– Я рад, что запомнил истории, рассказанные матерью, – сказал он. – Не хочу, чтобы они были забыты.
Узнав о судьбе женщин семейства Диас, Мария ощутила стеснение в груди. Она надеялась, что Самуэль не стал свидетелем того, что она видела в Англии, – последние мгновения человеческой жизни, когда женщина гибнет в пламени. Мария решила прошить по краю всю одежду Самуэля синей ниткой, чтобы защитить его от дурных посягательств.
– Такие женщины, как моя мать, пугают власть имущих, – сказал Самуэль.
Мария поняла: женщину, имеющую собственные убеждения, которая отказывается кланяться тем, кого считает неправым, могут счесть опасной. В английском графстве, где она выросла, ее бы назвали ведьмой, сказали бы, что у нее есть хвост и она общается с Сатаной, а в Испании и Португалии объявили, что евреи обладают тайной властью, контролируют моря и звезды, имеют магическую силу, благодаря чему способны проклясть человека или позволить ему жить.
Морское путешествие проходило как во сне. Стоило Самуэлю Диасу начать говорить, остановиться он уже не мог. Рассказывал о Бразилии и Марокко, о больших стаях птиц в Африке и пляжах в Португалии, таких укромных, что там можно надежно спрятаться, об островах посреди моря, где обитают одни черепахи. Самуэль рассказывал ей о странах, где мужчины носят алые шарфы и красят глаза сурьмой, а женщины одеваются в шелк и ситец и покрывают голову. Мария тоже разговорилась, сообщив, что ее отец-грабитель мог декламировать наизусть, не переводя духа, целые пьесы.
– Но если ты в своем уме, для чего нужно запоминать чужие слова, вместо того чтобы говорить собственные?
– В этом состоит ремесло актера, – пожала плечами Мария. – Он притворяется кем-то другим.
Но разве они не занимались тем же самым? Самуэль пытался казаться человеком, который не пребывает в бегах всю жизнь, а она изображала из себя женщину, которая может открыть свою подлинную сущность. Они проводили в беседах так много времени, что не заметили, как цвет моря изменился с синего на серый. Всякий раз, когда боль у Самуэля усиливалась, Мария подходила к его постели и ложилась рядом, обнимая, чтобы он не метался так сильно. Самуэль весь горел от лихорадки, хотя другие симптомы – головная боль, сыпь и кровотечения – прекратились. Ночь за ночью, даже когда он не звал, Мария подходила к нему, хотя клялась этого не делать. Это всего лишь сон, говорила она себе. И только в недолгие часы тусклого предутреннего света, когда, как говорят, душа путешествует свободно, она подходила к его постели без чувства стыда, желая быть там, где она находилась сейчас, в бескрайнем блистающем море.
Они приближались к Бостону, здоровье Самуэля постепенно улучшалось. Мария, слушая его рассказы, узнавала о нем все больше. Она не понимала, как ее мать могла полюбить человека, красноречивого лишь тогда, когда он произносил слова, написанные другими. Ей нравилось, что Самуэль ничем не походил на ее отца. Диас был буквально переполнен словами, и Мария чувствовала, что он ей интересен. Ей пришло в голову, что Ханна воспитала ее так, что слово воспринималось как высшая ценность. Самуэль просто не мог прекратить говорить, а она с удовольствием его слушала. В одну из ночей, когда они уже засыпали, ей послышалось, что он сказал: «Не покидай меня», но с приходом дня она убедила себя, что это ей показалось. Люди, подобные Самуэлю Диасу, такого не говорят – их души закалены огнем, и у них есть слишком много оснований не доверять этому миру.
Кадин часто устраивала гнездо в стеганом одеяле больного и даже разрешала гладить ее перья, хотя обычно подпускала к себе только Марию. Птице было уже не меньше шестнадцати лет, возможно, она и сама страдала от болей. Всякий раз, когда Самуэль отворачивался, Кадин пыталась утащить одну из золотых серег, которые он носил.
– Вор вора узнает, – ласково говорил Самуэль птице. Он успел по-настоящему привязаться к этому созданию. – Что случится, когда ты ее освободишь?
– Она вернется ко мне.
Мария почему-то расчувствовалась до такой степени, что готова была заплакать, хотя ей это вовсе не было свойственно. Она уговаривала себя, что виной всему теснота каюты или пламя, на котором она готовила бульон из рыбных костей, чтобы укрепить силы Самуэля.
– Конечно, – согласился Самуэль. – Куда ей еще деться?
Самуэль знал, что его привязанность к Марии крепче цепи и клетки, и он тоже вернется к ней, но ничего не сказал. В этом не было смысла, хоть он и обнаружил, что вся его одежда помечена синей ниткой. Самуэль рассматривал стежки с нежностью и замешательством. У Марии был мужчина, которого Диас заподозрил в обмане: он был уверен, что сапфир фальшивый и принести такой дар способен только лживый человек. И все же, кем бы ни был этот незнакомец, он прежде всего отец Фэйт и, уж конечно, не проводит всю жизнь в море, поэтому имеет перед ним преимущество.
Многих радует вид кружащих в небе чаек – знак того, что земля близко, но Самуэль не желал выходить из каюты, поручив пользоваться самолично составленными морскими картами своему помощнику. Корабль шел вдоль берега в северном направлении, чтобы выгрузить ром в Бостоне и Ньюпорте и взять в Нью-Йорке на борт товары – всякого рода ткани, чай и специи, а также английскую керамику и французское вино. Фэйт уже научилась произносить несколько слов: «мама», «кар-кар» – так она называла Кадин – и «Коко» – детское имя, придуманное ею для Самуэля Диаса.
– Это меня так зовут? – Девочка кивнула в ответ с серьезным видом, он рассмеялся и повернулся к Марии: – Наверное, ты говорила с ней обо мне?
– Нет, – упорно повторяла Мария, хотя на самом деле нередко его упоминала и даже сочинила песенку, слыша которую Фэйт всякий раз хлопала в ладоши от радости.
Что нам делать с Козликом?
Кормить ли его ужином?
Давать ли чаю?
Будить ли его или дать поспать?
Диас подслушал эту песенку и не знал, что делать: то ли радоваться, что Мария о нем поет, то ли обижаться, что она считает его кем-то вроде домашнего животного.
– Что нам делать с Козликом? – пел он с удивившей Марию мрачностью. – Пусть живет или посмотрим, как он умрет?
– Я хочу, чтобы ты жил, поэтому ты здесь со мной. Это входит в условия моего путешествия.
– Правда? Но если бы тебе не пришлось за мной ухаживать, я бы вообще тебя не знал.
Мария была смущена.
– Но ты ведь стоял тогда на причале и знаешь условия сделки.
Явно разобидевшись, он повернулся к ней спиной. Мария чувствовала: в ту ночь он только притворялся, что спал. Заснув наконец, он разговаривал во сне, вспоминал тех, кого знал, страны, которые видел, все, что нашел и что потерял. Потом принялся повторять ее имя – только «Мария» и больше ничего.
– Ты обиделся, – сказал Мария.
Она попыталась прилечь на постель рядом с ним, но он не подвинулся.
– Если бы я был здоров, ты бы со мной не имела никаких дел.
– Но ты был болен, а я оказалась рядом.
– Да, все верно.
Значит, он для нее не более чем условие сделки, которое необходимо выполнить. Самуэль так и не повернулся к ней лицом, а когда Мария залезла на койку и попыталась засунуть руки ему под рубашку, Диас от нее отстранился. Он снова весь горел, но на этот раз от гнева.
Шел дождь, превращаясь в застилавшую глаза пелену. Небо было серым, а море по мере их продвижения на север становилось все более бурным. Когда диск солнца прорезал тучи, стали видны скалы и морские котики, растянувшиеся на их уступах. На большом расстоянии появилась зеленоватая мгла. Массачусетс в самом деле казался бескрайним и диким.
– Ты выполнила обещание, – сказал Абрахам Диас, когда они приблизились к берегу.
Он был доволен результатом: сын жив и здоров, и теперь Абрахам относился к Марии гораздо лучше, чем раньше. В кожаной шляпе, настолько пропитанной животным жиром и кровью, что она стала непромокаемой, он казался веселым, на его обожженном солнцем лице появилась улыбка.
– Вы тоже, – ответила Мария. Она несла на руках девочку. Ее ярко-рыжие волосы на темном фоне корабля светились, как огонь маяка. – Спасибо, что привезли нас в Бостон. Знаю: это не входило в ваши планы.
– Я был не прав, – признал Абрахам. – Он теперь будет хорошо себя чувствовать? – Старик был суров, но его любовь к сыну была очевидной.
– Не хуже, чем обычно, – заверила его Мария.
Они оба рассмеялись. Самуэль был трудным ребенком: перечил старшим, на все имел собственное мнение и вырос упрямцем, никогда не избегавшим доброй драки.
– Значит, он снова такой же, как прежде, – сказал Абрахам Диас с облегчением.
Сын был в его сердце, и Мария понимала это, поскольку держала в руках собственное сердце – маленькую рыжеволосую девочку.
Самуэль достаточно окреп, чтобы подняться на палубу и вернуться к своим картам. Навигаторов на кораблях ценили: без них морское путешествие проходило почти вслепую. Северные побережья были усеяны обломками кораблей, налетевших на скалы и рифы. Самуэль быстро утомлялся, его знобило, даже при хорошей погоде он не снимал черный бушлат, но казался здоровым, как до костоломной лихорадки. Он избегал Марии, спал на палубе вместе с матросами, накрывшись, как и они, большим куском просмоленной парусины для защиты от дождя и морской воды. Здоровье и свобода вернулись, но это его не особенно радовало. Он бы предпочел снова быть больным, лишь бы Мария, как и прежде, ухаживала за ним. Самуэль больше не сердился, он чувствовал обиду, а это гораздо хуже.
Они подошли уже совсем близко к бостонской гавани, и Мария видела порт и городские улицы, плавно переходившие в старые тропы, где вольготно бродили коровы, а на рынках продавали треску, устриц и моллюсков. Повсюду строили дома, непрерывно раздавался стук молотков. Над Бостоном висели огромные белые облака, словно нанизанные на бельевую веревку, гавань была забита кораблями. Мария наконец выпустила Кадин на волю и стояла на палубе с пустой клеткой в руках. К ней подошел Самуэль. Из-за боли в ногах он слегка хромал, но это мог заметить только тот,