Родители пытались защитить меня и делились только частью информации о Aussiedlungin (выселениях). «Сохраняй достоинство в любой ситуации, – учила меня мама. – Будь добра к людям, а потом уже заботься о себе. Пусть окружающие чувствуют, что их судьба тебе не безразлична». Отец велел мне спать в сапогах.
Лишь через несколько часов я забрала скудный паек, который полагался нам на две недели. К этому времени ноги мои превратились в ледышки, ресницы слиплись. Дара дышала на руки, пытаясь их согреть.
– Конечно, не лето, – сказала она, – зато меньше вероятность, что молоко скиснет.
Я проводила ее немного: до поворота на другую улицу, где она жила.
– Чем завтра займемся?
– Не знаю, – ответила Дара. – Может, по магазинам прогуляемся.
– Только сначала чаю зайдем выпить.
Дара улыбнулась.
– Минка, честное слово, ты когда-нибудь перестанешь думать о еде?
Я засмеялась и повернула за угол. Одна я шла быстрее, пряча глаза от проходящих мимо солдат и даже знакомых. Слишком тяжело стало смотреть на людей. Казалось, можно упасть в их пустые глаза и уже никогда оттуда не выбраться.
Когда я добралась до квартиры, перепрыгнув через отсутствующую деревянную ступеньку, – ее сожгли еще в декабре – то сразу заметила, что дома пусто. По крайней мере, ни света, ни признаков жизни не было.
– Есть здесь кто? – окликнула я, вошла и поставила полотняный мешок с провиантом на стол.
Отец сидел на стуле, обхватив голову руками. Кровь сочилась сквозь его пальцы.
– Папа! – воскликнула я, подбежала и убрала его руку, чтобы осмотреть рану. – Что случилось?
Он смотрел на меня невидящими глазами.
– Они забрали ее… – Голос его оборвался. – Они забрали твою маму.
Оказалось, что необязательно быть в списке, чтобы тебя депортировали. Или, возможно, мама получила свое «приглашение на свадьбу» и решила ничего нам не рассказывать, чтобы не волновать. Всего мы не знали; единственное, что нам было известно: отец вернулся с работы домой и застал в гостиной солдат СС, которые орали на мою маму и дядю. К счастью, Бася унесла Меира на прогулку, и ее дома не было. Мама бросилась к отцу, но его ударили прикладом винтовки, и он упал без сознания. Когда очнулся, мамы уже не было.
Отец рассказал мне это, пока я обрабатывала рану у него на лбу. Потом он усадил меня на стул, опустился на колени, снял с моей левой ноги сапог и ударил каблуком об пол. Тот отскочил, открылся тайничок с золотыми монетами. Папа достал их.
– В другом сапоге есть еще, – сказал он, словно пытаясь убедить себя, что поступает правильно.
Потом опять надел сапог мне на ногу, взял меня за руку и повел на улицу. Несколько часов мы бродили по гетто, пытаясь узнать, кто занимается депортацией. Люди шарахались от нас, как будто несчастье заразно. Солнце опускалось все ниже и ниже, пока не разбилось о крыши домов, словно желток.
– Папа, – напомнила я, – скоро начнется комендантский час.
Но он, казалось, меня не слышал. Я испугалась, что отец решил: если он не сможет найти маму, ему незачем жить.
Очень скоро нас арестовал патруль СС. Один из полицейских ткнул пальцем в отца и завопил:
– Убирайся с улицы!
Но отец продолжал приближаться к нему, протягивая монеты на ладони. Солдат прицелился.
Я прикрыла собой отца.
– Пожалуйста! – взмолилась я по-немецки. – У него в голове помутилось.
Второй патрульный шагнул вперед, положил руку на плечо товарища, и тот опустил пистолет. Я опять смогла дышать.
– Was ist los? – спросил он. («В чем дело?»)
Отец взглянул на меня. На его лице читалась такая мука, что мне было больно смотреть ему в глаза.
– Спроси, куда ее увели.
Я послушалась. Объяснила, что мою маму и дядю сегодня увели из дома солдаты, и мы пытаемся их разыскать. Потом отец заговорил на международном языке: начал совать золотые монеты в защищенную перчаткой руку солдата.
В свете уличных фонарей ответ полицейского обрел форму. Слова заполнили все пространство между нами.
– Verschwenden Sie nicht ihr Geld![40] – рявкнул он и швырнул монеты на камни. Потом кивнул в сторону нашего дома – напомнил о том, что мы нарушаем комендантский час.
– Мое золото ничем не хуже, чем у остальных! – гневно крикнул им в спину отец. – Мы найдем кого-нибудь другого, Минка, – пообещал он. – Обязательно найдется в гетто солдат, готовый за деньги поделиться информацией.
Я опустилась на колени и собрала блестевшие на булыжной мостовой монеты.
– Да, папа, – ответила я, зная, что это неправда. Потому что поняла, что сказал солдат.
«Не тратьте понапрасну деньги».
На следующий день после маминого исчезновения я отправилась на работу. Несколько девушек отсутствовали, остальные плакали над нашивками. Я села за печатную машинку, попыталась погрузиться в требования-заказы, но ничего не получилось. Когда я сделала опечатку пятый раз подряд, то ударила кулаком по клавишам, и они одновременно взлетели вверх, печатая строку какой-то чепухи, словно весь мир начал говорить одновременно.
Герр Фассбиндер вышел из своего кабинета и застал меня в слезах.
– Ты расстраиваешь других девочек, – заявил он.
Еще бы! Я видела, как некоторые таращатся на меня через окно, которое отделяло мой стол от цеха.
– Иди сюда.
Я прошла в его кабинет и села, как садилась, собираясь записывать под диктовку.
Герр Фассбиндер не стал делать вид, что ничего не знает о вчерашнем Aussiedlung. И не начал успокаивать меня. Просто протянул носовой платок.
– Сегодня будешь работать здесь, – сказал он и вышел, закрыв за собой дверь.
Пять дней я двигалась на работе, как автомат, а потом дома – как привидение, молча ухаживая за отцом, который перестал есть и все время молчал. Бася кормила его с ложечки бульоном, как кормила Меира. Я понятия не имела, как папа выстаивает смену в пекарне, и решила, что его товарищи делают за него то, что он не способен сделать сам. Я не знала, что хуже: в одно мгновение потерять мать или постепенно терять отца.
Однажды вечером, возвращаясь с фабрики, я почувствовала за собой тень – она дышала мне в спину, словно дракон! – однако, оборачиваясь, не видела никого, кроме изможденных соседей, которые спешили попасть домой и закрыть за собой дверь, пока беда не вползла к ним через порог. Тем не менее я не могла отделаться от ощущения, что меня преследуют. Страх все нарастал, удваивался, увеличивался, заполнял каждую клеточку мозга – так поднималось папино тесто, если дать ему достаточно времени. Сердце бешено колотилось. Я ворвалась в квартиру, которая стала неуютной, когда обе мои кузины исчезли, – как будто мы незаконно заняли жилплощадь, а не находились там на правах гостей.
– Бася! – крикнула я. – Папа!
Но, как обычно, мне не повезло: я была дома одна.
Я размотала шарф, расстегнула пальто, но снимать не стала, потому что в квартире отопления не было. Потом сунула в рукав нож – так, на всякий случай.
Из одной спальни – той, где жили мои троюродные сестры, когда мы только переехали, – раздался шум. Я, насколько могла тихо в своих тяжелых ботинках, прокралась по коридору и заглянула в открытую дверь. Одно из оконных стекол было разбито. Я огляделась в поисках камня, но ничего похожего на полу не валялось. Я опустилась на колени и принялась руками сгребать осколки в подол юбки.
Там… Ничего мне не показалось! Краем глаза я заметила метнувшуюся тень.
Я вскочила, стекло с грохотом посыпалось на пол. Я рванула дверь спальни и увидела за ней высокого худого парня, который разбил окно, чтобы спрятаться в квартире. Я выхватила нож из рукава, удерживая его в углу.
– У нас ничего для тебя нет! – воскликнула я. – Ни еды. Ни денег. Уходи!
У парня были глаза как блюдца, рваная и обтрепанная одежда. В отличие от нас, голодающих, у него под рубашкой бугрились мышцы. Он шагнул вперед.
– Стой, или я убью тебя! – воскликнула я и в ту секунду поняла, что способна на это.
– Я знаю, что случилось с твоей мамой, – произнес он.
Я, выдумавшая историю о живом мертвеце, который влюбился в обычную девушку, поверить не могла в те невероятные вещи, что рассказывал парень. Звали его Герш, он был с моей мамой в товарном поезде, который отправили из гетто. Поезд проехал от Лодзи в сторону Коло километров семьдесят, потом всех пересадили в другой состав, который поехал по узкоколейке до Поверче. Когда они приехали, день уже клонился к вечеру, и ночь они провели на заброшенной мельнице в нескольких километрах от города.
Там Герш и познакомился с моей мамой. Она рассказала, что у нее есть дочь – его ровесница, сказала, что волнуется за меня. Мама надеялась, что найдет способ передать весточку в гетто. Еще она спросила, есть ли у Герша там семья.
– Она напомнила мне мою маму, – признался Герш. – Моих родителей забрали во время второй волны выселения. Я надеялся, что нас повезут на работу в то же место, и мы встретимся.
Мы сидели всей семьей: Бася, я и отец, который цеплялся за каждое сказанное Гершем слово. В конце концов, если он здесь, возможно, и мама скоро вернется?
– Продолжай, продолжай! – торопил он.
Герш уставился на коросты на своих руках, губы его задрожали.
– На следующее утро солдаты разделили нас на небольшие группки. Твоя мама с одной группой села в грузовик, а я с еще десятью высокими и крепкими парнями поехал в другом. Мы остановились у большого каменного особняка. Нас отвели в подвал. Все стены его были исписаны, а одно предложение было на идиш: «Тот, кто сюда войдет, живым отсюда не выйдет». Еще там было забитое досками окно… – Герш тяжело сглотнул. – Через него было слышно, что происходит на улице. Подъехал другой грузовик, и один из немцев сообщил тем, кого привезли, что их отправляют на Восток на работы. Но сперва они обязаны вымыться и надеть чистую одежду, которую даже обработали от паразитов. Сидящие в грузовике зааплодировали, и несколько минут спустя мы услышали, как мимо подвального ок