Абрахам отдал ей кольцо и поведал тайну о любви, которую понял за время, проведенное им на земле. Потом он закрыл глаза. Больше сказать ему было нечего: старик уже находился не в своей комнате в Манхэттене в 1691 году, не в доме на Мейден-лейн. Абрахам был со своей женой, когда впервые ее встретил. Как красива она была с ее прямыми черными волосами, такими длинными, что она могла на них сидеть или заплетать на голове так, что выглядела как королева с темной короной! Когда влюбляешься настолько сильно, время утрачивает свою власть. Это и была тайна, которую он раскрыл Марии. Последние слова, что он произнес.
«Что принадлежало тебе однажды, навсегда останется с тобой.
Будь благодарна, если прошла через этот мир, неся сердце другого в своей руке».
Абрахама Диаса похоронили на кладбище Первый Шеарит Израиль[41], около Чэтэм-сквер, завернутым в белую холстину, как он и хотел. Его опустили в могилу без гроба, чтобы он скорее стал частью земли. Абрахам был евреем-сефардом, которые странствовали по свету в поисках безопасного места, где можно спокойно жить и умереть. Они нашли то, что искали, на Манхэттене. Погребение состоялось в солнечный июньский день, прекрасная погода еще больше усугубила боль от утраты. Более уместны были бы дождь, или град, или черная буря, налетевшая с моря, стихия, от которой человек желает укрыться, а не этот дивный день. Женщины с покрытыми головами заняли свое место на краю собрания, мужчины надели молитвенные покрывала, сшитые женами и дочерями, и объединились, чтобы прочитать траурный кадиш, древнюю арамейскую молитву, декламируемую евреями в память умерших. Самуэль Диас не следовал предписаниям религии, но в позаимствованном у кого-то молитвенном покрывале вместе со всеми прочитал кадиш на древнееврейском и спел погребальные песни на португальском, как когда-то это сделал его отец в ночь, когда были убиты его близкие. Потом Самуэль опустился на колени и зарыдал. Он отказался стричься, его волосы падали на плечи. Хотя Диас-младший выглядел грубым мужчиной, его единоверцы никогда не видели, чтобы кто-то проявлял такую скорбь.
Незамужние женщины, наблюдавшие за ним, были тронуты таким искренним проявлением эмоций. Как мужчина может испытывать столь глубокие чувства? Что вообще таится в его душе? Если бы они это узнали, им открылась бы великая тайна. Замужние женщины взирали на мужей с неодобрением, поскольку при виде такого чрезмерного проявления скорби те отводили глаза. Для них это было чересчур: давно забытая история, когда им было лет по тринадцать. Став мужчинами, они заперли свои чувства на ключ, чтобы справиться с жестокостью мира.
Казалось, в ту ночь дом на Мейден-лейн опустел. Самуэль разорвал свою одежду – так принято делать тем, кто оплакивает близких. Семь дней он просидел за порогом дома, плача до самой темноты, даже когда шел дождь. Красивое лицо Самуэля опухло, он перестал разговаривать, как и опасался его отец. Зато пил ром и никак не мог остановиться, с каждой новой порцией алкоголя делаясь все более молчаливым и угрюмым. Когда Самуэль наконец вернулся в дом, Мария принесла ему отцовское обручальное кольцо, надеясь, что это заставит его говорить. Самуэль, сощурившись, стал разглядывать его при свете камина.
– Есть причина, почему отец отдал это кольцо тебе, – сказал он.
– Он хотел, чтобы ты хранил его.
Самуэль Диас покачал головой. Он знал, как его отец смотрел на мир, и понимал значение этого подарка. Это кольцо было посланием, и Самуэль был признателен за него отцу, надеясь, что и Мария его примет.
– Нет, он хотел, чтобы ты взяла его себе.
Мария покачала головой.
– Это фамильная драгоценность. Я не смогу этого сделать.
– Если бы он хотел отдать его мне, надел бы на мою руку, – возразил Самуэль. – Нет, оно должно принадлежать тебе. Нам следует выполнить его пожелание. – Встав на колени перед Марией, он надел кольцо ей на палец. – Вот чего он хотел. Чтобы ты стала моей.
Мария не хотела его обижать.
– Этого не случится, если я не соглашусь, а я не могу, ты же знаешь почему.
– Но ведь ты уже согласилась! Послушай, ведь этого нельзя отрицать: отец считал нас мужем и женой. – Настаивая на своем, Самуэль ставил себя в дурацкое положение, но его это мало волновало. – Вот почему он отдал кольцо тебе согласно нашей традиции.
Мария пыталась стащить кольцо, но оно сидело плотно: даже когда она намазала его мылом, застревало на костяшке пальца. Это казалось невозможным – ведь ее рука была намного меньше, чем у Абрахама.
– Кольцо приходится впору тому, кому оно должно принадлежать, – сказал Самуэль.
– Хочешь мне надоесть?
Самуэль пожал плечами. Ему не приходило в голову, что он может быть надоедливым. Понятно, что его иногда называли и куда более ругательными словами.
– Я пытаюсь донести до тебя правду.
Утомившись от спора, они поднялись наверх. Кровать была мала, но это не имело значения. Посреди ночи пошел дождь, но он им не мешал. «Еще раз и больше никогда», – говорила она себе, но то была ложь, обжигавшая ей рот, хотя она и не произносила эти слова вслух. Он заметил, что она носит сапфир, и громко рассмеялся. Самуэль был уверен, что Мария принадлежит ему, по крайней мере в постели, когда она просила его не останавливаться. Но утром, когда они сидели за столом друг против друга и Самуэль попытался взять ее за руку, она ее отдернула. Мария полагала, что они заключили молчаливое соглашение: никакой любви, никаких обязательств, а о браке и речи быть не может. Самуэль более, чем кто-нибудь, должен ее понять, – ведь он был свидетелем ее казни.
– Прошлой ночью ты хотела, чтобы я был с тобой, – сказал Самуэль. – Одарила меня милостью по случаю смерти моего отца?
– Это было ошибкой, – ответила Мария.
– Из-за проклятия? – Он едва сдерживал гнев. – Какая идиотская выдумка!
– Потому что слова обладают властью, и их нельзя взять обратно.
Самуэль Диас был практичным человеком, но во время странствий наблюдал удивительные вещи, в достоверность которых трудно было поверить. Чудеса изменили его, убедив, что в этом мире все возможно. Он видел золотых львов, гревшихся на солнце на Варварийском берегу, китов с длинными изогнутыми рогами, плававших под водой, звезды, падавшие с неба, попугаев, говоривших как люди, целые облака розовых птиц на побережье Африки, которые разом взлетали, словно по команде. И еще одним чудом была эта темноволосая женщина, которой он хотел добиться, чего бы это ему ни стоило.
– Проклятие может быть снято, – сказал ей Самуэль, убежденный, что способ чудесного избавления не столь уж сложно отыскать.
Мария покачала головой. Нанести ему вред – такой риск она не могла себе позволить.
– Продай дом или оставь его себе. Я найду другое жилье.
Диас говорил часа два. Он хорошо умел это делать, к тому же ему было у кого учиться. Самуэль рассказывал о львах и нарвалах, розовых облаках из птиц в небе. Поведал о том, каково ему было стоять на опушке леса и наблюдать за ее казнью на Холме висельников. Он сказал, что его сердце давно готово разорваться, оно подобно птице, рвущейся из клетки, чтобы оказаться рядом с ней. В ответ она покачала головой: сделанного не изменишь. Ведьма, наложившая заклятие на саму себя, не может разорвать его путы силой собственной магии. Ни один ритуал, к которому она прибегнет, не устранит нанесенного вреда. Такое когда-то случилось с ее матерью, а теперь повторяется с ней. Только одна женщина могла бы разрушить силу этого проклятия и снять его, но Ханны Оуэнс уже нет в этом мире.
– Если твой ответ «нет», оставайся здесь, – сказал Диас. – А я уйду.
Самуэль жалел, что не сказал ей о своей любви еще до дня ее казни. Ах если бы он признался сразу, на Кюрасао, когда решил, что жизнь его подходит к концу, и воспринял эту женщину как посетившее его чудо! Они сидели за столом друг против друга, и он не спускал глаз с Марии, пытаясь в подробностях запомнить ее облик: темные волосы, серые глаза, черное траурное платье с перламутровыми пуговицами, которое она носила с тех пор, как исчезла дочь, ее шею, ногти на руках в форме луны, биение сердца, красивый рот. Он многого еще не успел ей рассказать – сотни, может быть, тысячи историй, и с болью думал, что, возможно, ему никогда не удастся этого сделать. Ему следовало рассказать, как он наткнулся на магнолию, упал на колени и плакал, ошеломленный ее красотой. Следовало признаться и в том, что, когда они были с ней на «Королеве Эстер», он мечтал, чтобы плавание продолжалось и Бостон так и не появился бы на горизонте. Она должна была узнать, как он беспокоился о ее судьбе в округе Эссекс и как волнуется о ней до сих пор.
Самуэль встал так поспешно, что стул пошатнулся и упал.
– Если ты велишь мне уходить, если ты действительно этого хочешь, на этот раз я не вернусь.
Мария Оуэнс отвела глаза – так он получил ответ.
Марии показалось, словно что-то пронзает ее насквозь, – это Самуэль выходил из дома и шел через сад. Мальва, сирень, подсолнечник, лаванда, тимьян – все эти растения, одно экзотичнее другого, он привез ей. Если бы Абрахам по-прежнему оставался с ними, у них еще оставался шанс: старик был не только умен, но и убедителен. Когда Самуэль вошел в сад, ему показалось, что он мельком увидел отца, сидевшего, откинувшись в своем любимом кресле, рядом с грядками бобов и латука, но то была лишь тень. Что ушло, то ушло. Земля была жирной, аккуратные ряды зеленевших растений наполняли воздух ароматом. Стояло подходящее время года, чтобы высадить дерево, привезенное с Сент-Томаса и забытое после возвращения. Его корни были завязаны в мешковину, листья все еще покрыты морской солью. Это не была магнолия, которая заставила бы самую своенравную женщину влюбиться, не важно, проклят он был или нет. Корни китайского ясеня приживутся не скоро, после того как опадут и распылятся красные цветки. Самуэль надеялся, что дерево выдержит прохладный климат Нью-Йорка, и всячески старался ему помочь, выбрав укромное место за сараем, где оно спасется от зимнего ненастья.