К вечеру у меня кружилась голова. В отличие от склада, в обед меня не кормили. Какой бы жидкой и маленькой ни была порция – все равно еда. Когда гауптшарфюрер вернулся после очередной инспекции по «Канаде» с кексом и кофе, в животе у меня заурчало так громко, что я поняла: он это услышал.
Почти сразу раздался стук в дверь, и я подскочила на стуле. Гауптшарфюрер пригласил посетителя войти. Я не сводила глаз со страницы, которую печатала, но мгновенно узнала голос начальника лагеря.
– Что за день! – воскликнул он, рывком открывая дверь. – Идем, мне нужно успокоиться в столовой, а то перекличку я не вынесу.
У меня волосы зашевелились на затылке. Он с трудом выносит перекличку?
Его взгляд остановился на мне. Я, склонив голову, прилежно печатала.
– Ну-с, а это что такое?
– Райнер, мне нужна секретарша. Я говорил тебе об этом еще месяц назад. С каждым днем количество бумаг, которые нужно разобрать, неуклонно растет.
– Я обещал тебе решить этот вопрос.
– Слишком долго решаешь. Можешь написать на меня рапорт, если хочешь. – Он пожал плечами. – Я взял дело в свои руки.
Начальник лагеря обошел вокруг стола.
– И взял на работу одну из моих работниц?
– Одну из своих работниц, – поправил гауптшарфюрер.
– Без моего разрешения.
– Ради бога, Райнер… Найдешь другую. Эта, как оказалось, свободно владеет немецким.
– Wirklich? – удивился он. («Серьезно?»)
Он обращался ко мне, но поскольку я сидела к ним спиной, то не знала, ожидает ли он ответа. Внезапно я получила чем-то по затылку, упала со стула на колени и сжалась.
– Отвечай, когда к тебе обращаются! – Надо мной с поднятой рукой стоял лагерфюрер.
Гауптшарфюрер перехватил руку, пока тот не нанес очередной удар.
– Я бы попросил, чтобы ты предоставил мне право наказывать моих работников.
Глаза лагерфюрера заблестели.
– Ты сейчас обращаешься к старшему по должности, Франц?
– Нет, – ответил гауптшарфюрер. – Я обращаюсь к брату.
Напряжение тут же спало, словно его ветром сдуло.
– Значит, надумал завести себе игрушку? – засмеялся начальник лагеря. – Ты не первый, кто на это решился, хотя мне непонятен твой выбор, когда вокруг полно готовых на все настоящих немецких красавиц.
Я робко присела на стул и провела языком по зубам, чтобы удостовериться, что ни один не выбит. Неужели этого гауптшарфюрер добивается? Неужели меня привели сюда, чтобы я стала его подстилкой?
Такого наказания я никак не ожидала.
До этого я не слышала, чтобы офицеры насиловали узниц. И не потому, что они такие джентльмены, – подобные отношения были против правил, а эти люди четко следовали правилам. К тому же мы еврейки, а потому сексуально совершенно не привлекательны. Лечь с одной из нас в постель – все равно что лечь с бревном.
– Давай обсудим это в столовой, – предложил гауптшарфюрер.
Остатки кекса лежали на столе.
Проходя мимо, герр Диббук приказал:
– Убери со стола, пока меня не будет.
Я кивнула и отвернулась. Я чувствовала, как начальник лагеря взглядом шарит по моему лицу, по костлявому телу под робой.
– Запомни, Франц, – предупредил он, – бродячие собаки кусаются.
На этот раз гауптшарфюрер не оставил надзирателя присматривать за мной, просто запер меня в кабинете. От такого доверия мне стало не по себе. Интерес, проявленный к моей истории… Известие о том, что я его новая секретарша и могу весь день сидеть в тепле сейчас, когда зима не за горами… Да, такую работу, как ни крути, тяжелой не назовешь. Почему он так добр ко мне, если собирается изнасиловать?
Эта мысль камнем ударила мне в голову.
Этому не бывать! Я перережу себе горло ножом для бумаги, но не допущу никаких отношений с эсэсовцем.
Я мысленно поблагодарила Арона, ставшего моим первым мужчиной. Этому немцу не достанется такая честь.
Я подошла к его столу. Как давно я не пробовала кекс! Иногда отец пек их из муки грубого помола и мельчайшего белого сахара. Этот был из темной муки, со смородиной.
Я прижала пальцы к вощеной бумаге, собрала все крошечки. Половину сложила в оторванный уголок бумажки и спрятала за пояс робы – поделюсь с Дарой. Потом облизала пальцы. И от вкуса едва не упала. Допила последние глотки кофе. Аккуратно опустила бумажку в корзину для мусора и насухо вытерла чашку.
И тут же запаниковала. А если это не жест доверия, а очередная проверка? А если он вернется, решит проверить мусор и заметит, что я украла его еду? Я мысленно проиграла развитие событий. Входят оба, и начальник лагеря говорит: «Я же предупреждал тебя, Франц!» А гауптшарфюрер пожмет плечами и отдаст меня брату – чтобы наконец меня настигло наказание, которого я жду с самого утра. Если кража фотографий погибших – это плохо, то кража еды, которая принадлежит немецкому офицеру, – намного хуже.
Когда гауптшарфюрер отпер дверь кабинета и вошел – один! – я так разнервничалась, что зубы стучали. Он бросил на меня сердитый взгляд.
– Замерзла? – От него пахло пивом.
В мусорную корзину он заглядывать не стал. Огляделся, присел на угол стола и взял стопку фотографий.
– Это я должен конфисковать. Ты меня понимаешь?
– Да, – прошептала я.
Я не сразу поняла, что он мне протягивает. Маленький блокнот в кожаной обложке и авторучка!
– Взамен бери это.
Я нерешительно взяла подарки. Ручка была тяжелая. Я держалась изо всех сил, чтобы не поднести блокнот к носу, не вдохнуть запах бумаги и кожи.
– Такой обмен тебя устроит? – сухо поинтересовался он.
Как будто у меня был выбор!
Готова ли я продать свое тело, чтобы получить пищу для ума? Потому что именно такой договор он предлагал – или, по крайней мере, на это намекал его брат. За эту цену я смогу писать все, что захочу. И получу работу, за которую любая готова была бы убить.
Когда я промолчала, он вздохнул и встал.
– Идем! – велел он.
Я опять задрожала, настал мой черед расплачиваться. Я скрестила руки на груди и прижала к себе блокнот, гадая, куда же он меня поведет. Наверное, туда, где живут офицеры.
Я смогу. Мысленно я улечу куда-нибудь далеко. Закрою глаза и буду думать об Ане и Александре, о мире, которым могу управлять. Так же, как моя история успокоила Дару, как она утешила остальных в бараке, я воспользуюсь ею, чтобы отключиться.
Я стиснула зубы, когда мы вышли на улицу. И хотя дождь прекратился, повсюду стояли огромные лужи. Гауптшарфюрер в тяжелых сапогах шагал прямо по ним, я пыталась не отставать. Но вместо того, чтобы повернуть в другой конец лагеря, где жили офицеры, он повел меня ко входу в барак. Женщины, которые уже вернулись с работы, ждали переклички.
Гауптшарфюрер вызвал старосту блока, которая тут же начала заискивающе улыбаться.
– Эта заключенная теперь будет работать у меня, – сообщил он. – Блокнот, который она держит, и ручка принадлежат мне. Если они пропадут, вы лично будете отвечать передо мной и начальником лагеря. Ясно?
Зверюга молча кивнула. За ее спиной повисло звенящее молчание – любопытство, которое снедало остальных, стало осязаемым. Гауптшарфюрер повернулся ко мне:
– К завтрашнему дню еще десять страниц!
И затем, вместо того чтобы увести меня к себе на квартиру и изнасиловать, он ушел.
Зверюга презрительно усмехнулась.
– Пока что он тебя защищает, но, когда устанет от того, что у тебя между ногами, найдет себе другую.
Я протиснулась мимо нее к Даре.
– Что он с тобой сделал? – спросила она, хватая меня за руку. – Я целый день места себе не находила.
Я устало присела, пытаясь переварить все, что произошло; этот странный поворот событий.
– Абсолютно ничего, – ответила я. – Никакого наказания. Меня даже повысили, потому что я знаю немецкий. Я работала у офицера, он цитировал стихи и попросил написать продолжение истории об упырях.
Дара нахмурилась:
– Что ему нужно?
– Не знаю, – призналась я, не скрывая недоумения. – Он меня и пальцем не тронул. И смотри… – Я достала крошки от кекса, которые спрятала за пояс, и протянула ей. – Он оставил это мне.
– Он отдал тебе еду? – выдохнула Дара.
– Не совсем так. Но он не доел.
Дара попробовала кекс. Прикрыла глаза… Настоящее блаженство! Но через мгновение она вперила в меня пристальный взгляд.
– Минка, черного кобеля не отмоешь добела.
На следующее утро после переклички я явилась в кабинет гауптшарфюрера. Его самого на месте не оказалось, но меня ожидал младший офицер, который и открыл мне дверь. Я вошла. Скорее всего, герр Диббук в «Канаде», инспектирует склады, где трудятся Дара и остальные узницы.
Рядом с печатной машинкой на импровизированном столе лежала кипа документов, которые должны быть напечатаны.
На спинке стула висел женский вязаный кардиган.
Так и повелось, что каждое утро я являлась в кабинет гауптшарфюрера. Он обходил бараки «Канады», меня уже ждала работа. В обед гауптшарфюрер приносил еду из главного корпуса в свой кабинет, часто это были две порции супа или лишний кусок хлеба. Он никогда не съедал всего, просто оставлял на столе и уходил, отлично зная, что я все доем.
Каждый день, пока он обедал, я читала вслух то, что написала за ночь. Потом он задавал вопросы: знала ли Аня, что Дамиан пытается подставить Александра? Мы увидим когда-нибудь, как Казимир совершает убийство?
Но больше всего вопросов он задавал об Александре.
Любовь к брату и любовь к женщине – это разные чувства? Можно ли пожертвовать одним ради другого? Чего стоило Алексу скрывать, кто он есть на самом деле, ради спасения Ани?
Даже Даре я не могла признаться в том, что с нетерпением жду следующего дня, особенно обеда. Казалось, лагерь исчезал, когда я читала гауптшарфюреру. Он слушал так внимательно, что я напрочь забывала, что за этими стенами надзиратели издеваются над заключенными, что людей душат в газовых камерах, «душевых», а потом складывают их тела, как дрова, в крематории. Когда я читала свое творение, растворялась в истории, то могла оказаться где угодно: в своей спальне в Лодзи, у двери класса герра Бауэра; могла записывать свои мысли, делиться горячим шо