– Жуть какая!
– Дело в том, что я совсем не боялась. Мне всегда было жаль упыря: он же не виноват, что стал нечистью! Но кто в это поверит, когда такие, как моя бабушка, твердят обратное? – Я подняла глаза на Йосека. – Поэтому я начала придумывать историю об упыре, который был не таким уж злым, как все думали. По крайней мере, не таким жестоким, как люди, которые пытались его уничтожить. И уж точно не в глазах девушки, которая начинает в него влюбляться… пока не понимает, что он, похоже, убил ее отца.
– Ничего себе! – восхитился Йосек.
Я засмеялась.
– Ты рассчитывал на любовную историю?
– Гораздо больше, чем на такие ужасы, – признался он.
– Дара говорит, что мне следует смягчить краски, или никто не станет это читать.
– Но ты же не веришь…
– Нет, – ответила я. – Людям приходится переживать свои страхи. Если они не будут их переживать, то как смогут оценить безопасность?
Лицо Йосека медленно расплылось в улыбке. В это мгновение он показался мне очень красивым. По крайней мере, таким же красивым, как герр Бауэр. Или еще красивее.
– Понятия не имел, что в Лодзи есть свой Януш Корчак.
Я поиграла ложечкой.
– Значит, я не кажусь тебе сумасшедшей? Девушка, которая пишет подобные романы…
Йосек наклоняется ближе.
– По-моему, это гениально. Я понимаю, что ты пишешь. Это не просто сказка, это ведь аллегория, верно? Эти упыри… они как евреи. Для большинства они кровопийцы, темное и пугающее племя. Их нужно бояться, сражаться с ними любым оружием, крестами и святой водой. А рейх, который поставил себя на сторону Господа, избрал себе миссию – избавить мир от чудовищ. Но упыри вечны. Что бы они ни пытались с нами сделать, мы, евреи, слишком долго были рядом, чтобы нас можно было забыть. Стереть с лица земли.
Однажды на занятии у герра Бауэра я допустила ошибку в сочинении: перепутала одно немецкое слово с другим. Я писала о достоинствах приходского образования и хотела написать «Achtung», что значило «внимание, уважение». Но вместо него написала «ächtung», что означало «объявление вне закона». Как вы понимаете, это совершенно изменило смысл моего сочинения. Герр Бауэр попросил меня остаться после занятий, чтобы обсудить проблему отделения церкви от государства и то, каково быть еврейкой в католической школе. В то время я не обиделась, поскольку даже не обращала внимания на то, что отличаюсь от других учеников, и еще радовалась тому, что смогла провести с герром Бауэром полчаса наедине, разговаривая на равных. Конечно, то, что герр Бауэр счел тонким пониманием предмета, было ошибкой, а не озарением… Но признаваться в этом я не собиралась.
Как и сейчас не собиралась признаваться, что, когда писала свою историю, ни на секунду не думала о политической подоплеке. Если честно, я представляла Аню и отца евреями, как и я сама.
– Да уж, – протянула я, пытаясь перевести толкование Йосека в шутку. – Похоже, от тебя ничего не утаишь.
– Минка Левина, ты нечто особенное! – заявил он. – Я никогда не встречал такой девушки, как ты. – Он переплел свои пальцы с моими, поднес мою руку к губам и поцеловал, неожиданно став галантным.
Это были старомодные, какие-то рыцарские слова, и я вздрогнула. Попыталась запомнить свои ощущения, которые внезапно стали ярче – вплоть до электрического света, который танцевал на моей ладони, как летом молния в поле. Мне хотелось рассказать Даре все до мельчайших подробностей. Хотелось вписать это в свою историю.
Не успела я составить в уме перечень воспоминаний, как Йосек обхватил мою голову ладонями, притянул к себе и поцеловал.
Это был мой первый поцелуй. Я чувствовала пальцы Йосека на своем затылке, его колючий свитер под своей рукой. Мое сердце – словно фейерверк: когда его наконец-то подожгли, весь порох должен был куда-то деваться.
– Что ж… – через секунду протянул Йосек.
Я откашлялась и оглянулась на других посетителей. Думала, что окружающие будут на нас таращиться, но нет, все были заняты своими разговорами, жесты разрезали сигаретный дым…
Я на секунду представила себя с Йосеком… Мы живем за границей, работаем за одним столом. Вот он сидит, закатав по локти рукава белой рубашки, и яростно печатает статью, чтобы успеть в срок. А вот я – грызу кончик карандаша, добавляя последние штрихи к своему первому роману.
– Йосек Шапиро! – воскликнула я, отстраняясь. – Что на тебя нашло?
Он засмеялся.
– Наверное, всему виной эти разговоры о чудовищах и влюбленных в них дамах.
Дара советовала мне изображать недотрогу. Уйти, заставить Йосека бежать следом… Для Дары любые отношения – игра. Я уже устала от попыток постичь ее правила.
Не успела я ответить, как двери кафе распахнулись и в зал ворвались солдаты СС. Они начали избивать посетителей дубинками и переворачивать стулья прямо с сидящими на них людьми. Упавших на пол стариков топтали и били ногами, женщин отбрасывали к стене.
Я застыла на месте. Я уже оказывалась рядом с солдатами, когда те проходили мимо, но никогда не бывала в такой ситуации. Они выглядели огромными, неуклюжими животными в тяжелой зеленой шерстяной форме. Стиснутые кулаки и серебристые глаза, блестящие, словно слюда. От них пахло ненавистью.
Йосек толкнул меня к кухонной двери.
– Беги, Минка! – прошептал он. – Беги!
Я не хотела оставлять его одного и схватила за рукав, пытаясь потащить за собой, но за другую руку его уже держал солдат. Последнее, что я увидела, прежде чем повернулась и сломя голову бросилась бежать, – удар, после которого из сломанного носа и рассеченного виска Йосека брызнула кровь, а сам он рухнул на пол.
Солдаты вытаскивали посетителей из кафе и заталкивали их в машины. Я выбралась через окно кухни и, насколько могла естественно, пошла в противоположном от «Астории» направлении, а когда почувствовала, что удалилась на безопасное расстояние, бросилась бежать. Я подвернула ногу из-за туфель на каблуках, поэтому сбросила их и бежала дальше уже босиком, хотя на дворе стоял октябрь и ноги ужасно мерзли.
Я продолжала бежать, даже когда в боку закололо, даже когда распугала, словно голубей, стайку маленьких попрошаек. И побежала еще быстрее, когда женщина, толкающая тележку с овощами, схватила меня за руку, чтобы узнать, все ли у меня в порядке. Я бежала полчаса, пока не оказалась в булочной отца. Баси за кассой не было – наверное, пошли с мамой за покупками, – но колокольчик над дверью зазвонил, поэтому отец сразу узнал, что кто-то пришел.
Он вышел из кухни – широкое лицо блестело от жара каменной печи, борода была в муке. Его хорошее настроение мгновенно испарилось, когда он увидел мое лицо: потекший от слез макияж, босые ноги и растрепанные волосы.
– Минуся, – воскликнул он, – что случилось?
И я, которая мнила себя писательницей, не могла найти слов не только для того, чтобы описать, что произошло, но и просто сказать, что все изменилось, – как будто Земля немного сошла с орбиты, стесняясь Солнца, поэтому нам теперь придется учиться жить в темноте.
Всхлипнув, я бросилась отцу в объятия. Я изо всех сил пыталась быть космополитом, а оказалось, что больше всего я хотела остаться маленькой девочкой.
Но в одно мгновение я повзрослела.
В тот вечер мир перевернулся с ног на голову – меня не наказали. В другое время меня бы отправили в комнату без ужина и по крайней мере на неделю запретили бы видеться с Дарой. Разрешили бы только в школу ходить. Но когда мама услышала, что произошло, она крепко прижала меня к себе и уже не спускала с меня глаз.
Прежде чем выйти из дому, папа, крепко обняв меня, окинул взглядом улицу, как будто боялся, что в любую минуту из переулка могут выскочить враги (а разве он мог ожидать другого после того, что я ему рассказала?), и мы отправились к отцу Йосека на работу. Мой отец познакомился с ним в синагоге.
– Хаим, – серьезно сказал он. – У нас новости.
Он попросил меня все рассказать отцу Йосека – начиная с того момента, как мы пришли в кафе, и до той минуты, когда я увидела, как солдат бьет Йосека железным прутом. Я заметила, как его отец побледнел, увидела, как его глаза наполнились слезами.
– Они увозили людей на грузовике, – сказала я. – Не знаю куда.
На лице мужчины отразилась борьба – надежда боролась со здравым смыслом.
– Вот увидишь, – негромко сказал отец. – Он обязательно вернется.
– Да, – кивнул Хаим, как будто хотел убедить себя самого. Потом поднял голову и словно удивился, что мы продолжаем здесь стоять. – Мне пора. Я должен рассказать все жене.
Когда после обеда пришла Дара, чтобы узнать, как прошло мое свидание с Йосеком, я попросила маму, чтобы она извинилась от моего имени, сославшись на мое плохое самочувствие. В конце концов, это была правда. Само свидание настолько померкло перед огненной бурей событий, что я уже не помнила, как же оно, собственно, прошло.
Папа в тот вечер только поковырялся в тарелке и после того, как посуда была вымыта, куда-то ушел. Я сидела в кровати, плотно зажмурившись, и спрягала немецкие глаголы. «Ich habe Angst. Du hast Angst. Er hat Angst. Wir haben Angst». («Я боюсь. Ты боишься. Он боится. Мы боимся»).
Wir haben Angst.
В комнату вошла мама и села рядом со мной.
– Думаешь, он жив? – задала я вопрос, который никто не решался произнести вслух.
– Ох, Минуся, – вздохнула мама. – У тебя богатое воображение.
Но руки ее дрожали, и она попыталась скрыть это, потянувшись за щеткой на прикроватной тумбочке. Она нежно повернула меня так, чтобы я сидела спиной к ней, и принялась расчесывать мои волосы, как расчесывала, когда я была маленькой.
Из информации, которая поступала короткими, как орудийные залпы, порциями, мы узнали, что в тот вечер СС захватили в «Астории» человек сто пятьдесят. Они увезли их в штаб, допрашивали отдельно женщин и мужчин, избивали их железными прутами и резиновыми дубинками, ломали им руки и пальцы и требовали выкуп в размере нескольких сотен марок. Те, у кого с собой денег не было, должны были назвать имена тех, у кого они были. Эсэсовцы застрелили сорок шесть человек, пятьдесят освободили за выкуп, остальных отправили в тюрьму в Радогощ.