ария подумала о лавровом листе, обжигавшем ее ладонь, – она призывала Хаторна к себе, но теперь хотела бы ослабить его пыл. «Делай им добро, – учила ее Ханна, – но не ожидай того же в ответ».
– Если они установили в городе такие правила, придется им следовать, – сказала Мария.
Раз этот мир настаивает на законном браке, пусть так оно и будет. Здесь, в этих лесах, во втором Эссексе, Мария вспомнила горящий дом Ханны. Большинство ведьм боится воды, но Мария боялась огня. Перед ее глазами вставали события того дня, когда приехал Локлэнд с братьями и воздух был наполнен лепестками и стебельками горящих ядовитых растений. Она несколько дней ходила с больными глазами, то ли от клубов дыма, то ли от слез, что так и не смогла пролить. Легко ошибиться, когда дело касается любви. Многие женщины, убежденные, что им необходимо стать женами не достойных их мужчин, прошли тропкой, ведущей через Любимое поле. Мария делала все от нее зависящее, чтобы помочь тем, кто приходил к ней в Бостоне, в том числе тем, кто знал, что от любви необходимо избавиться. Теперь она хотела замужества, несмотря на то что думала совсем о другом человеке. Она знала, что от этого можно излечиться, но насылать на себя заклятие было опасно. Мария могла бороться с этими мыслями исключительно силой своей воли. «О, амор!» означало «милая», «дорогая», «любовь». Так кричал во сне Самуэль Диас, и только теперь Мария поняла, что он, скорее всего, обращался к ней.
– Мое обещание остается в силе, – сказал Хаторн.
Он принесет ей все, что нужно в хижине: постель, горшки и сковородки, корзинки с яблоками и луком, имбирь, масло и яйца, экзотические плоды, которых Мария раньше никогда не видела, – желтую тыкву и арбуз с зеленой кожурой. Джон возвратился на следующую ночь и еще раз после. Поздним вечером они поужинали вместе, приготовив еду на огне. Миссис Харди научила ее готовить салемский пудинг, любимое местными жителями блюдо из муки, молока, черной патоки и изюма, а также быстрые маисовые лепешеки из кукурузной муки, яйца, сахара, соли и соды. Джон оценил чай, который она заварила, сказав, что тот придал ему сил и мужества, чтобы правильно устроить все свои дела.
Мария несколько смягчилась и, пока Фэйт спала, пригласила его в постель – на соломенный тюфяк, где охотники отдыхали, когда осенью выслеживали оленей и дикую птицу.
Весна сменилась летом. Случались вечера, когда Джон не мог уйти к ней из дома. Было темно, лишь вспыхивали огоньками светлячки, создания, неизвестные в Англии. Они порхали среди деревьев бледно-желтыми шарами, подавая друг другу сигналы. «Это и есть любовь?» – могла бы спросить Мария у Ханны Оуэнс, чей возлюбленный утверждал, что она разговаривала с дьяволом, и клялся судьям, что у нее под юбками был хвост. «Так, значит, любовь всего лишь это?» – могла бы спросить она у матери, которая вверила свою жизнь мужчине, очаровавшему ее словами, которые ему даже не принадлежали. В душе Мария понимала: что-то не так, но Джон всякий раз возвращался как ни в чем не бывало, беспрестанно извиняясь и суля ей золотые горы. Он объяснял, что в его семье аскетические взгляды на жизнь – и в этом суть различий между ними. Мария не принадлежала ни к одной церкви и не следовала заветам пуританской веры, у нее был внебрачный ребенок. В Салеме ее не примут, но все же Джон вновь и вновь возвращался, говоря, что скучает. «Так вот что такое любовь?» – могла бы она спросить себя, если бы не боялась ответа.
Ночами, которые она проводила одна, Мария часто задавала себе вопрос, не принадлежит ли она к тем, кто принимает чудовище за чудо. Она оказалась за целый мир от Любимого поля, далеко от всего, что знала, слышала уханье сов и шуршание белоногих мышей в сосновой хвое. После ухода Джона, Мария слышала биение собственного сердца. Прежде она уже видела такое, когда женщины приходили в дом Ханны: любовь скисла, любовь пропала, любви как вовсе не бывало.
Пришел октябрь. Это был восхитительный месяц. Поля пожелтели. В тени листья еще казались зелеными, но, когда их пронизывал солнечный свет, появлялись прожилки алого и оранжевого. Голуби заполонили небо в таком количестве, что перекрыли солнечный свет, и день стал казаться ночью. Мария ощутила силу этого места, когда опустилась на колени у озера. Говорили, что у него нет дна. Поросший кустарником берег густо населяли птицы, которых она до того никогда не видела: красные кардиналы, алые, черные и золотистые дятлы, белые совы, спавшие в дуплистых деревьях. Марии представлялось, что она испытывает те же ощущения, что и Ханна, когда та покинула мир людей и, пройдя через Любимое поле, вошла в царство магии и тишины. Единственным звуком, который она слышала, лежа в желтой траве, была песня земли. Возможно, это было благословением: за последнее время линии на ладони ее левой руки приобрели несколько иной вид: она поняла, что, если у тебя есть сила, ты способен изменить свою судьбу.
Вороны по своему обыкновению не улетали всю осень. Эти бесстрашные создания останутся и когда выпадет снег, питаясь листьями падуба и таская яйца из курятников. Они как-то умудряются выживать.
Еще осенью прошел слух о живущей в лесу молодой женщине. Ее считали бесстрашной: она обитала в непроходимой чаще, заросшей колючим кустарником, которую населяли звери, никогда не виданные в Новой Англии: колючие дикобразы, олени высотой в двенадцать футов. Считалось, что зубы их молодых особей придают силу: туземцы делали из них ожерелья и вешали на шеи младенцев, когда у тех резались зубы. Водились бобры, про которых говорили, что они совмещают в себе оба пола. Их усыпанные крапинками хвосты бросали в вино, которое, по утверждению людей, называвших себя врачами, превращалось тогда в чудодейственное снадобье, излечивающее от желудочных заболеваний. Жили там и серебристые лисы красной и черной окраски, хлопавшие крыльями в ночи летучие мыши всех видов. Еноты, жившие в дуплистых деревьях, открывали двери и окна городских домов, словно имели человеческие руки, и проникали внутрь, воруя муку и черствый хлеб. Суслики были настолько прожорливы, что поедали целые поля, засеянные зерном, так что фермеры соглашались платить по два пенса за каждое убитое и принесенное к ратуше животное. Какая еще женщина могла бы жить в таком месте с маленьким ребенком, если не дикарка, колдунья и ведьма?
Однажды в вечерней синеве, когда стаи воробьев и певчих птиц потянулись к югу, Мария увидела огромное темное создание весом не менее трехсот фунтов, которое высилось над озером в торжественной тишине и принюхивалось к прохладному воздуху. Похоже, в округе Эссекс водились чудовища. Местные жители верили в такие диковинки, как волки, которые неделями преследуют человека, а потом заглатывают его целиком; ядовитые змеи, предпочитающие юных женщин и прячущиеся у них под кроватью; птицы, пробивающие отверстия в деревянной обшивке дома, словно вместо клюва у них нож; кролики, на глазах меняющие цвет с коричневого на белый, когда выпадает снег. Они бились об заклад, что в кишевшем пиявками озере, где купались Мария с дочкой, обитает морской змей. Это таинственное создание якобы приплыло внутрь материка из гавани, когда леса затопило огромной приливной волной во время шторма. Возможно, это были всего лишь байки, чтобы отвадить чужаков, однако, когда коренных жителей вытеснили из этих мест, городские мальчишки, пораженные смертельным страхом, не заходили в озеро даже при удушающей жаре, когда купание становилось единственным способом освежиться. Они ограничивались тем, что стояли у края воды и бросали камни в озеро, едва осмеливаясь лишь слегка замочить пальцы ног. Озеро считали бездонным: местные мужчины безуспешно искали змея, и некоторые бесследно исчезали, оставляя безутешных детей и вдов.
Кадин в этих лесах чувствовала себя как дома. Она часто исчезала, рыская по городу в поисках безделушек, которые неизменно доставляла хозяйке, принося то обувную пряжку, то резную деревянную крышку, а то и серебряный наперсток, мгновенно черневший в руках Фэйт, которая тоже мало-помалу приобретала магическую силу. Она могла созвать к себе птиц одним пронзительным криком, а озерные пиявки не осмеливались приблизиться, когда девочка пробиралась сквозь камыши, сжимая руку матери. Мария предупредила дочь, чтобы та не заходила в воду слишком далеко. Однажды Фэйт нашла жабу, иссохшую и близкую к смерти, и когда осторожно подняла ее и подержала на ладони, земноводное ожило. Охваченная паникой жаба выпрыгнула из ее рук и скрылась в кустах ежевики. Мария, видевшая это, преисполнилась гордости. Ее дочь была природной целительницей.
Окажись рядом Самуэль Диас, он бы порадовался успехам Фэйт, которую часто вспоминал. Она по-прежнему пела португальские колыбельные песни, услышанные от него. «Коко», – говорила она с серьезным видом, когда они собирали ежевику неподалеку от берега моря. Ягоды напоминали ей о человеке, который всегда угощал их, хотя Мария заставляла его есть фрукты самому, чтобы быстрее поправиться, – не только ягоды, но и папайю, и манго. Он придерживал эти лакомства для Фэйт и радовался, когда она их ела.
– Он сейчас далеко в море, – говорила Мария дочке, напоминая себе, что Самуэль Диас теперь уже не часть их жизни.
Зима пришла рано. Почти каждый день огромными хлопьями падал снег, и ничего в их жизни не менялось.
Трижды в месяц Мария, неся на руках спящего ребенка, брела во тьме мимо грушевых садов на свидание с Хаторном у его склада в доках. Она надевала черную одежду, чтобы никто ее не заметил. Мария выходила поздно и предпочитала узкие тропки, хотя те были обледеневшими и терялись во мраке. И все же она не была невидимкой, и, когда шла своей дорогой в одну облачную ночь, внезапно появилась луна. Решив, что на его поле прилетела поживиться ворона, в Марию выстрелил фермер, изрешетив накидку дробью. К счастью, ей лишь оцарапало руку, а Фэйт и вовсе не пострадала, лишь вздрогнула в руках матери. Прежде чем Мария успела остановить себя, она произнесла проклятие: «Пусть того, кто пытался меня ранить, самого ранят».