Пусть лучше десять подозреваемых, что они ведьмы, избегут приговора, чем одна невинная будет осуждена». Но взгляды одного человека, находившегося у власти, остались неизменными: это был главный обвинитель на процессах о колдовстве – назначенный в 1692 году Джон Хаторн.
Когда-то он был способен нырнуть в воду полностью одетым или стоять во дворе при луне и срывать яблоки с дерева. Когда Мария спросила Джона, почему тот ее бросил, он ответил, не вдаваясь в объяснения: «Люди меняются». Возможно, он считал это истиной, но кем ты был, тем остаешься навсегда. Людей может изменить несчастье или обстоятельства, как это случилось с Фэйт, но каждый несет свою душу, неизменную и вечную – свет, сердце, дыхание.
Доктор Ван дер Берг проскользнул мимо Марии, едва взглянув на нее. В этот момент единственной его заботой была пациентка, к которой он пришел с визитом. Он осмотрел девочку, затем прошел в кабинет, пригласив Марию следовать за ним, и закрыл дверь, чтобы поговорить с ней с глазу на глаз. На лбу доктора появились морщины, он выглядел озадаченно не из-за состояния пациентки – оно явно улучшилось, но скорее по причине отсутствия собственного четкого суждения.
– Полагаю, вы считаете меня глупцом. – Он смотрел на Марию уже с интересом.
– Вовсе нет. Я сталкивалась с этим заболеванием на Кюрасао, поэтому без труда его распознала. Невозможно узнать то, чего не видел.
Доктор был благодарен ей за проявленный такт, хотя и полагал, что в этом случае вел себя как невежественный осел. Он был известен высокомерием, уверен в своих обширных знаниях, но сейчас смирил гордыню и спросил, какой метод лечения применила Мария, и она рассказала ему о целебных средствах, которые носили практический характер. В их числе были: влажные салфетки, пропитанные уксусом из яблочного сидра, базиликовый чай с имбирем, бульон из рыбьих костей, – достаточно простые вещи, но самое важное лечебное средство – чай тава-тава, который она готова предоставить, если к доктору обратятся другие пациенты с этой болезнью.
– Поскольку она заболела на Арубе, когда жила у кузенов, то, скорее всего, заразилась от них. Инфекция передается через дыхание, – сделал вывод доктор.
– Нет, через укус насекомых. Это не похоже на оспу. Больной не может вас заразить.
– Как вас зовут? – спросил доктор, которому она все больше нравилась.
– Мария Оуэнс.
– А меня…
Она прервала его:
– Я знаю, кто вы, сэр. – Все в Нью-Йорке знали и уважали его: он дружил и с власть имущими, и с бедняками.
Доктор налил два бокала портвейна из стеклянного графина.
– Поздравляю вас, – сказал он. Доктор считал людей недалекими существами, но только не эту женщину. – Должен сказать, что я крайне заинтригован, каковы будут ваши дальнейшие действия.
Мария взглянула на руку доктора. Пока он говорил, его судьба менялась; она никогда не видела, чтобы это происходило настолько быстро. Затем она посмотрела на собственную ладонь – там происходило то же самое: узор полностью повторял рисунок линий руки доктора. Их встреча полностью изменила будущее.
«Судьба – то, что ты из нее делаешь, – говорила Ханна. – Можешь распорядиться ею наилучшим образом или позволить ей играть тобой по своему усмотрению».
Мария и доктор теперь были связаны друг с другом – намеренно, по выбору, по случайности. Так распорядилась судьба, но Мария вскоре убедится, что их отношения и дальше будут развиваться ей на благо. Чуть позже в тот вечер они распрощались, но это была не последняя их встреча.
Наблюдая за быстро выздоравливавшей дочкой Деккеров, Мария поняла, что хочет получить в качестве платы за лечение. Она догадалась, почему линии на ее ладони и на руке доктора изменились одинаково. В кабинете священника Мария нашла бумагу, перо и чернила и до самого утра сочиняла письмо, занявшее три страницы.
К полудню Аннеке уже сидела в кровати. Она проголодалась и попросила бульона из рыбных костей. С аппетитом сжевав намазанный маслом гренок, девочка почувствовала себя достаточно сильной, чтобы принять ванну и надеть чистую одежду. Мать Аннеке получила указания, что следует делать, если последует рецидив болезни. Выздоровление могло превратиться в постоянный бой, но девочка должна была его выиграть.
– Вам надо уходить? – спросила Ханна Деккер, когда Мария начала собирать вещи.
– У меня тоже есть дочь, – ответила Мария. – И вы теперь знаете, как нужно ухаживать за Аннеке. – Она спросила, нельзя ли поговорить со священником, прежде чем она уйдет домой.
– Я сказала, чтобы он дал вам все, что вы попросите. И я всегда буду в долгу перед вами, что бы вам ни понадобилось.
– Возможно, мне будет нужно то, чего он не ожидает услышать.
– Что бы это ни было, оно ваше, – заверила ее Ханна.
Женщины обнялись: они вместе прошли сквозь тьму и вышли к дневному свету. Справедливо, что, если ты кого-то спасаешь, он в какой-то мере принадлежит тебе, но столь же верно, что и ты принадлежишь ему. Он останется с тобой в снах и мыслях, а ты будешь жить в его памяти.
Мария спустилась по лестнице. Она давно не спала, не мылась, не ела и все же находилась в прекрасном настроении. Постучав в дверь кабинета и получив приглашение войти, она пригладила рукой волосы и открыла дверь. Мария вспомнила, как совсем еще девчонкой вдыхала дым, наблюдая, как сгорает все, что она знала и любила, и понимая, что Ханна спасла ее во второй раз. Именно тогда она дала себе клятву никогда не смотреть, как горит другая женщина.
– Мне сказали дать вам все, что вы попросите, – сказал Деккер, жестом приглашая Марию сесть напротив него. Он был безмерно ей благодарен и радовался, что тяжелое испытание позади и Мария Оуэнс покидает их дом. – Назовите вашу цену.
Мария положила на стол перед ним письмо. У нее был прекрасный почерк и изящный слог.
– Я хотела бы, чтобы это было доставлено по назначению.
Деккер взял письмо, но через мгновение в замешательстве поднял на нее глаза.
– Но оно ведь адресовано губернатору Фиппсу. Почему вы даете его мне?
– У нас с вами одни убеждения. Ни вы, ни я не хотим, чтобы вешали невиновных женщин.
Деккер удивленно посмотрел на нее, а затем обратился к письму. Начал внимательно его читать и уже не мог остановиться. Мария сидела в кресле с бархатной обивкой, изготовленном в Амстердаме: его ножки и подлокотники были выполнены в виде полированных деревянных лап с когтями с вкраплениями золотистых листьев. Она наблюдала, как внимание священника все возрастало по мере чтения. Две сотни женщин были арестованы и уже девятнадцать повешены на Холме висельников, один мужчина насмерть забит камнями. Мария слышала, что Элизабет Колсон и ее бабушка тоже сидят в тюрьме, ожидая приговора. А теперь и Фэйт, по всей вероятности, находилась в округе Эссекс, месте, смертельно опасном для женщин и девушек.
– Я бы не смог написать лучше, – сказал Деккер, дочитав письмо Марии. – Впечатлен вашей логикой и стилем. Письмо чрезвычайно убедительно. Но что мне делать с вашим посланием?
– Попросите доктора Ван дер Берга подписать это письмо и как собственное подать на рассмотрение губернатору Массачусетса. – Деккер изумленно взглянул на нее, озадаченный просьбой, а Мария продолжила объяснения: – Он ваш ближайший друг и думает так же, как мы. Мне кажется, он хороший человек и поступит правильно.
Деккер недовольно покачал головой, убежденный, что принуждать кого-то подписать письмо, сочиненное другим, – это обман, особенно если его автор – женщина.
Но Мария не собиралась сдаваться:
– Ему ведь не трудно поставить свою подпись под письмом, которое, скажем, переписано по его просьбе. Даже если вам кажется, что вы совершаете дурной поступок, это не столь важно. Мы выше этого. Ваша жена сказала, что вы должны исполнить мое желание, каким бы оно ни было. Если вы не поможете мне с доктором, я заберу вашу дочь.
– Простите, не понял.
Мария уже повернулась, чтобы выйти из комнаты, и священник последовал за ней. Будь он менее благовоспитанным человеком, схватил бы ее за руку.
– Вы, наверно, пошутили, – сказал Деккер.
– Все, что я захочу, – напомнила ему Мария. – Ваша жена не станет этого отрицать. Я спасла девочку от смерти, и ее жизнь теперь принадлежит мне. Пошлите ее в мой дом.
– Она наша дочь, – сказал священник, шокированный подобным поворотом разговора. – Я могу добиться вашего ареста. – Посмотрев в серые глаза Марии Оуэнс, он убедился, что она не испугалась. – Мои слова не просто угроза.
– Вы многое можете сделать. И все же, я надеюсь, вы поговорите с доктором Ван дер Бергом. И я хотела бы поехать вместе с ним в Бостон. Думаю, он не станет возражать.
Мария пошла домой и собрала все необходимое. Джек Финни присмотрит за хозяйством, скорее всего, ее долго не будет, а может случиться, что она и вовсе не вернется. Мария побросала одежду в небольшую сумку, дорожный сундук заполнила лекарственными травами, черенками и луковицами растений, завернутыми в коричневую бумагу. Самой ценной вещью был ее гримуар, который она положила в дамскую сумочку. Мария пошла в комнату Фэйт и собрала для нее немного одежды, а потом, очутившись под властью эмоций, присела на ее постель. Женщина взяла в руки куклу, которую Самуэль Диас изготовил на борту «Королевы Эстер», когда ему казалось, что он умрет, хотя Мария поклялась, что этого не случится.
«Ты веришь мне?» – однажды спросила она.
«А должен?» – ответил он.
Мария взяла куклу с собой, и, когда засовывала в сумку, ткань порвалась. Игрушка была из прочной парусины, но наспех сшитая и грубо сделанная. Самуэль Диас просил Марию не терять ее, и она хранила куклу тринадцать лет. Тогда ей было шестнадцать, а теперь почти тридцать. Когда кукла развалилась в ее руках, Мария расплакалась. Она не должна была давать волю чувствам, но Самуэль Диас снова и снова заставлял ее лить слезы. Возможно, она унаследовала эту черту у отца-актера, который умел плакать по ходу действия пьесы. Слезы Марии были горячими, они прожигали парусину насквозь. Кукла распалась на две части; внутри оказался маленький синий мешочек с вышитыми на нем буквами «СД». Вытряхнув содержимое, Мария обнаружила, что держит в руке семь небольших бриллиантов.