Глядя из окна, Энн увидела бутоны, которые должны были вскоре распуститься, превратившись в белые звезды, и очаровалась ими. Дерево подсказало ей, что человек с дурными намерениями не отправился бы в долгий путь с таким большим цветущим подарком. Энн вышла из дома с тарелкой куриного фрикасе с луком и угостила гостя, за что тот горячо ее поблагодарил.
– Зачем вам нужна Мария? – спросила Энн.
– Я ее друг, – ответил Самуэль. Энн вопросительно посмотрела на него, справедливо полагая, что он чего-то недоговаривает, и Диас добавил: – Она спасла мне жизнь.
– Если вы действительно друг и хотите ее видеть, вам не понравится то, что вы узнаете, – предупредила Энн.
И она привела его к зданию тюрьмы, где он и просидел всю ночь, ожидая, когда Мария подойдет к окну. Диас был убежден, что этот город, населенный холодными и бездушными людьми, – одно из худших мест, где ему случалось бывать. Он видел женщин с головами, покрытыми чепцами, и потупленными глазами, прошел мимо виселицы, сооруженной на холме между двумя липами под небом, обложенным тучами. Пришла весна, но Диас не снимал черного бушлата: костоломная лихорадка так до конца и не отпустила его, хоть и утратила былую силу. Он не любил холодной погоды, да и сам Массачусетс внушал ему опасения: правоверные пуритане в этом краю мало чем отличались от толп возбужденных фанатиков в Испании и Португалии.
Когда перед взором Марии предстали белоснежные цветы, ее сердце раскрылось к миру, который она не хотела покидать. Увидев Самуэля Диаса, ждавшего ее всю ночь, она услышала то, что сказало ей дерево, – все, что не мог заставить себя произнести человек, говоривший без умолку. Дерево убедило Марию, что этот мужчина в нее влюблен, но как раз в этот миг она услышала бряцание ключа в замке и лязганье цепей. Увы, времени на проявление ответных чувств у нее не осталось.
Мария спасла ему жизнь, и теперь Самуэлю предстояло отплатить ей тем же. Прежде чем тюремщики пришли за ней, еще до того, как ей сообщили решение суда и позволили в последний раз омыть руки и ноги, Самуэль Диас поведал ей правду о мире, как он ее понимал: «Они всегда хотят сжечь женщину, которая пренебрегает правилами. Стремятся обратить ложь в правду». На этот раз судьи решили поступить не столь варварски: сжечь ее казалось зверством, они были слишком благочестивы для такого дикого язычества, оставив огонь и воду для легкомысленных европейских глупцов. Они назначат ей цивилизованное наказание и вздернут на виселицу, выстроенную на холме за городской чертой, где растет дикий пурпурный паслен. Там уже успела собраться толпа, мальчишки и мужчины помоложе забрались на липы, чтобы было лучше видно.
Диас возблагодарил дерево, приведшее его в округ Эссекс. Его потрясло, как плохо обращались с Марией: волосы ее были обрезаны так поспешно, что остались клочки, красивое лицо бледно и вытянуто. Она очень исхудала, потому что не могла съесть ни кусочка. Мария выглядела сломленной: она сообщила Самуэлю, что ее маленькую дочь забрала соседка и теперь отказывается вернуть, даже не позволив девочке навестить мать.
– Как ты мне поможешь? Что собираешься делать? – спросила она, глядя на него сквозь прутья решетки. – Может быть, заговоришь их до такой степени, что они переменят решение, лишь бы ты замолчал?
Мария не смогла сдержать улыбку, несмотря на всю горечь своего положения.
Да, Диас умел говорить, но теперь задумал нечто совсем другое.
– Я тебе так скажу: тебя станут вешать, но ты не умрешь.
– Ты владеешь волшебством, которое это устроит? – недоверчиво спросила она. – Может быть, ты общаешься непосредственно с Богом?
Сжимая ее руку, просунутую сквозь прутья решетки, Диас заметил черного жука, угнездившегося в древесине и издававшего ужасный стрекочущий звук. Существовало поверье, что этот стрекот отмеряет часы человеческой жизни и нет никакого способа избежать своей участи. Но Диас никогда не слышал о жуке-точильщике. Он наступил на него башмаком и раздавил.
– Что ты сделал? – спросила Мария, ошеломленная тем, что больше не слышит ужасного звука.
– Это всего лишь жук, – пожал плечами Самуэль. – Я его убил.
Такое происходит, когда судьба обреченного на смерть человека меняется. Самуэль Диас не смог спасти мать и сестер, но с тех пор многому научился. Его появление изменило судьбу Марии, и смерть больше не шла за ней по пятам.
– Доверься мне, – попросил Самуэль.
Этот человек тысячу миль вез для нее дерево, а жук больше не терзал душу, и она ответила согласием.
К утру, после того как Диас несколько часов работал лопатой, украденной с поля какого-то фермера, магнолия была высажена в саду Марии. С неба брызгал легкий зеленоватый дождик, и в конце работы руки и ноги Самуэля покрылись черными разводами мокрой грязи. Немного вздремнув, он проснулся перед рассветом и увидел, что на дереве распустились цветы – кремовые звезды на темных кожистых листьях. Приложив голову к серому стволу, Диас услышал, как дерево разговаривает с ним:
– Раньше ты был лишь мальчиком, а теперь стал мужчиной, который понимает, что должен бороться с жестокостью мира.
Самуэль обладал знаниями и навыками моряка, которыми не владеют люди других профессий. Много раз ему удавалось перехитрить злую судьбу, так часто, что линии на его левой руке спутались, – то были судьбы, которых ему удалось избежать. И Самуэль подумал, что, наверное, привез это дерево, чтобы оно говорило не с Марией, а с ним. Оно должно придать ему мужества, напомнив, что он человек, которого ведет по жизни любовь.
Брезжил рассвет. Конечно, то был не день, чтобы умирать, а время возрадоваться красоте мира. Он ехал в темноте сквозь заросшие травой поля к пустынному холму на окраине города, где выстроили виселицу. В кустах пели птицы. На опушке леса Самуэль привязал лошадь к дереву. Трава была влажной, он шел сквозь нее по-моряцки враскачку, все еще не привыкнув, что под ним не океан, а черная земля округа Эссекс. Через плечо была перекинута кожаная сумка в пятнах от соли. Вопреки всему Самуэль улыбался. В сумке лежал предмет, который мог освободить Марию.
На виселицу женщина должна идти босиком. Через город ее проведут закованной в цепи, а на холм поднимут в двуколке, запряженной волами. Вокруг – пастбища для лошадей, лес в этом месте вырублен. Рощи рожковых деревьев будут здесь высажены, когда люди наконец поймут, что только идиоты срубают почти все деревья, кроме немногих, где мальчишки теперь устраиваются в ветвях, ожидая кровавого представления. На Марии была только длинная белая сорочка. Ей было отказано в земных благах и во всякой помощи, потому что вскоре ее ждал небесный суд. Она была признана виновной в колдовстве, в общении с духами, в злодеяниях, совершенных на пользу Сатаны и ради собственной выгоды. Старый судья явился к ней, велев перечислить прегрешения и воспроизвести беседы, которые она вела с дьяволом, но Мария отказалась. Составив отчет для суда, Джон Хаторн попросил дать ему возможность поговорить с ведьмой, и просьба ученого человека из уважаемой семьи была удовлетворена. Джон распорядился, чтобы тюремщик оставил их наедине.
– Ты пришел освободить меня? – спросила Мария.
Она сидела на полу, кровати в камере не было, только шерстяное одеяло, которое принесла ей Лидия Колсон.
– Скажи им то, что они хотят услышать. Признайся в содействии дьяволу. Я помогу тебе отсюда выбраться.
– Как? С помощью фальшивых драгоценностей? – Почему он ведет себя словно совершенно чужой ей человек?
– Я заплачу серебром, и фургон доставит тебя в Бостон или Нью-Йорк. О девочке я позабочусь.
Мария поднялась с пола. Она ощутила, как что-то внутри ее затрепетало под железными цепями.
– Я говорил с женой, – продолжал Хаторн. – Будет правильно, если мы возьмем ребенка и воспитаем как собственную дочь.
– Да, это твой ребенок. Но ты никогда его не получишь.
Он отступил, видя огонь в глазах Марии.
– Тогда, если хочешь, забирай ее с собой, когда уедешь. Но только подпиши признание.
– Я признаю, что была дурочкой, молоденькой девчонкой, которая ничего не понимала. А какие у тебя извинения?
– Ты отказываешься от моей помощи?
– В отличие от тебя, я не лгунья. Мне не в чем сознаваться. Даже в том, кто отец моего ребенка.
Хаторн покачал головой и пожелал, чтобы мир был другим местом. Но он им не был: ни черепах в море, ни дворика с ямайскими яблонями. Он вышел наружу. На лавочке дремал тюремщик. Воздух был прозрачный, небо голубое. У человека не имелось иного выбора, чем жить в дарованном ему мире.
– Приступайте к работе, – сказал Хаторн тюремщику и пошел к себе домой, на Вашингтон-стрит, где черные листья падали до тех пор, пока на ветвях не осталось ни одного.
Когда Марию вели по улице, Хаторн закрылся в своем кабинете, не желая смотреть, как она проходит мимо, но Руфь Гарднер Хаторн вышла во двор и стояла у забора. Она не понимала, почему ее глаза горели при виде Марии, почему лицо было мокро от слез. Руфи хотелось выйти со двора за калитку и вообще покинуть навсегда свою нынешнюю жизнь. Марии велели не поднимать глаз, но она все же встретилась взглядом с Руфью, которая, хотя и не имела своего голоса, никак не участвовала ни в происшедшем, ни в том, что случится, ощущала груз вины. Возможно, потому, что у них была одинаковая с Марией линия любви до центра их левых ладоней, она менялась только с середины ладоней, где линии расходились.
Джон Хаторн продрог до костей и вышел из дома, чтобы погреться в лучах солнечного света. И тогда он увидел, что глаза жены полны слез.
– Ты должен забрать ребенка, – сказала она.
Никогда раньше она не говорила с ним в таком тоне. Возможно, эта девочка – их бремя. Кивнув, Джон вышел из сада на улицу, но прежде, чем сообщить Марте Чейз о своем решении, направился на Холм висельников, чтобы с молитвенником в руках в последние минуты жизни отдать Марии дань милосердия.