заросли мясистых, мощных агав.

Джессика внимательно посмотрела на Барри, он молча кивнул.

— Ты лучше знаешь, что делаешь, Учитель, улыбнулась она и легкой, бесшумной поступью приблизилась к Теду. Я покажу тебе наши владения, бескрылый янки.

Хохотнув, Джессика сделала движение, очевидно, заимствованное у Кармен: волнующий, полный неги выпад прирожденной шлюхи бедром и грудью, с запрокинутой головой и сонной истомой в пламенеющем взгляде. «Сучка!» с восторгом подумал Барри, заметив мимолетную, не продолжавшуюся и пары секунд игру. Тут же превратившись в любезную хозяйку, Джес указала Теду в глубь парка:

— Здесь есть зверинец и небольшой аэропорт. А еще лошади. Ты можешь скакать верхом? Да нет же, не отпирайся, я знаю, ты прекрасный наездник. Покажи-ка руку! Ну вот, я абсолютно права. Так идем же!

Проходя мимо Барри, она задорно кивнула ему:

— До встречи, маэстро. Возможно, я скоро навещу Нью-Йорк.

Следом за Джессикой, держась за ее руку, как загипнотизированный двигался Тед. У него были совершенно пустые, сумасшедшие глаза.

Проезжая по серпантину горной трассы, ведущей к аэропорту, Барри резко затормозил у отвесного склона. Внизу по изумрудной зелени луга скакали двое. Пламенем горели развевающиеся по ветру волосы Джессики. А парень, уверенно державшийся в седле, несомненно, был Тедом. Барри скорей угадал, чем разглядел это, поскольку одинаковые бриджи и широкие белые рубахи-гаучо делали всадников похожими. Но когда вороная лошадь, несущаяся впереди, вдруг взвилась на дыбы и сбросила всадницу, Барри окаменел от напряжения. Спешившись, Тед склонился над лежащей в траве женщиной.

То, что произошло дальше, невозможно было различить с расстояния более ста метров, но Барри видел мельчайшие детали любовной сцены, словно на экране гигантского кинотеатра. До крови закусив губу, он заставил себя вернуться в автомобиль и изо всех сил нажал на газ. Он мечтал о смерти. Но вместо этого стал прикидывать дату сольного концерта Теда, того самого концерта, который, несомненно, должен стать триумфальным.

А через неделю нарядный и благоухающий Барри сидел в ложе «Карнеги-холла». Успех молодого композитора превзошел все ожидания. Находившаяся рядом с Барри Лилиан Орфс чуть не потеряла сознание от восторга.

— Он гений, гений, мой Тед! шептала она, захлебываясь счастливыми рыданиями.

Тед Андерс стал сенсацией. Подписав контракты на турне по Америке, он самозабвенно благодарил Барри:

— Я никогда не забуду, что ты сделал для меня, Грант. Ты стал повивальной бабкой той музыки, которую я вынашивал в себе всю жизнь, но никак не мог разродиться.

— Я? Удивленно поднял брови Барри. Хм… Хотя, не стану спорить, я делал для тебя все, что мог. Даже, пожалуй, больше…

…Однажды поздним ноябрьским вечером, когда Барри в одиночку решил напиться, произошло нечто неожиданное. Сарма уехала отдохнуть с приятелями в горы. Грант, разогнав друзей и подружек, приготовил себе выпивку на целую ночь. Он знал, что ему не удасться заснуть. На ковре валялись газеты с рецензиями о гастролях выдающегося американского композитора Теда Андерса. В сердце когтями впивались неведомые ранее Гранту зависть и ревность.

С тех пор, как он привел к Джессике Андерса, их редкие свидания прекратились. Но вместо желанного облегчения он почувствовал предсмертный холод, словно из него выпустили всю кровь.

За широким окном моросил косой холодный дождь, а Барри виделась та лунная, августовская ночь, когда приблудная девчонка спела перед ним «Хабанеру».

— Увы, Барри, ты снова промахнулся. Сделал парню сказочный подарок, словно фея на именинах. Слава, деньги, женщина, фантастическая женщина, что тебе еще надо, Тедди? бормотал он влажными, пьяными губами, презирая и жалея себя.

— Сюрприз! Объявила Джессика, возникнув в дверях гостиной. Я умолила твоих охранников «не заметить» меня.

Сбросив на ковер серебрящийся дождевыми каплями норковый жакет, Джессика грациозно присела на вертящийся стульчик у рояля.

— Не возражаешь? Ты не хочешь поблагодарить меня? Твой «ученик» сделал блестящую карьеру…

Взяв победные аккорды марша из «Аиды», она радостно сообщила:

— Ты оказался прав, Барри, у парня огромные возможности. Он был чертовски зажат, его, кажется, чем-то очень напугали в детстве. С тех пор Теда порой «заклинивает» он деревенеет, как истукан, и теряет способность освобождать в себе энергию. ты правильно рассчитал ему нужна была я, Барри. И, возможно, буду нужна всегда. Как электробатарейка для фонарика или бензин для моего «мустанга».

— Постой, постой, я плохо соображаю… Грант замотал головой, стараясь протрезветь. Джес, это действительно ты?! Господи, Джес… Опустившись у ее ног, Барри провел кончиком языка по тонким щиколоткам, обтянутым шелковыми чулками. Ты…

— Встань и пусть принесут крепкий кофе. Сегодня маэстро не слишком сообразителен. Наморщив носик, Джессика отвернулась от Барри.

— Нет, детка! Все наоборот, наконец-то мне стало ясно, ты должна принадлежать только мне. Барри попытался обнять Джессику, но она отстранила его гордым и волнующим жестом Кармен.

«Да она впитала в свою кровь эту чертову цыганскую блудницу. Она была в экстазе, когда позволила теноришке пырнуть себя в ребро, а потом заставила несчастного Тореадора лечь под нож». Барри вдруг захотелось сомкнуть пальцы на длинной шее Джессики, перевязанной шифоновым шарфом, и сжимать до тех пор, пока в ее проклятых ведьмовских глазах не заледенеет последний страх.

— Ты пьян, бедняга. Понимаю, это непросто поработать своим собственным палачом. Джессика отошла к двери и встала. словно приготовилась петь коронную арию. Ты сам влез в петлю, Барри, сам.

Ее улыбка ослепила Гранта финальное крещендо, верхнее «си», да что там смертоносный взрыв!

— Я развелась с Сорвинтосом. Он все знал о наших встречах это входило в условия моего брачного контракта. Но с Андерсом надутый индюк мириться не захотел. Пришлось сделать выбор: оставить денежки «папусе», а себе свободу. Я принадлежу Теду.

— Нет, нет! Да нет же! У Теда жена, которая до умопомешательства обожает своего супруга. У него музыка, слава… Да плевать мне на него в конце концов! Зачем тебе нужен этот слабак?

— Тед любит меня. Он не может без меня жить, сочинять, дышать. Он без меня ничто.

— Я тоже, тоже ничто! Джес, ты же была подарена мне…

— Ты пользовался мной, Барри. Но не сумел жалеть и любить. Я сделал выбор. Прощай.

Глава 22

Теперь они гастролировали вместе, давая триумфальные концерты композитор-виртуоз, писавший свою музыку для хора, оркестра и единственной солистки, чей голос стал легендарным. Композиции Андерса сравнивали с фресками Пикассо, с архитектурой Гауди и танцами Нижинского. Меньше всего аналогов для сопоставления находилось в музыке. Тед и Джессика были особым явлением, отметавшим обычные критерии и оценки.

«Посланцы иного мира!» вопила пресса. Теперь их стало двое. Лилиан Орфс смиренно следовавшая повсюду за своим мужем, давала пространные, оптимистические интервью, и неизменно исчезала, заметив, что любовникам надо остаться вдвоем. Эту пару связывала неиссякаемая, необузданная страсть. Лилиан чувствовала, что, встав на ее дороге, она будет раздавлена, сметена.

Барри Грант пригласил Лилиан на конфиденциальную встречу в маленьком ресторанчике в Зальцбурге, где проходили гастроли блистательной пары.

— Лилиан, я знаю, вы сильная женщина, если способны жертвовать своей любовью, своими интересами ради взлета любимого, сказал Барри. Но разве вы умный, глубоко чувствующий Теда и музыку человек, еще не поняли, что ваш муж попал в гибельную ловушку? Страсть к Джессике питает его энергию, как наркотик. Но передозировка ведет к гибели. Мне показалось, Теофил на грани безумия. Его музыка запредельна. Но это плод больного рассудка. Озабоченность Гранта судьбой своего протеже выглядела очень искренне.

— Что же я могу сделать, мистер Грант? Увы, в данном случае мои возможности ограничены. Я не нужна Теду.

— Зато я могу сделать многое, потому что мне необходима Джессика… Предлагаю заключить союз. Союз любящих сердец. Барри печально хмыкнул. Немного хитрости, капельку сомнения да побольше решимости, и каждый получит свое. Вы мужа. Я любимую женщину.

— А Тедди сумеет остаться на высоте? Лилиан с трудом проглотила комок в горле, ее двойной подбородок по-жабьи вздулся и опал. То есть, он сможет и дальше писать музыку?

— Хм! Но он же прекрасно это делал и без допинга миссис Галл. Как вы сами хорошо помните.

— Да, Тедди с детства был чрезвычайно талантлив. Умница, вундеркинд. И в консерватории лучший. У него дар…

— Тогда по рукам, дорогая Лилиан! Заметив, что мадам Андерс находится на грани слезного ливня, Барри ободряюще сжал ее мягкую кисть. Вы получаете своего вундеркинда, а я — з гадкую девочку. Уж она-то не потеряет голос после разлуки с нежнейшим Теофилом.

Они прошептались еще полчаса, составляя подробный план. Через день Джессика исчезла. Импресарио Андерса получил конверт с письмом миссис Галл, в котором она просила расторгнуть все контракты на ее выступления и оплатить неустойки из ее личного счета.

— Джессика плакала здесь, у меня в номере! Объясняла всем Лилиан. Ее отекшее, позеленевшее от бессонницы и лекарств лицо светилось плохо скрытой радостью. Увы, только женщина может понять Джес. Бедняжка отчаянно влюблена и потеряла всякое здравомыслие аннулировать такие выгодные контракты!

— Где она? Куда она исчезла, черт побери? Никогда не повышавший голос, Тед кричал, метался, разбрасывая по номеру Джессики оставленные ею вещи. Она не могла уйти просто так! Ее похитили! Я поставлю на уши полицию Австрии, я буду просить о помощи лично Президента Америки…

— Тедди… Обмирая от ужаса, подступила к нему Лилиан. Пойми и смирись. Джессика не из тех женщин, кто способен на преданную любовь. Она бросила тебя, музыку ради того, чтобы быть с другим. Каким-нибудь подонком-плейбоем. Я видела фото этого актеришки.

— Не может быть, Лилиан… Тед как-то сразу поник, словно проколотый воздушный шарик. Случилось то, чего он давно ждал и боялся, Джессика ушла из его жизни.

Раздавленный, погасший, он представлял удручающее зрелище. Он был маленьким Тедди Андерсом, которого до смерти, до разрыва своего больного сердца любила Лилиан. Она прижала лобастую голову к своей теплой материнской груди и стояла так очень долго, до головокружения млея от слез Теда, насквозь вымочивших ее блузку.

Барри тайно увез Джессику в дом, который специально снял для нее на Калифорнийском побережье неподалеку от Санта-Моники. Джессика держалась спокойно и неприступно. Барри позаботился об охране, так или иначе ему надо было как можно дольше ограждать от мира свою пленницу.

Джессика поняла, кто ее похитил, как только нанятые Барри люди насильно усадили ее в автомобиль с запертыми дверцами и помчались в сторону Германии.

Гранд ждал ее в Мюнхенском аэропорту со всеми необходимыми для вылета в Штаты документами. С минуту они молча смотрели друг другу в глаза, и Барри отвернулся взгляд Джессики означал объявление войны. Она не удостоила его беседой на продолжении всего пути и смиренно приняла заявленные Барри условия.

— Считай эту поездку небольшим отдыхом. Я позабочусь, чтобы твоя репутация, как актрисы, и финансы не пострадали.

Джессика лишь равнодушно пожала плечами, словно речь шла совсем не о ней, и скрылась в отведенных ей комнатах.

Переодевшись, Барри спустился к бассейну с бутылкой виски и стал ждать, глядя на полоску океана, серебрящуюся з пальмами. даже в минуту уныния и растерянности осанка его сильного, породистого тела сохраняла величественность, а очень дорогой и сильно потрепанный спортивный костюм из неотбеленной парусины выглядел чрезвычайно элегантно. Так мог одеться наследник престола, играющий в «разбойника».

Опустив темные очки, Барри потягивал виски со льдом и просчитывал в уме еще раз, насколько велика вероятность ошибки. Он задумал убить сразу двух зайцев: вернуть свое влияние на Джессику и разрушить карьеру Андерса. И то, и другое жгло его мозг раскаленными иглами. Барри и не предполагал, что его довольно скромные композиторские амбиции разрастутся на фоне триумфальных успехов Теда в болезненную манию. У него было такое ощущение, что Андерс украл причитающуюся ему славу. Почему же, действительно, близость с Джессикой превратила Теофила в гения, а для Барри была лишь сильнейшей телесной усладой, фантастическим, а порой и обременительным, сексом, и все! «Но ведь ситуацию еще не поздно изменить! Джессика принадлежит мне это решили звезды. Убеждал себя Барри. Она откажется от Андерса, как только окончательно поймет то, что сама же и заявила: Тед питается ее силами, ее энергией… А если все же Андерс, лишенный Джессики, сохранит свою гениальность? Если она уже успела открыть в его душе сдерживающие творческую лавину шлюзы? А вдруг, в конце концов, эта загадочная, непостижимая женщина полюбила лобастого Теофила со всеми его промахами и слабостями, так же преданно, как толстуха Лилиан?».

— Налей мне немного. Хочется освежиться. В черном, глухом, чуть ли не до горла закрытом купальнике рядом с Барри выросла Джессика. Как ни в чем не бывало, она хлебнула виски, потянулась и нырнула в бассейн. Узкой рыбкой прошлось под голубой водой ее бледное, сильное тело.

— Уфф! В океане, конечно, лучше. Отфыркиваясь, она села на бортик. Но ты ведь не отпустишь меня, Барри. Ты задумал устроить провал Теду. Думаешь, он без меня ноль? Джессика сощурилась, посмотрев на высоко стоящее солнце.

— Уверен. Тед бездарность. Слабак и неудачник. Твои «вливания» энергии растрачены впустую. Извини, я сам ввел тебя в заблуждение. Мне показалось, он из породы победителей. Увы, я ошибся, а ты поставила не на ту лошадку.

— Глупости. Тед единственный. кто любит меня. Ты знаешь, что это? Знаешь, знаешь. ты слышал это в его музыке, Барри. Завидуешь, мучаешься. Ведь тебе не дано, могущественный Грант, не дано рыдать из-за женщины. ты даже не смог бы подставить свою спортивную грудь под клинок, чтобы заслонить любимую женщину, как сделал тот неудачливый Тореадор в Буэнос-Айресе. А ведь перед ним был лишь фантом, иллюзия. Подойдя к Барри, Джессика приподняла черные очки и заглянула ему в глаза странным, чуть сумасшедшим взглядом. А знаешь ли ты, что такое настоящее блаженство, подлинная радость, соединяющая двоих? Восторг на грани смертельной муки?.. Не знаешь, Барри… Не знаешь… Выпрямившись, Джессика вздохнула полной грудью и подняла лицо к небу. Каждый раз, когда я пела музыку Теда, а он сидел за роялем или дирижировал оркестром, мы ощущали непередаваемый восторг самого совершенного, самого могучего слияния, которое только может объединить людей…

Я знаю, такое дано лишь избранным. Я счастлива, по-настоящему счастлива, Барри. И знаешь, мы часто выступали в соборах, ведь Тед пишет чудесные органные мессы… Я пела с церковным хором, да, Грант! Помнишь, давным-давно в Сорренто ты подшучивал над вульгарной девчонкой, осмелившейся мечтать о величии… Ты часто ошибался, Барри. И теперь, что бы ни задумал, ты окончательно проиграл.

В груди у Барри что-то больно сжалось и так сильно стиснуло горло, что он едва проглотил набухший ком. Господи! Только теперь, потеряв ее, он понял, что не может жить без этой развратной, жестокой, опасной, балансирующей на лезвии ножа женщины. Грешницы, умеющей быть святой.

— Я полюбил тебя, Джес. Едва прошептал он. Это, как видишь, серьезно.

Джессика приблизила к Барри совсем девичье, без косметики лицо, и с издевкой улыбнулась:

— А ты не путаешь, милый? Ревность, зависть, разгулявшееся тщеславие, чувство собственности, которое ты тренируешь на мне, все это не любовь, нет!

Отойдя к ограде, Джессика устремила взгляд к океану. На ее обнаженных лопатках отчетливо виднелись крохотные родинки.

— Джес! Ты слышишь меня? Она не обернулась и Барри продолжил. Сейчас конец августа. В середине сентября в «Карнеги-холл» состоится авторский вечер Андерса. Я помогу ему с музыкантами, хором, солисткой. У него будет все самое лучшее, самое ценное, что есть в музыкальном мире. Кроме тебя…

Я не буду досаждать тебе своим обществом. Свое решение после концерта ты объявишь сама.

Барри подошел к ней, испытывая желание обнять за плечи. Но его разведенные руки замерли и легли рядом с ее, сжимающими прутья ограды.

Из-за головы Джессики Барри видел кусок пустынного берега с маленьким розовым домом среди цветущих кустов. У кромки прибоя четырехлетний мальчик строил из песка замок. Теплый ветер трепал его светлые пушистые волосы. В прикованных к ребенку глазах Джессики стояли слезы.

Она так и не обернулась к Барри, когда он, коротко попрощавшись, зашагал прочь по аллее, ведущей к шоссе.

Глава 23

Грант сдержал свое обещание. Состав музыкантов, выбор программы, обширная реклама все предвещало новую сенсацию в музыкальном мире. Лишь одно обстоятельство вызывало бурю разнотолков на афише в качестве солистки была объявлена прима «Ла-Скалы» «божественная» Эсфирь Миранди. За неделю до концерта в кассах кончились билеты. В отеле «Уолдорф Астория» все номера заняли именитые иностранцы. Вокруг здания театра за два часа до начала курсировали наряды конной полиции.

Зрительный зал представлял удивительное зрелище нечто среднее между публикой «Метрополитен опера» и мадридской корриды напряженное ожидание наэлектризовало атмосферу.

В левой ложе для высокопоставленных гостей, рядом с Барри, Сармой и Портманом сидела взволнованная Лилиан. Она заказала шикарный туалет в парижском салоне «Pierre Balmain», вместо гладкой прически ее голову украшал свежий перманент с поднятым надо лбом кудрявым локоном. Глаза верной спутницы композитора лихорадочно блестели, на рыхлых щеках под слоем пудры «Мадам Роша» выступили багровые пятна.

Никто, кроме Барри не знал, что женщина, сидящая в глубине правой ложи та самая Джес Галл, из-за которой уже несколько лет не переставали кипеть зрительские и профессиональные страсти. В ее позе, сложенных на коленях руках, ощущалось полное спокойствие. Черное гладкое платье сливалось с полумраком, но Барри, пробегая биноклем ярусы, хорошо видел, как страшно светятся на бледном лице огромные, мрачные, словно омут, глаза.

Концерт близился к финалу. Публика бушевала от восторга. Портман и Грант переглянулись: ничего нового, ни шагу вперед, ни интересного хода, ни свежего всплеска в музыке Андерса не было. Лишь перепевы того, что было рождено в «эпоху Джессики», но и они, при всем мастерстве и слаженности исполнителей почему-то лишились блеска, завораживающего огня.

— Тедди великолепен, ведь правда? Мы так благодарны вам, Барри… Я… я тоже, особенно, я… Чмокнув Гранта в подбородок и вспыхнув от смущения, Лилиан поспешила за кулисы.

— Ты думаешь, это начало конца, Барри? Портман кивнул на сцену, где солисты и оркестранты, вышедшие на поклон, принимали поздравления публики. Теда завалили цветами, корзины и букеты заполнили авансцену.

— Похоже на кладбище. С грустной торжественностью заметил Барри, поднимаясь. Мне пора поздравить еще кой-кого и выслушать решающее мнение.

Но Джессики на месте не было. Лишь запах духов пронзительный и ледяной, каким умел быть ее негодующий голос, заполнял бархатные недра ложи.

Она явилась в гримерскую, где еще не пришедший в себя от волнения, растерянный и какой-то испуганный, спасался от поклонников Андерс. Оттолкнув от двери пытавшихся проникнуть в комнату людей и взглядом выпроводив Лилиан, Джессика предстала перед обмершим от удивления Тедом.

— Я знаю, что нужна тебе. Я вернусь и стану петь твою музыку. Твою, ту, что ты напишешь для меня, Тедди.

— Джес, это будет самая великая музыка на свете. К Рождеству, я подарю ее тебе к Рождеству. Обещаю. Рука Теда дрожала, когда он подносил к губам тонкие пальцы Джессики.

Никто не заметил, как и куда скрылась бледная женщина в черном.

Через месяц Андерс принес Джессике ноты. Это был светлый рождественский дар. Став на колени у ее ног, он положил клавир на пушистый кроваво-алый ковер, а сверху тугой бутон белой розы.

Джес занимала роскошные апартаменты в «Плазе». Она склонилась к Теду, откинув с широкого лба пряди мягких, русых волос, прикоснулась к нему губами. Тед вздрогнул и покачнулся, опустив веки.

— Слушай… Джессика прижалась к его щеке, шепча прямо в ухо. Слушай меня, Тедди. Я хотела сделать тебя свободным, я старалась открыть тебе путь к самому себе. И теперь ты сам Теофил Андерс, сделаешь все, что должен и мечтаешь сделать… Ведь ты мечтал обо мне, Тед? Так возьми меня. Возьми меня сам. А потом сыграй свою музыку. Поникнув, словно полоненная пленница, Джессика скользнула на ковер.

Он на мгновение замер над распростертым, отдающимся его воле телом, и со стоном начал торопливо срывать с себя галстук, туго накрахмаленную концертную сорочку…

…В эту ночь Теофил Андерс подвергся самому жестокому и решающему экзамену в своей жизни. Обезумев от счастья, он шептал слова любви, бросался в атаку и отступал, сраженный нахлынувшим умилением. Как шестнадцатилетний подросток, впервые оставшийся с женщиной, Тед пылал робкой страстью, неумело растрачивая силы. Но Джессика всецело принадлежала ему, и он был на вершине блаженства. Витая в заоблачных сферах, он вскакивал, наспех набросив пиджак, чтобы наиграть любимой свою музыку. И не заметил, как леденело нежное, дарящее радость лицо Джессики.

— Уже утро. Не будем затягивать объяснения, Тед. Мне придется быть жестокой, но лучше убить, чем нанести мучительную рану. Джессика наглухо запахнула полы длинного бархатного халата.

Серые глаза Теда, по-детски растерянные без очков, недоуменно моргали, он силился понять что-то, наморщив лоб и сдвинув брови. Наконец, гримаса боли исказила лицо:

— Я смешон, да, смешон? Смешон, потому что позволил себе стать беззащитным, полюбив богиню?.. Прости, Джес, я должен был понять, чем кончится все это…

Джессика твердо смотрела поверх его головы она не собиралась смягчать приговор.

— ты должен уйти, Тед. Возьми клавир и постарайся забыть обо мне. Когда-нибудь ты поймешь, я поступила правильно. Я не могу стать частью тебя, Тед. Я способна подчиниться, но быть рабыней никогда!

Пойми, все, что ты делаешь сам бескрыло… Твоя музыка, твой секс, твоя любовь слабый звук, Тедди. Долгая, долгая пауза, пустота. Ты можешь жить достойно, но тебе не взлететь. Никогда не взлететь.

Она отвернулась, чтобы не видеть поверженным человека, который боготворил ее.

Глава 24

В то же утро, в первых лучах восходящего солнца в «Бель Эйр» явилась гостья.

— Пусть выйдет мистер Грант, сказала она охраннику. Передайте, что зову Я.

У Барри оторвалось и, замирая, рухнуло сердце, когда он увидел Джес. Присев на гранитную тумбу у парковых ворот, она быстро, словно белка, щелкала фисташки, разбрасывая шелуху на безупречно вымытые каменные плиты. У закинутых ног стояли два небольших чемодана.

— Это все? Покосился Барри на скромный багаж.

Джессика отбросила пустой пакетик из-под орехов и поднялась:

— Остальное ты купишь мне сам… Думаю, лучшего консультанта для подбора гастрольного гардероба мне не найти.

С балкона спальни Сарма видела, как по аллее, ведущей к дому, двигался слуга с чемоданами, а за ним, обняв друг друга за плечи, словно гуляющие по Елисейским полям студенты, шагали Барри и Джес. В глубине души она всегда ждала этого дня, готовясь к нему. Чтобы собрать все необходимое, Сарме не пришлось мотаться по комнатам, нервно распахивая дверцы шкафов и секретеров. Кофр с драгоценностями, аптечка с рецептами и лекарствами, дорожная сумка с косметикой и плоский портфель из крокодиловой кожи для документов. Остальное привезут слуги. Сарма даже знала, какое платье оденет для этой сцены темно-зеленое с малахитовыми, торжественно-печальными разводами, с глухим вырезом и длинными узкими рукавами. Образ королевы, отправляющейся в изгнание.

Спустившись в холл, она спугнула слившуюся в страстном объятии пару. Оба взглянули на нее с недоумением. «Боже, да эти одуревшие от счастья любовники просто забыли обо мне!» сообразила, задохнувшись от негодования Сарма, но постаралась взять себя в руки. Она должна была сыграть свою последнюю сцену с достоинством.

— Сегодня я поняла, что устала жить на вулкане… Меня всегда удивляла настойчивость людей, строящих свои ветхие поселения у подножия спящего убийцы. Может, подсознательно, они ждут дня, когда будут засыпаны пеплом, став жертвами исторической трагедии?

Вопрос Сармы повис в воздухе. Любовники стояли рядом, опустив головы и, вероятно, ждали, пока ненужное и неинтересное действующее лицо покинет сцену. Сарма почувствовала. что вот-вот разрыдается от жалости к себе. В конце концов так ей и надо: она сама позволила втоптать себя в грязь этому холодному, расчетливому эгоисту.

— Я рада, что свободна от тебя, Барри. Ты не способен даже на простую привязанность. И рада, что ты вляпался в настоящее дерьмо.

— Леди, меня не смущает ваш лексикон. Джессика преградила Сарме дорогу к выходу. Я лишь попытаюсь ответить на ваш вопрос о вулкане… Да, верно, к могучим вулканам прилипают маленькие, неразумные людишки. Они делают это ради того, чтобы придать своему мизерному существованию значительность. «Эти люди жили у подножия Этны, бедняги!» скажет над их могилой мир. И с тем же чувством вспомнят о Сарме Клифсток. «А, это та самая, что одно время была женой Барри Гранта?» И это не так уж мало, чтобы десяток лет продержаться на склоне великана, мэм!..

…— Ты уничтожила Теда? спросил Барри, когда они остались одни.

— Я поступила по справедливости. Увы, бедняга не наделен твоими талантами. Я позволила ему то, что сегодня предложила тебе стать моим мужчиной и господином. Он не сумел. Ни в музыке, ни в любви.

— Это жестоко, детка. Андерс совсем не плохой композитор. А постельные рекорды не главный критерий в любовных делах.

— Не сомневаюсь. Я уже давно догадалась, что самый эротичный орган это мозг. Можно быть могучим и абсолютно бездарным самцом. Но даже паралитику, одаренному умением любить, удается стать великолепным любовником.

— Не понял, ты причисляешь меня к первой или второй категории? Барри обнял ее за талию, как балетный партнер, готовящийся к «поддержке».

— Возможно, ты идеал, дающий все сразу. Джес насупилась. Вот только я размышляю, что мне больше по вкусу — отдавать или брать, уничтожать или награждать?

— Может, все-таки попытаемся совместить? Запомни, Джес, мне не нужны благотворительные подарки. Когда-то у меня была могучая патронесса. Благотворительница. Барри ухмыльнулся. Ее подарки обходились мне очень недешево. Но это была отличная школа… Он резко убрал руки, и Джессика упала на ковер. Губы Барри скривила презрительная улыбка. Ты будешь подчиняться мне. Ты станешь моей игрушкой, моей золотой куклой.

Он склонился над притихшей Джессикой, гипнотизируя тяжелым взглядом. Вдруг рассмеялся, перевернулся на спину и, положив за голову руки, безмятежно уставился в потолок, где в подвесках тяжелой хрустальной люстры радугой играли солнечные зайчики.

— Разумеется, пока тебе не наскучит все это и ты не избавишься от меня, как от ненужных Тореадоров, Хозе или Теофилов.

— Я могу считать это преамбулой брачного контракта?

— Хоть увертюрой к новой опере «Женитьба Гранта»!

Однако, брачная церемония откладывалась из-за сопротивления Сармы. «Я не могу позволить моему мужу совершить страшную ошибку. Хотя нас больше ничего не связывает, принципы порядочности превыше всего», сообщила она друзьям.

— Ну и черт с ней! Пусть немного побесится и поиграет в месть, а мы устроим праздник и объявим о гражданском браке. Легко принял ситуацию Барри, не торопившийся сделать Джессику миссис Грант.

— Проповеди священника и общественное мнение меня не волнует. Я достаточно богата и совсем недавно избавилась от заботливого мужа, чтобы мечтать о семейном гнездышке, согласилась Джессика. Наши узы покрепче брачных, мистер генеральный импресарио и главный любовник.

— В таком случае, будем считать наш медовый месяц начавшимся. Барри преподнес Джессике опаловый перстень с печаткой древней тибетской работы и программу роскошного турне по освобожденной Европе.

Седьмого января 1941 года Япония развязала войну против Америки. Через пять дней в стране, втянутой в мировую войну, началась мобилизация.

— Что это значит, Брюс? Все мужчины уйдут на войну? Капризно надулась Джес, воспринимавшая отдаленные бои весьма абстрактно.

— Я слишком стар, а если ты имеешь в виду мистера Гранта, то его персона настолько важна, что родина не смеет рисковать ею… Барри избран председателем Всеамериканского фонда содействия армии деятелями искусств… Думаю, у него чин не менее полковника и, возможно, он даже получит награду.

— Не ехидничай, Брюс. По-моему тоже не очень умно подставлять свою голову япошкам. Надеюсь, они не перейдут границы США?

Портман молча отвернулся. Ему не хотелось говорить, что среди «чудаков», прибывших на вербовочные пункты, был и Теофил Андерс, отказавшийся от «белого билета», несмотря на свою близорукость и даже принадлежность к категории «льготников», людей, посылаемых на фронт в последнюю очередь.

…Огромное турне Джес Галл стало для нее с Грантом затянувшимся на целый год медовым месяцем. Выступления в Канаде, Мексике, Бразилии, Аргентине, отдых на Ямайке, на Кубе, путешествия по маленьких экзотическим странам, сказочным островам… Приемы, банкеты, интересные знакомства в самых высших кругах общества разноцветная мишура гастрольной славы, все способствовало прекрасному настроению одиозной пары.

— Вы до неприличия счастливы. Эти парни, объевшись сладкого, набросились на меня, буркнул Портман, отстраняясь от объективов внезапно появившихся фотокорреспондентов.

Они сидели на террасе загородного отеля недалеко от Калгари. Между спектаклями в Монреале выдался маленький перерыв, и веселая компания отбыла на лыжные прогулки.

— Ну, право, по законам жанра пора подсунуть общественности какой-нибудь скандальчик. Проговориться, допустим, что Джес давно неравнодушна ко мне. Брюс подмигнул Гранту. Или что всеми забытый Тедди Андерс находится в клинике для душевнобольных вследствие полученного на фронте ранения.

— Брюс, что за фантазии! Этот неудачник и провоевал-то от силы пять месяцев, вернулся из Бирмы на костыле и с последствиями легкой контузии. Только она, увы, не пошла нашему вояке на пользу. Даже его так называемая «Оружейная сюита», написанная под впечатлением героических сражений полнейшая дребедень! Барри с трудом удержался от дальнейшей критики, отшвырнув скомканную салфетку. «Гражданский подвиг» ушедшего на фронт Теда казался ему показухой, юродством, а его нелепое ранение и попытки писать о войне недостойной комедией. Хуже всего было то, что Джессика никак не реагировала на упоминания об Андерсе. Барри боялся, что это неспроста и остерегался поминать Теда в ее присутствии.

Портман вовремя спохватился, заметив свою оплошность:

— Пардон, глупо пошутил. Тедди, как известно, наконец стал настоящим мужем Лилиан. Они приобрели уютный домик под Нью-Йорком и мечтают о беби. Лилиан славная, заботливая женщина подруга и мать. Я так и не нашел ничего подобного, оставшись бобылем.

— А почему ты спрятал газету? Да, да, ту, в кармане куртки? Джессика протянула руку и Портман неохотно отдал ей свежий номер «Нью-Йорк таймс» со статьей об Андерсе «Смерть таланта». Скрывавшийся под псевдонимом критик, приветствовавший совсем недавно рождение новой звезды, злобно расправлялся с Андерсом, браня его за безволие и наплевательское отношение к недюжинному дарованию. Тед пристрастился к выпивке, возможно, пробовал и наркотики. Он перестал работать над собой, пренебрегая священным долгом перед искусством, он стал писать паршивую музыку, позволив себе Теду Андерсу стать заурядностью! Все это явно просматривалось между строк, как и подлинное имя автора.

Просмотрев статью, Джессика зевнула:

— Портман, мы засиделись. Я ведь всем обещала скатиться вот с той горы. Она указала пушистой варежкой на блестящий под солнцем склон.

Пестрая шапочка с огромным помпоном, надвинутая до густых бровей, превратила примадонну в девчонку. Стряхнув с кресла Джессику, Барри легонько поддал ей коленом под зад.

— Вперед, красавица. Посмотрим, на что годится наша огненная музыкальная дива в условиях страшенного ледника.

Поднявшись наверх по канатной дороге, компания разбрелась. Не всем хотелось ломать шею на крутом спуске. Но Джес направилась именно туда.

— Постой, девочка. Я не затем приобретал эти штучки, чтобы потом раскаиваться. Барри с сомнением посмотрел на новенькую экипировку для слалома, в которую ловко упаковалась Джес.

— А мне не терпится испытать дорогостоящую упряжь в действии.

— Тебя уже фотографировали во всем лыжном великолепии и довольно. Давай лучше позагораем.

— Ждите меня здесь, трусишки, а Портман с нашими молодыми друзьями может встречать меня внизу.

Легко, словно птица, Джессика скользнула вниз. Ее фигурка в изумрудно-зеленом костюме мелькала среди сугробов, становясь все меньше и меньше. На площадке у самого края обрыва Джессика резко затормозила, подняв снежный фонтан. Гряда черных хребтов, искрящихся на солнце алмазным покровом, предстала перед ней во всем полуденном великолепии. Бездонный небесный купол опрокинулся прозрачной лазурью прямо над головой, обнимая огромный, нежащийся в золотых лучах мир.

Джессика знала это чувство, покалывающие изнутри потоки энергии, они бурлили в каждой клетке ее тела, как пузырьки золотого шампанского, и радость, сумасшедшая радость завладевала всем ее существом.

Она вытянулась вперед и воздела над головой руки, чтобы запеть, выплеснуть во Вселенную распирающую ее чудесную силу. Но ее голосовые связки издали лишь сухой хрип. Что-то тисками сжало грудь, тугой ком застрял в пересохшем горле. Задыхаясь, Джессика села в снег.

Поднимая снежную пыль, рядом резко затормозил Барри:

— Вставай, детка! Ты с ума сошла завтра спектакль, а ты валяешься в снегу.

— Все прошло, милый. Она поднялась, держась за локоть Барри. Кажется, я слегка подвернула ногу.

Радуясь, что тяжесть в груди начала отступать, Джессика вернулась в отель.

На следующий вечер все повторилось прямо на сцене, когда Джес Галл пела Дездемону. Не сумев произнести свою фразу в дуэте, она покрылась от ужаса холодным потом. Заметивший ее состояние партнер ловко подыграл, повторив еще раз свой речитатив, и актриса сумела перевести дух. Казалось, никто не заметил накладки.

Но теперь Джессика стала ждать, когда неведомый враг снова отнимет у нее голос. Он медлил, мучил свою жертву неведением и явился лишь через несколько месяцев.

Джес Галл с триумфом гастролировала в освобожденной от фашистов Италии. Во время выступлений в венецианском театре «Ла Фениче» примадонна жила в роскошном палаццо, выходящем на Большой канал.

Барри не любил Венецию. Город на воде, залитый августовским солнцем, казался ему ненадежным, таящим под летней насмешливой благодатью какую-то опасную тайну.

Он считал дни до отъезда в Парму, где Джес Галл должна была петь в четырех спектаклях.

— Я опасаюсь за твой голос, дорогая, здесь везде болотная сырость. Застав Джессику в огромном прохладном зале, одиноко сидящую у погашенного камина, Барри насторожился.

— Что-то случилось, детка? У тебя жар? Он присел рядом, заглядывая в опущенное, лишенное всякого выражения лицо. Да что произошло, скажи хоть слово, черт возьми!

В ее глазах, поднятых на Барри, застыл ледяной ужас.

— Это… только и смогла прошипеть она, кивнув на разбросанные по ковру газеты.

Барри пробежал глазами заголовок 6 августа американские бомбардировщики сбросили бомбы на Хиросиму и Нагасаки.

— Я уже вчера знал. Да все только и говорят об этом кошмаре. Но мы оберегали тебя, Джес, ведь завтра спектакль.

С громким всхлипом Джессика бросилась на грудь Барри, прижимаясь и царапаясь, как перепуганная кошка. Успокоив истерику и уложив дрожащую женщину в постель, Грант категорически заявил:

— Надо поскорее убираться отсюда. Эта зеленая вода порождает какие-то дьявольские флюиды.

— Дьявольские! она села в постели, словно вспомнив что-то важное. Дьявольские… Барри, радиация заразна?

— Нет. Не думаю… Откуда такие фантазии? В любом случае, это очень далеко. Общественность осудит оголтелых политиканов. Наш комитет напишет резкий протест. Спи, детка, завтра у тебя «Травиата».

…Во время спектакля Травиата упала на шикарную, покрытую белым атласом кровать. Одеревеневшие пальцы раздирали на груди кружева бального платья. Вместо нежного восклицания, обращенного к Альфредо, из ее груди вырвался хрип.

…Врачи, заподозрив прогрессирующую астму, отправили примадонну на лечение в Швейцарию. Сенсация вмиг облетела мир Джессика Галл покидает сцену. На взлете славы, в полном расцвете сил и феноменального дара певица обречена на молчание.

Барри все время был рядом. Из Швейцарии они направились в Бразилию, а оттуда в Италию. Светила медицины и длительный покой подействовали благотворно Джессика вновь обрела голос. Но Грант не торопился оповестить об этом любителей оперы. Два последних года свидетельствовали о том, что необъяснимый вокальный дар Джессики ведет себя весьма непредсказуемо: она то заливалась соловьем, то с трудом выдавливала слова, словно страдая ангиной.

Барри не верил в астму и опасался, что «чудо-голос из другого мира» исчезнет так же внезапно, как и появился. 1946 год был на исходе, а это значит предначертанный звездами критический срок неотвратимо приближался.

Презирая себя за суеверие, Грант отыскал старые листки гороскопа и, вооружившись очками, в которых стал испытывать потребность при чтении, попытался разглядеть будущее в пересечении цветных линий. Грядущий год отмечался на этой странной карте тройным знаком: лиловая, красная и желтая линии пересекались, образуя сложный узор.

Похоже на дорожный знак, совмещающий все виды предостережений обвалы, заносы, пропасти и взорванные мосты. «Но можно, конечно, рекомендовать эту абстракцию как эскиз значка лауреата новой музыкальной премии», успокаивал себя Барри.

И все-таки он становился все более опасливым, мнительным, настороженным по мере того, как приближалась премьера в «Метрополитен опера», где модный театральный режиссер взялся сделать из «Фауста» нечто грандиозное и неожиданное.

Партию Маргариты должна была петь Джессика Галл это было ее первое выступление после годового перерыва, и первый выход на знаменитую сцену, который принято считать серьезнейшим испытанием для оперного певца, «звездным часом» его карьеры. Известие о готовящемся спектакле подняло новую волну интереса к знаменитой певице. Ведь большинство уже смирилось с тем, что «божественный голос» навсегда умолк.

Гранту удалось убедить директора и главного менеджера Нью-Йоркской оперы в полной боевой готовности Джессики. Он держался с интригующей победной уверенностью, заверив капризного режиссера Эла Свинтенгена, что только участие Джес Галл сможет сделать постановку по-настоящему сенсационной.

Барри сыграл ва-банк, рассчитывая одним махом вернуть Джессике славу и уверенность в своих силах. Каждый день он заново оценивал ее возможности, ожидая какого-нибудь подвоха…

…— А ты не в своей тарелке, самоуверенный Берримор Грант! Обнаружив в письменном столе Барри пустую бутылку, Джессика присвистнула. Прячешь от меня улики, как школьник от строгой мамаши. Смешно, дорогой.

— Нервишки разгулялись. Да, Джес, я боюсь за этот чертов спектакль! Эл Свинтенген обожает эпатаж зарвавшийся гомик… Ненавижу претенциозные потуги!

— Перестань! Ты волнуешься за меня, Барри. И совершенно напрасно. Послушай! Встряхнув длинными медными кудрями, Джессика выдала музыкальную фразу на две с половиной октавы, фантастически долго продержав звенящее верхнее ми-бемоль.

— Боже! В порыве радости Барри обнял ее. Я так счастлив, малышка!

Через два дня они вылетели в Нью-Йорк, чтобы Джес могла начать работу над партией Маргариты.

…На репетициях Джессика пела великолепно, не щадя вновь обретенного голоса. Она наслаждалась отвоеванной у недуга легкостью, чувством власти над звуком, непостижимым образом рождавшимся в ее груди. Даже недоброжелатели не могли не признать, что Галл помолодела на десять лет и в костюмах известного модельера выглядела высокопородной принцессой, играющей наивную простушку.

Глава 25

После генеральной репетиции, когда группа участников спектакля собралась в «Бель эйр», Джессику встревожило отсутствие Барри.

Он сидел у себя в кабинете, при свечах, наигрывая на фортепиано тему Маргариты. Рядом стояла пустая бутылка виски.

— Ты боишься, Барри. Джессика сжала его влажный лоб холодными, чуть дрожащими пальцами. Думаешь, что я зря уничтожила Теда, и жалеешь о своей подлой статье. Ты поверил в возмездие, Грант? Театрально захохотав, Джессика прильнула к устало поникшему телу. Послушай меня, Берримор. Мне так сейчас нужна твоя уверенность.

— Не могу, Джес… Не могу. У меня будто что-то оторвалось внутри… Господи! Именно теперь, когда я должен быть сильным! Кулак Гранта обрушился на клавиши.

— Ладно. Я буду бороться одна. Постарайся лучше выспаться, «великолепны Грант»! Резко повернувшись, Джессика ушла.

Барри долго смотрел вслед удаляющемуся, почти воздушному силуэту и, кусая губы, шептал: «Нет, Джес… Не надо, не презирай меня, Джес…»

До нее донесся лишь звон стекла: увидев свою мокрую от слез физиономию, Барри запустил в зеркало бутылкой.

В широко распахнутую балконную дверь светила полная луна. Перед тем, как выйти в сад, Джессика сбросила с себя одежду и распустила по плечам волосы. Здесь, на берегу океана, она стала Маргаритой, спев свою партию в пронесшемся перед ее глазами спектакле. Холодный ноябрьский ветер пронизывал насквозь. Но разгоряченная Джессика не думала о простуде подстерегавший ее враг был куда беспощадней…

Она вернулась в спальню уверенная и сильная, чувствуя поддержку опекавших ее сил. Перед тем, как погасить свет, Джессика на секунду помедлила ее взгляд привлек неведомо откуда появившийся предмет резная шкатулка черного дерева стояла у изголовья кровати. Крышка открылась сама, лишь только Джессика прикоснулась к ней. В замшевом углублении лежал кусок старого пергамента с бурыми пятнами давно запекшейся крови. В шестиграннике таинственных знаков Джессика угадала дату премьеры, а в сочетании неведомых ей слов свой приговор.

Но она не отступила, лишь сильнее стиснула зубы, готовясь к спектаклю, как к смертельному бою.

— Надо отменить премьеру. Решил Барри за полчаса до начала узнав о таинственном послании. Джес полулежала в гримерском кресле. Даже сквозь краску было заметно, как помертвели ее губы. И глаза! Грант еще ни разу не видел такого отсутствующего, словно потустороннего, взгляда.

— Ничего изменить нельзя. Едва проговорила она. ты должен сейчас же оставить меня и сохранять достоинство, что бы ни произошло. Ты понял, Барри? Что бы ни произошло. Исправлять ошибку и рассчитывать на пощаду уже поздно.

Он послушно кивнул и вышел, поцеловав на прощание лежащую на подлокотнике руку в кружевном манжете чужую Маргариту, безвольную и холодную…

…Заняв свое место в глубине ложи, Барри затих. Казалось, он не слышал и не видел происходящего вокруг. Но в глубине души росла с трудом сдерживаемая паника Гранта душил ледяной ужас.

Он вдруг осознал, что жил неправедно и неверно, что часто предавал и лгал, не замечая, скольких людей ранил или сбил с ног. Теофил, Джессика… Сарма… А Диана женщина-воительница, расплатившаяся жизнью за связь с Барри? Он впервые позволил себе признаться, что автомобильная катастрофа, в которой погибла миссис Хейворт, произошла с его молчаливого согласия.

До обозначенного в гороскопе критического года осталось всего полтора месяца. А вдруг судьба уже стучит в дверь, напоминая Гранту о расплате? Как этот краснорожий Мефистофель, что явится в финале за душой Фауста?

Опустошенный, взвинченный до предела, Барри ждал наказания.

Джессика Галл откинулась в глубоком гримерском кресле и закрыла глаза. Под тяжестью пушистых накладных ресниц наливались свинцом веки, подклеенные пряди пышного парика тянули виски, слой надежного влагостойкого грима накрепко заштукатурил лицо. Трудно даже вообразить, что через полчаса она сумеет выжать из себя какие-то звуки.

Вспоминать, что и как петь, сейчас вообще не имело смысла. Примадонна, «чудо Америки» Джессика Галл чувствовала, что медленно и неотвратимо сходит с ума.

«Метрополитен опера» величайшая сцена мира. Здесь происходят культурные события исторического масштаба. Здесь задают тон, диктуют моду, создают или развенчивают кумиров. Здесь рождаются самые яркие звезды и возмутительные слухи. «Метрополитен опера» феерическая мечта и отчаянное испытание для тех, кто возомнил себя великим. Путь к новой постановке на этой сцене поединок дерзновения и отчаяния. День перед премьерой сплошное безумие. Последние минуты до начала спектакля настоящая пытка.

Из динамика, подключенного к зрительному залу, доносился знакомый волнующий рокот, ровный гул толпы, скрип кресел, шелест буклетов, легкие всплески голосов музыкальных инструментов, долетавших из оркестровой ямы.

Джессика даже чувствовала особый запах, словно просачивающийся через репродуктор сладкий, дурманящий с примесью кулисной пыли и красок новых декораций. А еще дешевой пудры и жаркого пота кордебалета. И ее собственного пота, покрывшего спину липкой, холодной испариной.

С ощущением головокружительной тошноты Джессика отключила транслятор. Там, в зале, собирались разряженные в пух и прах люди законодатели оперной моды, завсегдатаи светских салонов, представители прессы, деловых кругов, бизнесмены, политики, «хозяева города».

С жадностью стервятников они слетались на затхлый душок скандала, который завтра же займет все колонки популярной хроники: «Эпитафия павшей звезде».

— Не рано ли ронять фальшивые слезы, господа? приподнявшись, Джессика посмотрела на свое отражение в огромном, обрамленном яркими лампочками зеркале. Не так уж и плохо, если не высматривать в бинокль преувеличенно-яркие мазки сценического грима.

Кончиками пальцев Джессика коснулась уложенных короной золотистых кос, поправила тонкий, украшенный нежнейшим кружевом шелк белой блузки. Что бы не случилось с ее голосом и лицом, тело в костюмах известного модельера Джорджо Сольето будет выглядеть великолепно. Ярды шуршащей голубой тафты, задрапированные в пышную юбку, маленький передник с ручной вышивкой в старонемецком стиле, корсаж черного бархата, искрящийся бисерной отделкой, и даже пышная розетка из цветов и лент, приколотая к волосам, являлись несомненным шедевром портновского искусства. И без того стройная талия двадцативосьмилетней Джессики приобрела фантастическую хрупкость, а вся ее грациозная, подвижная фигура стала воплощением юности, поэзии, мечты…

Дернув кисточку звонка, Джессика тихо приказала вошедшей костюмерше:

— Подтяни до конца шнуровку, Шилди, и выкинь орхидеи. Кому пришло в голову притащить сюда эту дрянь? Похоже, меня хотят удушить еще до начала спектакля.

— Цветы от мэра, Миссис Джессика. Я думала, вам будет приятно взглянуть.

— Оставь карточку. Или что там, научный трактат? Уважаемый мистер Джонкинс любитель пространных излияний.

— Здесь стихи, мэм. Шилди протянула миниатюрный альбомчик, оправленный в белый муар с золотым факсимиле мэра Нью-Йорка.

Не удостоив внимания поэтический опус высокопоставленного поклонника, Джессика отбросила карточку на туалетный столик и, несмотря на стянутый до предела корсаж, сделал глубокий вздох. Отлично! Шуршание театрального костюма, как и прежде, подняло тонус ее измученного страхами тела. Оно встрепенулось, чувствуя власть каких-то иных законов, законов мира, рождающегося сейчас на сцене в волшебном свете прожекторов.

— В коридоре целая толпа. Мистер Портман грудью прикрывает подступы к вашей двери. Сообщила испуганная Шилди, нерешительно доставая из-за спины одинокий бутон белой розы. Этот-то цветок можно оставить тут? Уж очень его просили передать. Да он и места не займет, и стихов, разумеется, в нем нет.

Джессика взяла бутон и прижала его к щеке:

— Стихи тут совсем не нужны… Оставь меня, Шилди. Мне надо побыть одной.

— Только не забудьте выпить ваше молоко. Я специально его подогрела.

Оставив стакан перед Джессикой, она тихо вышла, крепко затворив за собой дверь.

Джессика осталась в тишине, глядя широко открытыми глазами на минутную стрелку, короткими рывками двигающуюся по бронзовому циферблату. В пышных складках лазурной тафты лежал бутон розы. Спектакль начался и ничто не могло отодвинуть момент выхода Джессики.

Сделав несколько глотков теплого молока, Джес выпрямилась в кресле и улыбнулась своему отражению. Страх уходил, отступая под натиском растущей уверенности: Джес Галл приняла вызов.

Резкий звонок и вкрадчивый голос помощника режиссера пригласили мадам Галл на сцену. Она поднялась, уронив на ковер забытый цветок, и решительно направилась через темноту кулис к свету к шквалу аплодисментов, к распахнутой в зал сцене.

Мерцающий хрусталем и золотом зал взвыл от восторга, когда среди цветущих вишневых деревьев в розовом блеске утреннего солнца появилась прекрасная Маргарита.

Голос Джессики Галл никогда еще не был таким летучим, нежным, звонким. Бархат и металл, трепет невинности и мощь женской страсти он повелевал и зачаровывал, обещая нечто большее, чем дано постичь человеку.

Филигранные пассажи срывали шквал аплодисментов, Джессика замирала, пережидая досадные паузы. Она пела сейчас не для сидящих в зале, а лишь для себя, трепеща от восторга и боли. Ей казалось, что звуки, покидающие горло, никогда не прозвучат вновь…

…«Фауст» шел к концу. Актриса опровергла печальные прогнозы, но напряжение не отпускало зал. Финальную сцену друзья и недруги Джессики ждали с небывалым волнением, готовые преклонить голову перед покоряющим даром актрисы.

Медленно поднялся к колосникам тяжелый занавес, открыв печальную картину. Узкий луч солнца, проникающий в тюремное окно, освещает распростертую на ворохе соломы грешницу молодую мать, умертвившую свое дитя.

Сквозь закрывающие лицо всклокоченные патлы Джессика увидела Роберто Грассио в костюме Фауста, представшего на пороге, отметила гримасу ужаса, исказившую его красивое, холеное лицо. «Со мной что-то не так!» подумала Джессика, окинув партнера безумным взглядом.

Он бросился на колени, моля Маргариту о прощении, сумасшедшая лепетала что-то про убиенное дитя и пуговку на его камзоле, а Джессика Галл, словно отстранившись, словно видя все это уже со стороны, чувствовала разливающийся в ее груди холод. Он заморозил ее нутро, сковал ледяными пальцами грудь и подкатил к самому горлу. Глаза застила сплошная чернота.

— Это конец, одним губами произнесла Джессика. Ее руки упали, голова откинулась, как у сломанной куклы.

Коротко скомандовав «Занавес!», Роберто осторожно опустил ее на пол.

В театре повисла шоковая тишина.

Глава 26

Потеряв сознание на сцене, Джес около часа находилась в коматозном состоянии, не смотря на все старания прибывших медиков. Сердечная деятельность угасала, не желая реагировать на самые решительные меры реаниматологов. Она пришла в себя на операционном столе нью-йоркского госпиталя, где бригада под руководством профессора Раули была готова приступить к подготовке открытого массажа сердца. Анестезиологи недоуменно переглянулись за секунду до того, как ввести внутривенный наркоз, показания приборов изменились и уже минут через пять пришли в норму. Больная села, отрывая от запястий прикрепленные датчики, и с неприязнью огляделась.

— Вы едва не убили меня, доктор. Излишняя торопливость. Она спрыгнула на пол. Мне хотелось бы поскорее оказаться дома. Не в отеле, а дома. Где Брюс Портман?

Онемевшие от удивления врачи расступились, пропуская вперед санитаров с каталкой.

— Бросьте ваши игрушки! Разве не видите я в полном порядке. Никем не остановленная, Джессика гордо вышла в холл. Навстречу ей бросился ошарашенный Брюс. Мешки под глазами свидетельствовали о том, что он дал волю слезам.

— Джес, девочка… Я верил, что уведу тебя отсюда живую и невредимую…

— Спасибо, старина. Где мои вещи? Джессика сорвала с головы пластиковый колпак, по плечам рассыпались яркие медные пряди. Защелкали блицы журналистам удалось пробраться к самой операционной.

— Не понимаю, что вы ожидали, господа? Ведь всем известно, что Джес Галл любимица судьбы. Сказала она в подсунутый микрофон и опустилась в подкаченное санитарами медицинское кресло, словно на завоеванный трон. А потом, увозимая в светлый, ярко-оранжевый коридор, послала воздушный поцелуй ошеломленным представителям прессы и высыпавшим из операционной врачам.

— Они готовились писать некролог, Бедняги, какое разочарование, ухмыльнулась Джес.

— Напрасно ты так, детка. Зрители любят тебя Вчерашний спектакль был настоящим триумфом, мягко возразил Брюс.

— Он оказался бы еще удачней, если бы меня удалось похоронить вместе с Маргаритой. Вот это стоящая сенсация! Обернувшись, Джес вцепилась в руку идущего за креслом Портмана. Мы немедля летим домой! Я имею в виду свой дом во Флоренции.

Глаза Брюса удивленно округлились, но он промолчал. В холле госпиталя дремал, накачанный успокоительными уколами Барри. Его реакция на случившееся с Джессикой была столь бурной, что врачи опасались за его состояние.

— Разумеется, ты отправишься во Флоренцию, дорогая, если у врачей не будет возражений. Только не забудь, ты не совсем свободна, и у тебя чрезвычайно заботливый друг. Брюс обнял Джессику за плечи. Детка, Барри дежурит в холле. Ему очень плохо.

— Барри? Казалось, Джессика впервые услышала это имя. Ах, не сейчас! Мне вовсе не до него.

— И все-таки тебе придется поговорить с ним. Но прежде, видимо, с врачами.

…Увидев энергично шагающую Джессику, Грант встряхнулся, отгоняя вязкую дремоту. Когда она присела рядом, его лицо расплылось в дурацкой улыбке:

— Джес… Не может быть… Мне хочется плакать… Все позади! Я знал, знал, что ты победишь. Ты невероятная женщина и фантастическая певица!

— Не горячись, милый. Успокойся и выслушай. Я прямо сейчас уезжаю в санаторий «Веселая долина». На этом настаивают врачи. Потом я поеду к себе во Флоренцию. Мне надо побыть одной.

Стиснув голову руками, Барри сосредоточился. Он вспомнил, как его потрясла упавшая на сцене без чувств Маргарита. Состояние Барри было близко к сумасшествию смесь небывалой радости и сочувствия к Джессике мутила его сознание. Это была радость приговоренного к расстрелу и увидевшего, что пуля просвистела мимо. Наказание пало на Джес. Это ее поджидал неведомый враг, наметивший их судьбе роковой «час Х». Бедная, волшебная, единственная Джес!

выбежавший на сцену к лежащей Джессике, Барри был полон неведомой ему любви и сострадания. Он благодарил Джессику, расплатившуюся за них обоих, и клялся, что никогда не смирится с потерей женщины, составившей смысл его жизни…

…И вот она вышла из операционной, полная сил и какого-то нового боевого задора. Она вернулась к жизни, но она отрекалась от Барри. С этим невозможно было смириться.

— Нет, Джессика, нет! Я не могу без тебя… Взмолился он, нырнув в ее дружеские, почти материнские объятия.

Взъерошив волосы Гранта, Джессика прикоснулась губами к его лбу:

— А у тебя появилась седина. Это красиво, Барри. Эй, но с чего ты взял, что я намерена сдаваться? Ха! Разве ты плохо знаешь меня?

— Ты сама, детка, не знаешь, кто ты, откуда, и зачем явилась на этот свет… Впрочем, как и все мы, грешные. Но я-то теперь понял, Джес, я живу для тебя. Твои беды моя беда.

— Ты знаешь, я не выношу раненых воинов. Так и хочется добить, чтобы не мучился. Оттолкнув Барри, Джессика выпрямилась. Запомни, я не могу принадлежать поверженному. Глаза Джессики фосфоресцировали маниакальной решимостью.

«То ли она играет роль, то ли находится в состоянии серьезного стресса», догадался Барри и пылко прошептал:

— Джес, я найду лучших врачей в мире, приду к тебе завтра, я стану ночевать под твоими окнами… Я не оставлю тебя.

— Не смей! Ты отправишься домой, хорошо пообедаешь, примешь ванну и выспишься. А потом будешь жить так, словно ничего не случилось. Понял? Ничего особенного… Не надо поцелуев. Она досадливо поморщилась, увернувшись от губ Барри и легко коснулась ладонью его плеча. Прощай. Я сама вызову, когда ты понадобишься мне, Барри…

Последняя фраза Джессики мучила Гранта. Он не нужен ей, он оказался слишком ничтожным, маленьким, чтобы заполучить эту женщину. Да, он устроил ей европейский фурор, он обставил гастроли с максимальной помпой и сумел извлечь из них все гонорары, сенсационную известность, полезные деловые связи. Но разве все это не могла бы получить Джес Галл с помощью Портмана или любого другого мало-мальски опытного импресарио?

«Я сама вызову, когда ты понадобишься мне…», повторял он произнесенный Джессикой приговор, блуждая, как лунатик, по пустой вилле в пижаме нараспашку и с початой бутылкой виски. Ему хотелось выть, плакать, кому-то грозить или кого-то звать на помощь. Однажды он понял, вернее, почувствовал, что именно то же пережил после разлуки с Джессикой Тед.

«Господи! Да как же ты не понял, Барри, что тебя унизили, растоптали, выкинули, как ненужную вещь!» взвыл он, вцепившись в свои нечесаные волосы. «Она позовет, если я ей понадоблюсь!» Барри демонически захохотал. Он корчился в конвульсиях, не в силах остановить истерический смех. На пол полетели стаканы, нотные тетради с перевернутого столика, с дребезгом упал и покатился бронзовый колокольчик. Держась одной рукой за живот, Барри запустил в открытую клавиатуру попавшийся под руку мраморный бюстик Бетховена. Рояль издал возмущенный вопль. Барри затих, медленно стирая ладонью текущие по щекам слезы.

Стало легко и ясно. Джессика наваждение, проклятье и соблазн. Она явилась неведомо откуда, чтобы исковеркать его жизнь, загнать Барри в ловушку. Он позволил ей сделать гением Теда Андерса, а потом забрал себе, изнывая от зависти и жадности. Барри Грант хотел владеть чудом сам. Что это было колдовская власть плоти, ее загадочного дара, которую он принял за любовь? Откуда взялась эта подлая, обезоруживающая нежность, размягчающее волю сострадание? Он ползал по сцене, моля потерявшую сознание Джес не умирать. Он думал, что если ее не станет, у него от боли разорвется сердце…

И вот она бодра, полна энергии и смеется над ним. «Я позову, когда ты понадобишься мне!»

«Хорошо. Решил Барри. Наваждение рассеялось. Остается расчет и деловая хватка. Если дар Джессики на исходе, надо делать все, чтобы выжать из него все возможное».

Выйдя из-под холодного душа, Барри внимательно осмотрел себя в зеркале. В волнистой пряди, так живописно падавшей на лоб, появилась седина, глаза потеряли блеск, под волевым жестким подбородком наметилась мягкая. одутловатая складка.

«Нельзя упускать свой главный шанс, Барри. Ты и так уже сделал все, чтобы тебя обошли на финишной прямой». Серьезно обдумав за чашкой крепкого кофе ситуацию, Барри разработал программу, в соответствии с которой ему следовало немедля возобновить жесткий курс занятий с тренажерами, срочно восстановить деловой тонус и свое реноме как творческого деятеля в музыкальных кругах, а также отпустить небольшую бородку, скрывающую обрюзгший подбородок.

Утром Барри удалось вздремнуть в высоком кресле у письменного стола, на котором лежал листок с директивами нового жизненного направления. Телефонный звонок разбудил его, вмиг восстановив в памяти события прошедшей ночи. «Джес!» вздрогнул Барри, хватая трубку.

Услышав голос Теда, он долго не мог сообразить что к чему. Они не виделись с того самого злополучного концерта в «Карнеги-холл», после которого Барри поставил крест на карьере своего «ученика». Он не рассчитывал, что Андерс осмелится когда-либо вновь появиться на его пути. И вот он позвонил, предложив Гранту зубодробительную загадку сочиненную им, якобы, музыку, невероятную, сногсшибательную «музыку из другого мира».

Секунду поколебавшись, Барри дал согласие на визит и немедля выехал к Теду.

Глава 27

Прибывший к Андерсу Барри выглядел невозмутимо. С порога он окинул быстрым взглядом кабинет композитора, ища компрометирующие улики. Грязновато, безалаберно, неряшливо, но без признаков крупного загула, способного «сдвинуть крышу». Приметы напряженных творческих поисков, созидающего экстаза тоже отсутствовали.

«Похоже, незадачливый сочинитель пустился в наивную мистификацию, пытаясь выдать за свои опусы какого-то вновь проклюнувшегося шизанутого гения», решил Барри, которому меньше всего хотелось верить в возвращение творческой потенции Андерса.

— К делу или потолкуем? Тед предложил Барри занять кресло с твердым сидением и высокой резной спинкой, которое он называл «прокурорским».

— Комментарии оставим на десерт. И, в частности, то, что мои шутки о профессиональном геморрое наколка для дурачков. Тем более, спасибо за удобное кресло, Тедди. Проиграй-ка мне первую часть. Уютно устроившись на диване, Барри подсунул под голову подушку. На сей раз у меня трудности с головой. Нелегкая ночь выдалась. Не многие поймут, что значит терять любимую женщину.

В последней фразе Гранта послышался язвительный намек. Неопределенно пожав плечами, Тед сел за рояль. На эту тему он не собирался откровенничать. Да и вообще Андерса вовсе не тянуло к задушевной беседе с этим великолепным экземпляром человеческой породы победителем, самовлюбленным эгоистом.

Движения и жесты крупного тела Барри были столь выразительны, словно его снимали со всех сторон фото- и кинокамеры. Он умел производить впечатление тонкого, принципиального, великодушного парня, в то время, когда вел циничную, опасную игру. Барри всегда выглядел великолепно, как мощный гривастый лев, вызывающий восхищение даже в момент своего кровавого пиршества. Тед уставился в ноты, словно видел их впервые. «Господи, а вдруг все это галлюцинация, чушь, симптом хитрого нервного недуга?» в ужасе подумал он и с преувеличенным энтузиазмом ударил по клавишам.

Барри ни разу не покинул своего места и не подал голоса, полтора часа пронеслись незаметно. Грант был полностью подчинен и раздавлен. Свершилось нечто экстраординарное родилась ошеломляющая новизной и мощью музыка. Но опустившийся Тедди не мог написать ее. Теперь, когда рядом с ним не было Джессики. Это не вызывало сомнений.

— Да, впечатляет, бесцветным голосом объявил Барри свой приговор в нависшей после финальных аккордов тишине.

Тед резко развернулся к нему: яркие горячечные пятна алели на его бледных скулах, к мощному лбу прилипли пряди тонких светлых волос, в близоруких глазах застыла растерянность.

Барри встал и нервно зашагал по комнате. Он был настолько потрясен, что не мог принять разумного решения, как поступить с музыкой Теда, выкупить, отнять? Или просто убедить, что сыгранное под больного воображения, наивная эклектика, не стоящая выеденного яйца. Возможно, Тед просто сожжет листы или позволит Барри вынести их в мусорный контейнер. А если Теда и в самом деле посетило откровение, и Джессика узнает о том, что погасший, немощный Андерс, не смотря ни на что, смог стать великим? Она пойдет за ним, как лунатик, понял Барри. Она с наслаждением даст обмануть себя, поверив, что воскресший дар Теда доказательство ее власти, того, что она не ошиблась, безраздельно отдаваясь ему…

— Что скажешь, мудрейший? прервал затянувшиеся размышления Тед. Подойдя к нему, Барри пристально вгляделся в серые, по-птичьи настороженные глаза. Теофил чего-то боялся. Но чего?

— Признайся, честно, старина, как на духу… Клянусь, все это останется между нами, и я помогу тебе найти верный тактический ход… Барри добродушно прищурился. Ты знаешь, я не слишком щепетилен в этических вопросах. Он добавил тепла в лукавую улыбку, но Тед продолжал смотреть с искренним недоумением, не желая принимать протянутую руку помощи.

— Скажи, Тедди, что ты сделал с парнем? Ну, с тем, что навалял этот шедевр?

Пощечина прозвучала с театральной эффектностью: хлопок в тишине, скрип стула, сдвинутого пошатнувшимся Барри.

— Уходи… Дрожащими губами прошептал Тед.

Барри шумно выдохнул воздух и с хрустом сжал челюсти. Щека горела. Это был не просто позор выходка сумасшедшего Андерса означала объявление войны. Спившийся слизняк возомнил себя гением, посмел бросить вызов самому Гранту!

— Ну, ну… Снисходительно хмыкнул Грант и, насвистывая только что услышанную мелодию на манер популярного эстрадного шлягера, неторопливо покинул дом врага.

Несколько секунд Тед сидел с пустым лицом над распахнутой клавиатурой, потом осторожно пробежал пальцами по верхам, извлекая хрустально-колокольчатые звуки, и вдруг обрушил на клавиши хищно вздыбленные пятерни. Начальный аккорд пятой симфонии Бетховена прозвучал угрожающе. Судьба предостерегала Теофила Андерса, а он спешил сделать все наперекор ей успеть разгласить тайну.

Тед торопился встретиться с Джес. Еще бы, он думал, что это никогда уже не случится, Джессика не услышит его музыки. В тайне от всех Тед писал оперу, предназначив главную партию Джессике. Мечты о том дне, когда она в восторге прижмет к груди его партитуру стали наваждением. Но все, что писал Андерс, не могло быть исполнено Джессикой Галл. Ему не удавалось взлететь на ее высоту. Ни долгое путешествие по Индии, ни попытки подстегнуть творческую энергию медитациями под руководством опытного гуру, ни примитивные попойки и загулы не смогли вывести Теда из депрессии. Его поиски зашли в тупик.

Открыв папку с набросками фрагментов оперы «Вилма», он передернулся от отвращения и не глядя швырнул ее на перегруженные старыми нотами полки. Затем, схватив с пюпитра исписанную ночью тетрадь, скрутил ее в трубочку и сунул во внутренний карман куртки. Охлопав ладонями грудь, убедился, что документы, водительские права и флакончик с капсулами от головной боли на месте, встряхнулся, отгоняя послевкусие стычки с Барри, и в спешке покинул дом.

…Через два часа, несясь по скоростному шоссе к Югу, Тед заметил указатели клиники «Долина радости» и свернул на боковую дорогу. Здесь находились только очень состоятельные и практически здоровые люди. Психологическая школа Фрейда, Адлера, эксперименты с «животным магнетизмом» упорных последователей Мейсмера, новейшие открытия в области гипноза и суггестики давали местным знаменитостям достаточно оснований, чтобы справиться с разнообразными неврозами, одолевающими сильных мира сего. Здесь в трудные периоды депрессии находили прибежище государственные деятели, дельцы, бизнесмены и представители самой тонкой сферы деятельности искусства.

— Вас ждут, господин Андерс. Пожилая медсестра, подозрительно окинув взглядом визитера, взялась проводить его.

На строго расчерченных аллеях парка с чередой псевдоклассичеких гипсовых статуй, было безлюдно.

— В «Долине» сейчас время отдыха. Здесь многие любят вздремнуть перед ужином. А вам вон туда, кивнула женщина в сторону круглой беседки, увенчанной сводчатым куполом. Переплеты штакетника густо оплетали лозы «девичьего винограда» с разлапистыми малиновыми листьями.

Лишь в одном низком шезлонге, развернутом к западу, кто-то сидел. Лицо Джес с закрытыми глазами и мягкой улыбкой словно нежилось в лучах предзакатного солнца. Но небо мрачно серело за поредевшими кронами могучих каштанов. Ветер нес с севера тяжелые низкие облака.

Подкравшись на цыпочках, Тед приложил ладони к ее глазам и затаился.

— Тедди? Тихо выдохнула Джессика. Я ждала.

Он сел рядом в раскладное кресло и присмотрелся к ее лицу. Ничего! Ни обиды, ни пренебрежения, ни сожалений. Только мягкий отсвет давнего пожара ласковая, равнодушная, как к старому знакомому обращенная улыбка.

— Тебя предупредил о моем приезде Барри?

— Барри? Нет, мы не общались. Я не велела пускать даже старика Брюса. Он поселился в гостинице поблизости и послушно ждет, когда я свистну.

— Каким же образом твои церберы пропустили меня?

— Господи, Тед, я жду тебя уже несколько часов. Она выпрямилась и с досадой пожала плечами.

— Разве… разве я предупредил тебя? Растерялся Тед. Извини, не понимаю. У меня с головой не очень хорошо в последнее время. Он смущенно отвернулся. Наследственная гипертония.

— Не мели чушь. Я знаю больше, чем ты. В гостиной, которая здесь всегда заперта, стоит рояль. Я запаслась вот этим, гляди, Джессика призывно звякнула связкой ключей, и в который раз Тед отчетливо понял, что обречен идти за ней, куда угодно, к радости или славе, позору или гибели.

«Джес, ведущая на эшафот», назвал он мысленно этюд, который мог бы написать об их молчаливом шествии по осенней аллее в сторону величественно белеющего среди деревьев особняка.

Джессика зажгла в гостиной хрустальную люстру и зябко передернула плечами:

— Давно не топили, у тебя заледенеют пальцы. Я позову прислугу. Пусть разожгут камин.

— К чему? У меня есть спички, а тут полно дров. Тед присел на корточки у штабелька аккуратно нарубленных веток. Через минуту огонь занялся и он протянул к нему ладони. «А вдруг Барри прав, это, действительно, чужая музыка. Я украл ее, сам не ведая как. Похитил чьи-то видения, сны… Чушь…» Встряхнувшись, он поднялся. Джессика сидела в кресле у открытого рояля.

— Ты готов? Ее лицо было странно-печальным.

Глава 28

Тед достал из-за пазухи свернутые нотные листы и под взглядом Джессики неловко разгладил их на крышке рояля. Он почувствовал внезапное неодолимое желание проиграть все это Джессике, выслушать ее приговор и забыть. Забыть о своем заблуждении навсегда. «Ну что, к бою, ваше развенчанное высочество?» мысленно подстегнул он себя и, сделав руками шутливый жест, отбрасывающий фалды воображаемого фрака, занял свое место. Глубоко вздохнув, Тед смотрел на клавиатуру, не решаясь ринуться в смертельную схватку. Луч надежды был так тонок, так ненадежен и так фантастически прекрасен, что ему было ясно он вряд ли сумеет теперь выжить, лишенный его спасительного света.

— Понимаешь, Джес, это случилось сегодня ночью. Я увидел во сне какие-то образы, видения, что-то совсем киношное, сказочное. Но очень страшное… Страшное, но манящее… Ах, нет… Тщетность попытки пересказать сновидения мучила Теда.

— Оставь. Ты же не Барри, чтобы жонглировать словами. К оружию, маэстро. Джессика была спокойна, но в ее расслабленной позе и мягком голосе ощущалась огромная внутренняя напряженность. Казалось, это не Тед, а она, готовилась выслушать приговор своей мечте и надежде.

Тед тронул клавиши и прислушался к взлетевшим звукам. Странно, он не помнил эту музыку наизусть, сомневаясь даже в реальности ее существования. Но как только пальцы коснулись клавиш, перед глазами появились записанные ночью ноты, музыка словно рождалась сама, разливаясь неукротимым потоком.

Доиграв до конца, он бессильно уронил голову на клавиатуру.

— Ненавижу! Ненавижу этого негодяя! Раздался свистящий шепот Джессики. Она стояла у темного окна, гордо выпрямив обтянутую шерстяным жакетом спину.

— Ты не поняла, там была женщина. Та, что приказала убить…

— Сыграй, сыграй еще раз то место! Джес встала у рояля, широко распахнутыми глазами всматривалась в зеркально-черный омут вскинутой крышки. Ее кулаки сжались, ноздри трепетали. Теперь я знаю все, сказала она, когда звуки стихли. Взяв с пюпитра растрепанные листки, Джессика прошла к камину и, сев на ковер, медленно, один за другим, бросила их в огонь.

— Ты загубила мою музыку, Джес… Я не помню ни одной ноты. Тед даже не попытался спасти свое детище. Сгорбившись, бессильно уронив руки, он все еще сидел у рояля.

— Но ведь я помню все. Джессика загадочно улыбнулась и поманила Теда. Иди сюда, иди, мой Тедди. Ты достоин тепла, смотри, какой смелый огонь. Какой жадный и ненасытный. Притянув к себе Теда, Джессика обвила его шею руками. Я блуждала во мраке, любовь моя, я ошибалась мне нужен был только ты…

И снова с Тедом случилось то, что произошло прошлой ночью неведомая сила одарила его могуществом. Он был всесильным, виртуозным музыкантом, а теперь стал гениальным любовником.

Он любил Джессику пылко и яростно, забыв о последней попытке завладеть ее телом, смешной и беспомощной. Там был другой, не достойный Джес. Здесь, в их слиянии у огня, заключалось нечто ритуальное, значительное, словно в поединке жизни и смерти.

Каждой клеточкой своего существа Тед ощущал, что нет и не может быть в этом мире ничего более прекрасного, грандиозного, подчиняющего целиком. Он растворялся в Джессике, в даруемом ей блаженстве, как всего сутки назад умирал и возрождался в дарованной ему свыше музыке.

Вынырнув из обморочного забытья, Джессика подбросила дрова в угасающий огонь и тронула плечо Теда:

— Оденься, Тедди. Запомни эту ночь. Запомни главное, твоя любовь и твоя музыка настоящие, только твои, твои собственные. Я горжусь тобой.

— Нет, Джес, нет… Ты чиркнула спичкой, и костер запылал. Эта музыка наша.

Глядя в огонь, Джессика согласно кивнула:

— Наши. Какие-то властные, могучие силы сегодня опекают нас. Не знаю только, одаряют они нас или приносят в жертву… Теофил… ты дрожишь, милый! Джессика приникла к его груди, накрыв обнаженное тело тяжелыми огненными волосами.

— Если бы ты знала, как метались в отсветах пламени эти пряди, ласкали меня, пронизывая раскаленными иглами… Мое сердце сладко поджаривалось на вертеле смертельной истомы… Что это было, Джес?.. Тед закрыл глаза.

— Не знаю… Чем больше знания открывается мне, тем огромней мое неведение… Сейчас, в твоих объятиях я поняла мы вместе не просто самец и самка. Мы половинки, нашедшие друг друга, чтобы стать единым целым…

— Ты… ты любишь меня, Джес?

— Не знаю… Мне кажется, любовь должна быть смертельной. А я осталась жива… Умирала раз за разом в твоих объятиях и возрождалась, боясь упустить новое наслаждение… Это ошибка, Тед? Жадность враг блаженства.

— Я не умею судить об этом, потому что всегда жадничаю. Но таким, ненасытным, дерзким, я становлюсь только с тобой, Джес… Ты и музыка все остальное для меня вроде не существует… Лицо Теда, обращенное к огню, озаряли бледные отсветы. Он тихо произносил слова, словно читая молитву. Я многого не знаю, не умею, не понял в этой жизни. Уверен лишь, что всегда любил только тебя. Ненавидел, боготворил, жаждал. Был трусливым, смешным, потерянным… Но какой же радостью окрылила меня твоя близость! Там, на сцене, когда они взмывали под небеса вместе — моя музыка и твой голос, чтобы навсегда стать неразлучными, едиными… как были мы только что… Может, для этого я и родился… Джес! Тед крепко сжал руки Джессики. Не отпускай меня! Ты сильная, не отпускай!

— ты сильнее меня, Теофил. Сегодня ты вспомнил то, что я сама навсегда забыла. ты вернул мне меня… Оденемся, а потом я расскажу тебе сказку.

Джессика позволила Теду одеть себя, неторопливо вкладывая в его руки чулки, подвязки, кружевное белье; молча ждала, когда его подрагивающие пальцы застегивали перламутровые пуговки тонкой блузки и вдевали в манжеты жемчужные запонки. Ощущение прощального ритуала охватило их возвышенным трепетом. Завершив его, любовники сомкнули ладони, и долго смотрели в глаза друг друга.

— Теперь послушай свою историю, Тедди, ту, что ты сочинил в звуках ночью. Присев на ковер у огня, Джессика разметала кочергой угли.

— Когда я приглядываюсь к мраку далеко позади меня, к мраку минувших жизней, я вижу голубой утренний туман на вершинах гор, окутанные алмазными паутинами кусты и высокие травы. Я слушаю жужжание ос, вьющихся над полем желтых цветов, ощущаю запах горького меда и острую боль. Джессика приложила ладонь к своей груди… Она ужалила меня, жар разлился в крови, огонь, отрава, мука, блаженство… Зов плоти, который заворожил, заполнил меня… Раздвигая ноги перед своими любовниками, я всегда чувствовала в себе этот жар, а их естество превращалось в жало. Задыхаясь от наслаждения, я знала, что должна уничтожить ненасытную осу, чтобы выжить самой, стать еще сильнее, могущественней… Вот и все… Только эти два желания отдаться и уничтожить ужалившего меня, властвовали в моем теле. Успех, слава, деньги были лишь рабами моих желаний. Все соприкасавшееся со мной, стоявшее на моем пути, не имело никакого другого смысла и другой цены. Джессика закрыла ладонью рот Теда. Ничего не спрашивай, не спугни видение… Ты заиграл. В висках у меня что-то щелкнуло, словно включился аппарат и на «экране» появилось то, что я сразу же узнала!

Туманное утро, спящие горы, юную женщину, возносящую молитву восходящему солнцу… Это была я. Даже сейчас мои соски чувствуют нежность целующего их прохладного ветра… Это была я… та самая, что нарушила запреты.

ты помнишь клубящийся мрак, взвизги острых, высоких нот? Я чувствовала горький аромат тлеющих сухих трав и потусторонний холод, веющий из распахнутых мной книг. Одна в ночной тишине, я сидела на каменном полу, пытаясь проникнуть в суть древних знаков, начертанных на пергаменте. Я делала это тайно, целиком захваченная своей великой целью мне нужна была власть над смертью…

— Он выследил тебя, тот седовласый мудрый человек, считавший тебя ученицей… Он любил тебя, оберегая божественный дар, посланный тебе свыше голос. Тед говорил монотонно, словно читал мало понятный ему текст.

— Да. Он запрещал мне проникать в тайны мрака. Старик считал, что бессмертие даруется тем, кто сумел очиститься и подняться над земными страстями. Ха! Он был чист и сгорел! Я нарочно уронила тлеющую головню на сухие травы и следила, как домик Учителя охватило пламя… Я уже обрела силу и не нуждалась в наставлениях бесплотных мудрецов.

— Я снова вижу ту древнюю землю. Джес… Ты поешь в полночь, вознося гимны Луне… Луне царице магических темных сил и звериного эроса… Ты превращаешься в темного демона, Джес… Слышишь, такие красивые, завораживающие, опасные звуки?

— Это музыка моего существа. Смысл его появления на земле… На губах Джес заиграла пугающая улыбка.

— Нет, нет! Ты ошибаешься, все не так, Джес! Твой голос дитя Солнца, огня, света! Тед подбросил в пламя сухие поленья. Отблески разгоревшегося огня отражались в расширившихся неподвижных зрачках Джессики.

— Мой голос голос чрева. Самый властный зов на этой земле… Они приходили ко мне табунами, как олени к истекающей соком самке… Крепкие, жадные, беспомощные звери… Они стояли кругом, ожидая своей очереди. Того, кто слишком долго не мог насытиться моим телом, убивали. И его место занимал другой…

Но был один… Он играл на свирели, прячась от меня в чаще. У него была нежная кожа и светлые глаза это был чужак… Однажды я нашла его истекающего кровью, он изрезал себе горло острым камнем… Ха-ха-ха! Дитя в мужском обличье не вынес зрелища оргий. Я остановила ему кровь и отпустила он смотрел на меня, как затравленный волчонок. и рвался на волю.

— Он любил тебя, Джес.

— О чем ты? А, поняла: эта плачущая, разрывающая душу мелодия, которая прорывалась сквозь бурю и скрежет металла, тема «волчонка»? Ты называешь это любовью?

— Но барабаны грохотали, ржали под тяжелыми, упрятанными в доспехи воинами, кони враг наступал и ты, ты, безжалостная жрица страсти, вышла встречать завоевателя.

— Он поднял копье, я даже не пыталась прикрыть грудь. Стояла обнаженная. среди воплей и бойни, не отрывая взгляда от прорезей его железной страшной маски… И он сдался. Ах, как он был великолепен! Он был великолепен Черный рыцарь воронова крыла… Он посадил меня рядом с собой и я запела… А вокруг рекой лилась кровь. Чужаки истребляли мой дикий народ… Бедняги тянули руки ко мне, моля о защите, те, кто считали себя моими самцами… Но я принадлежала другому… Тому, кто оказался сильней…

К ночи все было кончено. Черный рыцарь приказал разбить шатры. До самого неба взвилось пламя пожарищ, сжигающих селение. Барабаны и вопли гигантских волынок огласили победу. Мы стояли друг против друга на берегу озера, в которое сыпались мириады искр от разожженных завоевателями костров.

Черный рыцарь освободился от доспехов они с тяжелым звоном рухнули на песок. Затем он сделал знак. Два воина принесли на плечах носилки с огромным чаном. В нем что-то плескалось, источая приторный запах.

Мы сделали шаг друг к другу и остановились, соприкасаясь обнаженными телами. На наши головы хлынула красная, теплая, липкая лава. Это была кровь! В ее потоке мы слились в единое целое, а потом упали на алый песок и катались в яростной схватке…

Вокруг стояли воины с барабанами, отбивая ритм, но когда один из них сделал шаг ко мне, заметив, что Черный рыцарь уснул, то тут же упал замертво. Между его лопаток торчала стрела. Обессиленная, я поползла к воде и долго плавала одна в голубом лунном свете, принося хвалу моей покровительнице…

В ту ночь я отдала Черному рыцарю «Книгу знаний» то, что он искал, странствуя по свету и покоряя племена.

— Ты подарила ему могущество.

— Он думал так, надеясь с помощью магических знаний заполучить власть и бессмертие. Ха! Бедный «властелин мира», как он ошибся!

— А что случилось потом, Джес? Ты верила, что приручила его, но ведь ты тоже ошиблась… Вспомни, вспомни последнюю ночь…

Джессика закрыла лицо руками:

— Нет! Не надо возвращать это! Твоей музыки больше нет. Ее не существует, это бред, Тедди… Мы оба сошли с ума…

— Вспомни, Джессика! Тед с силой встряхнул ее за плечи. Там был тот белокурый «волчонок». твой ангел-хранитель, Джес. Он всегда был рядом, прячась в камнях и зарослях. Наверно, он предвидел развязку.

— да, он был рядом всегда, когда я занималась любовью или обращалась к силам тьмы одна, на вершине скалы… Он хотел меня и даже мог умереть, чтобы избавить себя от муки, когда Гея избрала другого.

— Гея? Ах, да Гея! Две ноты, звучащие из бездны… Тоненький лучик, дающий надежду… Но ты ничего не поняла, Гея… Слушай. Тед бросился к роялю, проигрывая финал. Звуки оборвались неожиданно на очень высокой ноте. Джессика сгорбилась, прижав ладони к животу. В ее глазах, обращенных к Теду. стоял ужас.

— Это правда? Беззвучно спросила она.

— Так было, Джес. музыка не обманывает. Черный рыцарь решил избавиться от тебя. Ему нашептали. что ты ведьма, наводящая на него порчу. Ведь у него была своя женщина и она превратилась в дьяволицу, заметив, что мужчина не принадлежит ей. Она вложила в его ладонь кинжал. Черный рыцарь, лаская тебя, раз за разом давая себе клятву, что завтра вонзит лезвие в твое пылающее страстью сердце Но не мог сделать этого, Джес! Он оказался трусом, могущественный Черный рыцарь. Его стрела была послана в твою спину. Да, да в спину! Но жалкий «волчонок», которого ты презирала, заслонил тебя своим телом…

— Мне казалось, он обнял меня сзади, а теплую кровь, текущую по моей спине, приняла за совсем другое… Я с омерзением сбросила его и пнула ногой упавшее к моим ногам тело… И вдруг… вдруг… Тедди… Оса! Она ужалила прямо сюда в сердце… Джессика изумленно смотрела на отнятую от груди ладонь.

— Здесь была кровь, много крови… И здесь, и здесь Упав на колени, она ощупала ковер руками.

Тед осторожно взял руки Джессики в свои:

— Прекрати, Джес. ты больше, чем Гея. Черного рыцаря поглотила тьма, а тело мертвого «волчонка» растерзали коршуны… Мы сочинили с тобой печальную сказку. Слишком печальную, чтобы ее поняли люди, сидящие в бархатных креслах…

— Тед, кто убил Гею?

— Женщина Черного рыцаря. Она пронзила ее сердце клинком, а потом тем же ножом оскопила своего мужа… тупая, бесстрашная первобытная месть. Бесстрашная от того, что люди были на «ты» со смертью. Они не верили в торжество могильных червей…

— Не всем было дано получить бессмертие. Джессика сжала побелевшие губы, глянув исподлобья на взлохмаченного, обессилевшего Теда. Эй, маэстро, тебе вредно сочинять либретто. Пусть это делают люди с круглыми животиками и крепкими нервами. Они-то уж знают, что имеют дело с бутафорскими страстями и стрелами из папье-маше. Она захохотала, кружась по комнате. В окно заглядывало пасмурное осеннее утро.

Тед щелкнул выключателем люстра погасла, в селом полумраке потрескивал затухающий в камине огонь.

— Мне пора… Завтра возвращается домой Лилиан. Ей будет приятно узнать, что я так и не написал для тебя музыку. И никогда больше не напишу. Улыбнувшись, Тед пошел к двери.

Джессика не остановила его. Она осталась у рояля, словно приготовясь к концертному номеру: гордо вздернув подбородок и распрямив плечи. Сильная. всепобеждающая Джессика Галл. Жестокая, не знающая сострадания Гея.

— Прощай, Джес. Кивнул он с порога.

— Спасибо, что навестил, Тедди.

Глава 29

Доктор Вильямс, волновавшийся за душевное состояние попавшей в его клинику примадонны, торжествовал. Второй день, принимая визитеров, миссис Гал запиралась в гостиной, откуда неслись бурные музыкальные пассажи.

«Странная, очень странная музыка. Устрашающая, нечеловеческая, способная ввести в транс», думал Вильямс, остановившись у двери. Он опасался, что его застанут за подслушиванием, но отойти не мог: звуки притягивали. словно магнитом…

— Стремительный успех, профессор, к вашей пациентке вернулся голос? Улыбнулся проходящий мимо коллега.

— Надеюсь, что скоро это действительно произойдет. Вильямс с усилием воли покинул злополучное место.

Нет, Джессика не пела. Сидя у рояля, она лишь едва мурлыкала то, что услышала вчера от Теда.

Лицо Гранта побагровело от волнения. Жесткие черные с проседью волосы стояли дыбом, придавая облику нечто демоническое, как и двухдневная щетина, которую он стал отпускать с тех пор, как заметил тяжелую складку второго подбородка. Сильные пальцы Барри без устали сновали по клавиатуре. Когда прозвучал последний аккорд, он на секунду зажмурился, закинув голову. Уфф! Вот это да!

— Поздравляю, девочка! Это великолепно! склонившись, Барри поцеловал руки Джессики. Как правильно я поступил, приехав сюда, вопреки твоим запретам! Ты представляешь, что могло бы произойти?!

Джессика недоуменно нахмурила брови. Когда внезапно появился Барри, она не прогнала его, а даже обрадовалась, ей не терпелось похвастаться музыкой Теда.

— Что? Что еще могло произойти, кроме того, что Андерс взлетел сам! И тебе следует лишь устроить по этому поводу грандиозный праздник, ну, как ты это умеешь делать, с рекламой, газетной шумихой, с победными фанфарами! Мы должны устроить этот концерт, Барри. Пора по-совести расплатиться с Теофилом.

— Господи, что ты несешь, детка?! Кто взлетел? Что устроить Андерсу? С ума сойти! Потрясенный Барри недоуменно таращил глаза. Да о чем ты говоришь? Что здесь случилось, черт возьми?

— Тед сыграл мне свою музыку. А я вспомнила, кем была прежде. Жестко объяснила Джессика. Сейчас я напела тебе все это.

— Свою музыку?! Тед сыграл свою музыку? Да между тем, что сейчас напела мне ты, и тем, что играл мне ночью Тедди, нет ничего общего… Он буйствовал над роялем, выжимая громогласные банальности, наивные эффекты. Я понял, что парень здорово не в себе… И, конечно, отговаривал его ехать сюда… Я боялся, что ты можешь слишком больно ранить его, высмеяв и прогнав… Джес! Посмотри на меня, Джес… Барри развернул к себе сжавшуюся в углу дивана женщину. Дорогая моя, бесценная… Всего сутки назад ты пережила тяжелейший шок, сбежала из госпиталя и теперь… Теперь ты загипнотизировала себя, девочка… Тебе явилось видение, Тед наиграл что-то, ты поддержала его и родилась твоя музыка. Твоя, Джес… Если, конечно, не считать, что впервые она вырвалась из-под моих рук.

— Оставь меня! ты все врешь, Барри! Я не сумасшедшая, Тед играл сам. И это было великолепно. вырвавшись из объятий Барри, Джессика приняла угрожающую позу.

Он ухмыльнулся:

— Узнаю мою Кармен… И, кажется, понимаю, что здесь произошло. Грант кивнул на ковер у камина. ты отдалась ему и позволила стать гениальным… Так или нет? Закричал Барри, яростно сжав плечи Джессики.

— Да. Мы были вместе. Но это он дал мне силу вспомнить, наделил меня даром видеть прошлое, понять себя… Я превратилась в Гею ненасытную жрицу животной страсти…

— Успокойся, девочка. Я отнюдь не Хозе, не взбунтовавшийся от ревности самец. Я друг. И, между прочим, соратник! Почему это меня не гладят по головке за то, что я только что насочинял тут под твое неопределенное мурлыканье? Почему никто не говорит о гениальности Гранта, пусть даже подаренной ему Джессикой Галл? О его постоянной привязанности, верности, готовности помочь? В темных глазах Барри сверкнули слезы. Он отошел к окну, спрятав справедливую обиду. А ты знаешь, девочка, что под секретом сообщил мне комиссар полиции? В твоем стакане с молоком был яд! Благодари ангела-хранителя, что сделал перед выходом на сцену лишь пару глотков.

— Яд? Но при чем здесь Андерс?

— Естественно, ни при чем. Не его же ты растоптала, унизив как музыканта и любовника… Не он получил от меня увесистую пощечину в разоблачительной статье «Смерть таланта»…

Джессика захохотала:

— Ты смешон, Барри! Тед убийца! Он вообще не умеет мстить.

— Зато его жена-фанатичка способна! Нанятые ею, предположим, гангстеры способны! Не даром же у тебя все время происходят эти жуткие срывы! Барри вдруг осенило. Скажи, Тед подарил тебе эту, якобы написанную им, музыку? Или, может, увез клавир с собой?

— Подарил. Она не нужна ему без меня, Барри.

— Ага! Он все-таки достаточно честен, чтобы не присваивать ворованного… Ну, а почему же ты не последовала за ним? Да потому, что поняла, Андерс больше не в состоянии сделать что-либо путное. Если ты, конечно, не продолжишь свое благотворительное сожительство с ним… Хотя, я сильно сомневаюсь, что его еще можно вытащить. Видела бы ты, в каком хлеву он живет, полная деградация… Барри нервно ходил из узла в угол, делая выпады наугад. Он не знал, как выиграть это сражение. Джессика с отсутствующим видом сидела у рояля, едва перебирая клавиши. И вдруг его осенило: Гея!

— Дай-ка я вспомню одно место в начале там было что-то жутко красивое! Согнав Джессику, Барри склонился над клавишами, закрыв глаза и напевая победную тему, ту, которую он мысленно определил как «тему первобытной жрицы». Ага, вот! Он начал играть, набирая темп и звучание. И облегченно перевел дух, услышав голос. Джессика пела. Нечто странное, похожее на вой, вырвалось из ее горла. Но какой фантастический диапазон от густых, почти басовых нот, к пронизывающим верхам, какая невероятная гармония звучания и виртуозность техники! мурашки побежали по спине Гранта, и каким-то потусторонним холодом повеяло в затылок, но он продолжал играть, боясь остановиться голос Джессики вел его за собой. Он вел его к победе Джес Галл, только что говорившая о возмездии и необходимости расправиться с Тедом, превращалась в упивающуюся своей властью дикарку Гею.

— Что ты об этом скажешь, Грант? Надменно прищурилась она, завершив пение. Он растерянно пожал плечами, выдохнув изумление. Гениально…

— Думаю, неплохая получится оратория. С хором, оркестром, партиями солистов… Сюжет убойный, как-нибудь я перескажу тебе, дорогой. Мне удалось сочинить довольно банальную, но невероятно реалистическую историю… Партию Геи, естественно, буду петь я. А вот Сарме достанется роль коварной ревнивицы, которая в финале оскопляет своего неверного возлюбленного. Демонически захохотав, Джессика упала в кресло, щелкнула портсигаром и закурила, пуская к потолку кольца дыма.

Барри застыл с зажженной спичкой, пока пламя не коснулось его пальцев.

— Тебе удалось, детка, написать отменную музыку… И, вероятно, удачный сценарий… Ты фантастически споешь главную партию, но… Барри виновато улыбнулся. Вряд ли кто-нибудь поверит в столь ошеломляющую универсальность. Мне придется отбиваться от нападок злопыхателей, вопящих, что ты скупаешь таланты.

— Фи, Барри! Да кто тебе сказал, что Джес Галл композитор? Действительно, это нелепо.

Присев на колени к Гранту, Джессика провела ладонью по колючему подбородку и вдруг сжала его щеки, всматриваясь в настороженные глаза.

— Насчет Андерса ты во многом прав, но не во всем… Он славный малый. Но… Но ораторию написал ты. Все-таки, ты, Барри… Мы будем работать над ней вместе. Только одно условие, милый: ты сбреешь эту зарождающуюся бородку сейчас же. Немедля. Меня настораживают всякие аналогии с Мефистофелем.

Глава 30

До самого дня премьеры Джессика держалась странно, избегая разговоров и близости с Барри. Он не настаивал, помня плачевный опыт «Фауста». Джессика боялась, боялась нового подвоха. И хотя на репетициях ее голос звучал, как никогда, уверенно и мощно, она ждала неведомой беды.

Барри изо всех сил старался изобразить предпраздничное волнение, втайне радуясь тому, что не рассказал Джессике о пророчествах Лапидуса.

Он зашел к ней в гримуборную, когда зал был уже полон, и на сцене настраивался оркестр. В черном узком бархатном платье, без всяких украшений, с гладко зачесанными волосами, бледная и замкнутая, Джес Галл больше напоминала приговоренную перед эшафотом, чем звезду, готовящуюся к триумфальной победе. Корзины цветов наполнили большую нарядную комнату.

— Я бы хотел поговорить с миссис Галл наедине. — Барри решительно выпроводил Портмана и парочку журналистов из своей «команды».

— Что ты им сказала?

Джессика пожала плечами:

— Говоришь и пишешь музыку у нас в последнее время только ты.

— Неуместная ирония. Вспыхнул Барри. Ты забыла, сколько мы работали, чтобы превратить те жалкие музыкальные фантазии в грандиозное концертное произведение?

— Они не жалкие… Барри… Мы оба знаем, что эту музыку написал Тед. Джессика подняла на него умоляющие глаза. Мы должны объявить правду. Здесь, сейчас, перед самым началом.

— Тогда уж мне придется застрелиться прямо на сцене! Он захохотал. Ты так себе это представляешь, милая? А, может, еще рассказать всем, как на исповеди, что за девчонка подсела ко мне в машину пятнадцатого августа 1934 года, и что «Горная рапсодия» автобиографическое произведение тысячелетней примадонны. Ха! Вот это будет шумиха! Там, в зале собрались самые зубастые акулы, они не оставят и клочка от твоей сомнительной репутации, Джес. А еще вернее, засадят в психушку для медицинских исследований.

Джессика устало вздохнула:

— Опять все врешь, Барри. Я не совершила ничего криминального и абсолютно не боюсь скандалов. Ты никогда не застрелишься от позора, потому что не знаешь, что такое честь… Ты даже не понимаешь, что правда это всегда победа. И люди это поймут, пусть даже вначале оплевав нас с ног до головы… Умоляю тебя… Джессика вдруг смиренно пала на колени. Объяви о подлоге. И я навсегда останусь твоей. Я разделю все. что падет на твою голову…

— Какое великодушие! Да ты сама не менее виновата в этой мистификации. Ты украла у Андерса его музыку и выгнала его. А уж потом сделала мне подарок. Ты ведьма, Джес.

— Возможно, возможно… Но я хочу спастись. Спасти тебя и Теда. А еще, наверно, Лилиан и Сарму….

— Ты бредишь, встань! Лить слезы будешь на сцене в третьей части. А пока оставайся ведьмой ведь это автобиографическая оратория, Гея… Писаки визжали бы от радости, услышав что-либо подобное. Их так и тянет к мистическим откровениям.

Подняв Джессику, Барри крепко встряхнул ее за плечи:

— Опомнись! Мы в концертном зале, здесь не решаются судьбы мира. Бомбы на японцев сбрасывали не музыканты, и кроме Сальери в конкурентной борьбе никто не пользовался отравой… Дорогая… Он обнял Джессику, гладя ее по спине. Андерс неизлечимо больной человек, ему безразличны наши признания. А все остальные только и ждут скандала, словно кружащие над падалью стервятники… Так не дадим сбить себя с ног, останемся в победителях, Джес!

Она отстранилась и с тоской посмотрела на Барри. В смокинге, с розеткой в петлице и гривой черных, едва серебрящихся проседью волос, он олицетворял мужественность и победу. Разве мог кто-то другой лучше подойти на роль автора монументальной трагической оратории?

— У тебя в запасе три часа. Я даю тебе время подумать. Но, предупреждаю, свое решение я уже приняла.

…Простояв минут десять в темном кабинете, Барри тоже принял решение. Он подготовился к этому варианту заранее, сообразив, что не случайно приобрел перстень с секретным тайничком, предназначенным, естественно, для яда. Все помнили, как Джес Галл потеряла сознание в «Фаусте» и никого не удивит, если несчастье повторится. Только с другим результатом. Не даром Грант тайно подкидывал в желтую прессу слухи о загадочной болезни примадонны и ее страхах умереть на сцене. Вот только решающий момент необходимо оттянуть как можно дальше, дав возможность публике оценить феерическое произведение. В финале Гея гибнет и было бы самым эффектным, если бы вместе с ней ушла из жизни Джес Галл.

Глава 31

…Первое отделение приближалось к концу. В зале царила та особенная тишина, которая предвещает бурю аплодисментов. Все шло на редкость хорошо. Оркестр и хор звучали слаженно, солистка поднялась на такие вокальные высоты, что у Барри кружилась голова.

Больше всего он боялся, что Джес, вопреки данному на размышление времени, раскроет их тайну перед самым началом, когда ведущий под шквал восторженных рукоплесканий объявил композитора: «Музыка Берримора Гранта!» разве не об этом он мечтал всю свою жизнь… «Музыка Берримора Гранта!» и никаких почетных титулов неких пустяковых обществ, никаких упоминаний о его заслугах перед искусством. Ни-че-го! Просто, как все гениальное «музыка Берримора Гранта»! Да какая еще музыка!

Волнение Гранта достигло предела он оцепенел в глубине ложи, повторяя, как молитву, слова ведущего. По его испуганно-блаженному, как у юродивого, лицу скользил тяжелый, ненавидящий взгляд, устремленный из ложи напротив. Наблюдавшая за ним женщина пряталась в тени бархатной занавески, но если бы Грант даже столкнулся с ней нос к носу, то вряд ли узнал бы свою жену.

За года, проведенные Грантом и Джессикой в гражданском браке, прекрасная гречанка превратилась в костлявую, потемневшую от злобы фурию. Она пыталась избавиться от преследовавшей ее жажды мщения, обращаясь к психоаналитикам, магам и просто бандитам, но избавление не приходило. Партия Медеи, которую Сарма никогда не исполняла на сцене, стала ее постоянным спутником: тема страшной мести, не умолкая, звучала в ее испепеленной ненавистью душе.

Она билась в истерике, когда узнала, что во Флоренции Грант дописывает свою ораторию, созданную для Галл. Барри не мог, просто не мог написать ничего путного, кроме неаполитанских пустячков. Тогда Сарма проникла на репетиции оркестра в «Карнеги-холл» и тут же поняла, Грант украл музыку. Это было очевидно, как и то, что лежащий в клинике с нервным срывом Андерс попал туда неспроста. Лилиан без колебаний стала союзницей Сармы. Теперь они готовили свою акцию возмездия вместе.

…В антракте Джессика категорически отказалась принимать кого-либо. Запершись в своей гримуборной, она смотрела в темное, ночное окно, и слышала стук колес… Поезд мчался сквозь ночь, а к ее груди прильнул светловолосый малыш… Что-то преследовало ее, свистело, завывало… Громче, громче! Джессика сжалась, прячась от чудовищного взрыва, уничтожившего ту ее жизнь, о которой теперь она знала все.

В дверь нетерпеливо стучали.

— Миссис Галл, к вам рвется одна ваша знакомая. Она убедила меня, что имеет дело чрезвычайной важности. Пробубнил в замочную скважину Портман.

Распахнув дверь, Джессика увидела худощавую фигуру, окутанную темными покрывалами. Женщина напоминала саму Смерть, но Джес сразу узнала Сарму.

Они стояли друг против друга, сжимая кулаки, чтобы не потерять равновесия. И та, и другая были на грани обморока.

Взяв со столика стакан теплого молока, как обычно приготовленного для нее, Джессика сделала несколько глотков, но Сарма остановила ее:

— По-моему, молоко горчит.

— Как всегда, когда боишься. Отозвалась Джессика.

— Ты боишься не зря. И не зря боялась мне удалось превратить твою жизнь в маленький ад… Да, к сожалению, лишь в маленький. Я же мечтала отправить тебя в большой! Ввалившиеся глаза Сармы восторженно сверкнули. У нас мало времени и я не позволю тебе уйти в неведении, так и не узнав, что «божественная Джес Галл» обязана мне, мне! своими провалами. Помнишь Хозе, пырнувшего тебя под ребра? им руководила моя рука! Не твое божественное пение свело парня с ума, а мои деньги, которые он получил, чтобы разыграть все это… Но, увы, я потратилась почти зря. Ты осталась жива и лишь подзадорила этим скандалом Барри неподвластная ножу ведьма! Об этом мне рассказали те, кто умеет проникать в неведомое… Я узнала, что Джес Галл была Черной жрицей, предавшей Учителя. И я послала тебе перед премьерой кусок старого пергамента… Ведь ты поняла, что это было предупреждение?

Джессика кивнула:

— Мне было еще неведомо все, о чем рассказывает «Горная рапсодия». Но я испугалась, сама не знаю, почему.

— Это и требовалось. На следующий день мне удалось подсыпать сильный яд в стакан молока, приготовленный для тебя костюмершей. И что же?.. О, как я торжествовала! Как была счастлива… Ты валялась на полу, словно мертвая, в костюме Маргариты, с навсегда замолкнувшим горлом…

Покачнувшись, Сарма присела на диван.

— Но я снова ошиблась: тот яд оказался не для тебя, дьяволица. Ты была лишь на грани ухода, а Теофил в озарении написал музыку. Ту самую, что выдает за свою сейчас Барри! Помнишь наш разговор о вулкане? И каково тебе жилось возле разверзшегося кратера, дорогая?

— Что тебе надо, Сарма? Мне пора… Джессика провела ладонью по лицу, покрывшемуся вдруг испариной. Ужасная слабость. Мне надо допеть финал…

— Сочувствую. Твой любимый переборщил с отравой в это молоко Барри высыпал целую унцию яда, все, что было в его перстне.

— Неправда… Он не мог…

— Мог. Я совершенно уверена в этом, хотя видела лицо Берримора на большом расстоянии. Но я научилась различать убийц по особым приметам отсвету безумия в фанатично блестящих глазах.

Джессика села, держась за виски. Сарма протянула ей стакан воды:

— Пей, я вовсе не заинтересована, чтобы ты покинула сцену слишком рано. Пей! Пей еще… Кто знает, может, Барри удалось заполучить какой-то особый яд у этих чернокнижников. Они могут многое, например, отнять голос. Или убить любовь. Но ты оказалась им не по зубам, Избранная. Твой голос возвращался к тебе и страсть Барри тоже…

— Я думала, что стала терять свой дар из-за проклятия Теда, после того, как я бросила его… И поэтому прогнала, отобрав сочиненную им музыку. Я отомстила, подарив ее Барри.

— Ха! Теофил не способен проклясть. Во всяком случае, тебя.

— Я уже знаю это. Он отдал мне свое последнее сочинение, которое не смог уничтожить. И я поняла все… Ты не простишь меня, Сарма, и не пожалеешь. Но мне жаль, что я испортила твою жизнь.

— Не заблуждайся, не ты одна. Вы вместе с Барри. Поэтому меня не устраивает задуманный им финал труп Джес Галл на сцене и бурная слава Гранта, «выдающегося композитора». Я хочу спалить Берримора Гранта на костре позора. Раздельно и грозно, как приговор, произнесла Сарма. Он должен быть уничтожен. И сделаю это я.

…Начав финальную арию, Джессика почувствовала, что ее силы на исходе. Артист, исполнявший партию «Волчонка», приготовился к крещендо он должен был заслонить любимую от предательской стрелы… Но тут солистка сделала три неверных шага к авансцене и подала знак дирижеру оркестр умолк.

— Занавес! Громко крикнул стоящий за кулисами настороже Барри. Миссис Галл плохо!

Но занавес остался на месте. В тишине, охватившей зал, было слышно, как что-то заскрипело в колосниках от мощного сквозняка.

— Дамы и господа… Я должна сделать заявление… Вы видите перед собой преступников… Правда, сейчас восторжествует правда…

— Господи! Ну, где же занавес! Доктора! Подхватив за талию падающую Джессику, Грант затравленно озирался на залитой светом авансцене под взглядами тысяч зрителей. Большой хор и оркестр застыли в оцепенении. Пораженные неожиданностью, замерли зрители.

Последним сильным движением Джессика оттолкнула Гранта и упала навзничь:

— Я прощаю тебя, Черный рыцарь, но тебе нет спасения.

Сжавшись, Барри в ужасе огляделся и метнулся в глубину кулис. Тут же что-то хрустнуло, зашелестело дождь белых роз осыпал сцену и неподвижно лежащую на ней женщину.

Глава 32

— Я так не люблю поезда! Рыжеволосая женщина испуганно прижалась к сидящему рядом мужчине.

— Успокойся, мы в самолете. Ты просто уснула и увидела что-то страшное. Поправив на переносице роговую дужку очков, он откинул со лба светлые, мягкие пряди. Поспи, я спою тебе колыбельную. Хочешь, я попытаюсь даже сделать это по-русски? Вот… «Спи, младенец мой прекрасный, Бог твой сон храни…».

— Господи, господи… Я все еще сплю или уже проснулась? Как меня зовут, Тедди?

— Ты единственная, неповторимая Джессика Галл бесконечная любовь моей жизни. Всей моей жизни… Тед мерно покачивал прижавшуюся к нему женщину. Это поняла даже Лилиан. Она сказала: «Мне, наконец, ясно все, и я даже рада, что участвовала в грандиозном спектакле вашей судьбы».

— Лилиан? Ведь она старалась тогда вместе с Барри разлучить нас.

— Она блуждала во тьме неведения. Как и все мы, как и все мы…

Я уехал из «Веселой долины» нищим и радостным. Я потерял тебя и музыку, которая могла вознести меня к былой славе… Но, Джес! То, что произошло с нами в ту ночь, изменило меня я стал сильным. О, ты знаешь, что это такое бурлящая, праздничная, победная сила!

Вы скрылись во Флоренции, чтобы подготовить свой триумф. А я не мог оторваться от рояля Боже, какой это был восторг! Это плохая музыка, Джес, но она рассказывала мне о тебе, о нас… Не знаю, не могу объяснить, я словно прожил целую жизнь… А когда все кончилось, я умер Сжав зубы, Тед долго смотрел на бесконечные поля облаков за круглым окном. Я опустел, словно рояль, из которого вытащили все струны. Не помню, как пытался сжечь ноты, как Лилиан увезла меня в клинику… Наверно, я медленно угасал. И тогда Лилиан сказала, что передала тебе то, что я хотел загубить в огне… Почему-то листки лишь обуглились, но именно это вдруг открыло мне какой-то смысл всего, что случилось с нами, я понял, что, прочитав мои записки, на премьере в «Карнеги-холл» ты обязательно расскажешь правду, а это значит, вернешься ко мне… Я ухитрился подготовить все, чтобы сделать твою победу триумфальной, дать знать, как я люблю тебя… В корзинах для «снега» на колосниках были спрятаны сотни белых роз… Ведь ты любишь их, Джес…

— Но ведь ты появился на сцене сам? Или это в моем бреду?

— Я не собирался появляться. Ведь трудно было предугадать, что Барри решится отравить тебя… Бедняга, он надеялся стать единственным владельцем нашей музыки…

Но вечером в клинику явилась Лилиан, она заставила меня одеть смокинг и посадила в машину… Я двигался, как во сне… Мы подоспели к финалу. Когда ты упала, Сарма вытолкнула меня на сцену, сказав, что Грант убийца. Мы выбежали к тебе все вместе Лилиан, Сарма, доктор и я… Полагаю, это было забавное зрелище… Я, кажется, рыдал над тобой, как Ромео над уснувшей Джульеттой, заклиная не оставлять меня. Доктору пришлось повозиться сразу с двумя… А Барри сбежал, никому не известно, где он.

— В сущности, он попал в западню. Джессика нахмурилась. Грант не мог и предугадать, что ты написал для меня в несгоревших листках… Теперь я, кажется, вспомнила о себе все… Если бы это знание пришло ко мне раньше, все было бы по-иному, Тед. Я не толкнула бы Гранта на ложный путь.

— А как бы ты поступила со мной?

— Не знаю… Джессика растерянно смотрела в прозрачные глаза Теда. Если бы я сразу встретила тебя и полюбила так, как сейчас… Нет, я бы не смогла, Тед… Я осталась бы дикаркой Геей, не ведающей ни привязанности, ни милосердия. Ты помог мне вспомнить Анастасию, Эжени… узнать, что такое любовь и смерть. Когда-нибудь мы вместе сыграем твою музыку, и я расскажу тебе все… Ты мое спасение, Теофил… Немецкий офицер, осыпавший меня розами, светлоглазый младенец, спасшийся под мертвым телом Эжени… А еще тот Волчонок, который заслонил собой Гею… Мы выиграли долгое сражение, мой единственный, спасая друг друга. Как непрост был путь к покою…

Эжени спустила бретельки легкого платья, обнажая плечи. Теперь она знала, откуда взялись под ключицами две симметричные родинки. Но на нежной персиковой коже не было ни единой помарки.

— Они исчезли, мои родинки! Воскликнула она, осмотрев руки, лицо.

— О чем ты, Джес? У тебя не было родинок.

— Значит, мы действительно вырвались, вырвались из бесконечного круга. Джессика огляделась салон самолета был пуст, а рокот моторов совсем неслышен. Они неслись над снежными полями, в ослепительных лучах поднимающегося солнца. Ты знаешь, куда летим мы? Просияв, спросила она.

— Конечно. У теплого синего океана нас ждет розовый домик, возле которого никогда не увядают розы, а у самого прибоя строит песочные замки наш светловолосый малыш… Нас станут называть там «вечными влюбленными». Вначале неразлучных супругов, а потом двух стариков, рука об руку бродящих у моря… Долго-долго. До самого конца…

Эпилог

…Седьмой от начала Хранитель таинства погасил «экран».

— Вот и все. Я ухожу, Старший. Теперь это имя принадлежит тебе.

— А что стало с другими?

— Корень Шварцкопфов сгинул в вечности им не дано возрождение. А другие они и сейчас живут на Земле, проходят свой путь к истине.

— Но у Избранного Теофила есть еще одна жизнь.

— Он достиг той степени Мудрости, когда новое воплощение происходит по его собственной воле. Вероятно, он станет святым или великим пророком.

— Нет. Мы обучали людей преданности, состраданию и любви. На губах Старшего промелькнуло подобие светлой улыбки. Теофил не оставит возлюбленную. Он ушел вместе с ней навсегда. Навсегда…

— Теперь я понял многое, Учитель. Старший нахмурил тяжелый, морщинистый лоб. Я не стану сожалеть о людских страданиях они воспитывают душу… Я не буду пытаться предугадать участь Избранных они сильнее, чем кажется по ошибкам в первых уроках.

И я не спрошу, что случается с Даром, когда люди уходят.

Я знаю, Дар остается на Земле.

По мановению руки Старшего вновь засветился «экран». Тысячи людей, беснуясь от восторга, забрасывали стоящую на сцене темноволосую женщину. В ее огромных, черных как ночь глазах светился знакомый огонь. Огонь Избранного.

— Только что на Арене ди Верона взошла новая звезда. Ее имя Мария Каллас.