Возможно, соседи сообщили Джону, что в его сад заглядывала черноволосая женщина, разговаривала с его сыном, на чем-то сильно настаивая. Хаторну сказали, что ее сопровождала черная птица – знак беды, предвестник смерти и несчастья. Все давно заметили, что эта особа не похожа ни на одну другую женщину в городе: она предпочитает синий цвет одежды серому, не покрывает голову чепцом, носит красные кожаные башмаки. Она ведет себя так, как считает нужным, вопреки установленным в городе правилам. Если эта женщина действительно была ведьмой с дурными намерениями, она могла легко отомстить Хаторну: украсть его сына, оставив вместо него подменыша, безликую соломенную куклу. Даже обычная женщина, если ее предали, может разжечь костер в саду, и пламя быстро достигнет фронтонов и крыши дома. Однако Мария не причинила никакого вреда: мстительность не была свойственна ее натуре. Она слишком хорошо знала: то, что ты посылаешь в мир, возвращается к тебе в тройном размере, будь то месть или доброта.
Кадин, однако, не была столь великодушной. Когда Хаторн пришел под вечер домой, он с удивлением заметил на крыше дома маленькие серые камни, словно какой-то чертенок пометил его жилище накануне Страшного суда. Всю прошедшую зиму он изо всех сил старался покончить со своей другой жизнью, той, в которой его околдовали. Всякий раз, когда Джон начинал тосковать по Марии, он шел в сарай за домом, снимал плащ и свободную полотняную рубаху и стегал себя толстой веревкой, оставляя отметины на своей греховной плоти. Он подумывал даже просить совета у отца, сурового прославленного человека, приведшего войска к победе в войне короля Филипа против туземцев и считавшегося самым выдающимся деятелем во всем Массачусетсе. Но Джон знал, что ответил бы отец: глупец должен получить воздаяние за свои прегрешения. Однако Джон не был готов платить по счетам, к тому же сделанное было нелегко исправить. И главное: имелся ребенок – наглядное доказательство его греха.
Когда Джон вошел в свой дом, он увидел на столе в гостиной письмо, сложенное и запечатанное расплавленным воском свечи.
– Что это? – спросил он у жены.
– Малыш говорит, что ведьма дала ему письмо.
Весь день, после того как маленький Джон положил это послание в корзинку с лекарственными травами, у Руфи было неспокойно на душе. Сын рассказал, что женщина, которая разговаривала с ним, была обута в красные башмаки и ее сопровождала черная птица. Что это, если не ведьминские знаки? Руфь весь день держала ставни закрытыми, а дверь – на запоре. Она позаботилась, чтобы их сын оставался в маленькой комнатке без окон, где находился в безопасности. В этом мире существовало не только добро, но и зло, и осторожность никому еще не помешала. Руфь никогда не перечила мужу, не обсуждала с ним, что случилось с ее родителями, но она не была дурой. Что-то было не так. Прикоснувшись к письму, она потом трижды вымыла руки. Руфь ощущала внутри сосущее чувство, как будто наглоталась камней. Она слышала, как целый день стучала по крыше мелкая галька, и вздрагивала от каждого удара. Теперь, когда муж наконец вернулся домой, она старалась не поднимать на него глаз, как и всегда, когда разговаривала с ним. Джон спас ее от участи многих квакеров, и она чувствовала, что всем ему обязана. Почему же тогда у нее так болело сердце и громко стучало в груди?
– Наш мальчик все выдумал. – Хаторн разговаривал с женой, словно сам был ребенком, и пытался изо всех сил убедить в правдивости своих слов не только ее, но и себя. – Не будь дурой. – Он распечатал письмо, прочитал послание, быстро сложил его вновь и сунул в карман плаща. – Все это полная чушь и ничего больше.
Войдя в кабинет, он запер дверь на задвижку, дав понять жене, что беспокоить его не нужно. Она привыкла поступать как велено и не задавала лишних вопросов, хотя и заметила мрачное выражение его лица. Руфь подумала, что, возможно, он пишет проповедь, с которыми Джон нередко выступал в церкви, или составляет договоры, касающиеся его судовладельческого бизнеса. На самом деле он заперся, чтобы сжечь письмо Марии в медной чаше. Дым был красным, запах отвратительным, и все же он ощутил нечто похожее на всплеск желания, которое испытывал в выложенном плиткой внутреннем дворике в Кюрасао, – обнаженные эмоции безрассудного идиота. Джон сидел, развалившись в кожаном кресле, некогда принадлежавшем его отцу, в висках его пульсировала боль. Он знал, что люди должны платить за свои грехи и даже те, кто старается делать добро в этом мире, несут в себе проклятие первородного греха. Безнравственные поступки совершаются в минуты слабости при столкновении с греховными сторонами этого мира и его непристойными соблазнами. Он был убежден: женщины способны погубить мужчину, как Ева соблазнила Адама. Именно поэтому слабому полу запрещено разговаривать в церкви. Одного взгляда на них достаточно, чтобы вызвать порочные мысли, которые очень скоро могут повлечь за собой и дела. Хаторн верил, что Бог и его ангелы перемещаются по миру смертных, но и дьявол тоже ходит среди них.
В ту ночь Джон окончательно признался себе, что совершил ошибку и свернул на темную, чреватую неожиданностями тропу. Он больше не искал оправданий. Он согрешил, впал в своего рода безумие, когда вступили в конфликт две его стороны – человек, который плавал с черепахой, и сын своего отца. Джон стоял у окна, вглядываясь в темноту. Посреди ночи, когда звезды усеяли небо, Хаторн даже обдумывал возможность порвать со всем и всеми, кто был у него в прежней жизни, и забрать Марию с дочкой на Кюрасао. Однако эти предательские мысли владели им всего час или два – непростительно беспечный период греха и похоти, когда Джон забыл, что он семейный человек, имеющий обязанности перед обществом. Хаторн пошел в сарай и хлестал себя веревкой до тех пор, пока спина не стала красной от крови и он не начал задыхаться от боли, которую причинил плоти. Джон не имел права давать волю своим желаниям: он жил не в краю черепах и розовых птиц, но в мире, где палитра состояла только из двух цветов – черного и белого, где было трудно думать, двигаться и даже дышать, а спать подчас просто невозможно, потому что тогда он видел сны, а их надо избегать.
Люди говорили, что черная птица кружила над домом судьи каждый день. Она бросала камни, один за другим, и стук от них эхом разносился по улице. К лету на углу Вашингтон-стрит уже собирались толпы, которые глазели на происходящее. Многие полагали, что все это означало проклятие, и, несмотря на невыносимую жару, соседи стали закрывать ставни, как это сделала Руфь Хаторн в день первого появления ведьмы. Злой рок способен переходить из одного дома в другой подобно заразе, а если замешана магия, лучше всего запереться на замок.
Кадин таскала цветы из садов, прихватывала и детскую обувь, выставленную на крыльцо, чтобы дать обсохнуть грязи на подметках. Ворона отодвигала ставни, влетала в окна и крала серебряные свадебные наперстки, которые в городе дарили вместо колец, поскольку кольцо носят лишь для того, чтобы потешить тщеславие, а наперсток применяют в деле. Без него женщины во время шитья кололи пальцы в кровь, рыдали и говорили, что эта жизнь им надоела. Ворона словно напоминала, кем они могли стать, если бы имели возможность самостоятельного выбора. Кадин до того обнаглела, что срывала с голов женщин, шедших в церковь на воскресную службу, белые чепчики. Она будила своим галдежом новорожденных, доводя обывателей до нервного расстройства. Джон Хаторн, наблюдавший за вороной из сада, решил: пора с ней что-то делать. Кадин снова и снова усаживалась на дерево с черными листьями, словно возвещая о вине Джона. Он не мог позволить этому созданию порочить его перед горожанами.
Хаторн собрал мужчин и объявил, что ворона превратилась в настоящую вредительницу. Очевидно, что она послана силами зла, а им необходимо противостоять. Жители города вышли с ружьями, прочесывая поля, отделявшие Салем от лесов, из которых не так давно те же люди изгоняли вампаноагов, убивая и обезглавливая индейцев, которых удавалось поймать. Теперь поселенцы считали эту землю своей. Она досталась им с боем, и они не могли позволить какой-то вороне пугать их семьи и безнаказанно ускользать. В этом виделась не простая шалость, но нечто гораздо более мрачное, от чего вскипала кровь. Множество ворон устраивалось на ночлег на деревьях в окрестностях города, а для людей, настроенных на убийство, одна мертвая ворона ничем не отличалась от другой. Охотники решили, что надо задать им хорошую трепку, поубивав всех до единой. Они шли вдоль полей, засеянных рожью и пшеницей, мимо дикой ежевики, ломая сапогами молодые грушевые деревца. Мужчины проходили мимо красных кувшинок, которые не росли в других местах. Небо было покрыто густыми облаками. Охота давала людям почувствовать, что они способны защитить свою собственность, их боевой дух был высок, крики и вопли раздавались на многие мили вокруг.
За удушающим полуденным зноем наступили сумерки. В воздухе висели тучи комарья. Наступила странная, гнетущая тишина. Вороны не летали, словно затаились. Чтобы выманить птиц, вперед послали отряд во главе с Хаторном – ведь это он призвал соседей на борьбу со злом. Сам он больше всего хотел, чтобы ворона Марии, прихватив и ее с собой, просто мгновенно исчезла, как дурной сон. Но когда начало темнеть, огромные стаи ворон, не меньше тысячи, прилетели с севера. Мужчины тут же принялись бешено палить из ружей. Они стреляли вслепую и случайно слегка оцарапали нескольких товарищей по вороньей охоте. Одному бедняге попали в горло, и он лежал в луже собственной крови – ее не смогла остановить косынка, обвязанная вокруг шеи.
От того, что не смогли вернуть в строй коллегу, охотники пришли в дикую ярость и подняли стрельбу, как на войне. Джон старался держаться подальше от остальных: он выделялся в толпе высоким ростом, был самым богатым, к тому же стал невольным виновником случившейся в этот день смерти. Он знал, с какой легкостью люди способны обратить свой гнев друг на друга и как человек, только что считавшийся героем, в следующую минуту может стать объектом всеобщего негодования. Как он жалел, что отправился на этот проклятый остров и что проболтался Марии об округе Эссекс! И при этом представлял себе, как прыгает в сине-зеленую воду за тысячи миль отсюда, в краю, где никто не следует заданным раз и навсегда правилам, где грех буквально плавает в воздухе, как цветок в фонтане, и человек волен делать то, что ему нравится.