Я еще острее чувствую себя неудачницей.
Какой наивной я была, когда думала, что «Хлеб наш насущный» не сможет существовать без меня и моих рецептов! Теперь я вижу, как ошибалась. Возможно, что-то и стало другим, но в общем и целом я оказалась вполне заменимой. Возможно, все получилось так, как мечталось Мэри, а я навсегда останусь на обочине.
Я поднимаюсь по ступеням для покаянных молитв и вижу, что она стоит на коленях в зарослях аконита и, натянув резиновые перчатки до локтей, вырывает сорняки.
– Я рада, что ты заглянула. Как раз думала о тебе. Как твоя голова? – Она смотрит на оставшиеся после аварии синяки, которые я прикрыла волосами.
– В порядке, – отвечаю я. – Рокко говорит, что хлеб с Иисусом продолжает привлекать посетителей.
– Наверняка пятистопным ямбом…
– Такое впечатление, что у Кларка работа спорится.
– Так и есть, – прямо отвечает Мэри. – Но, как я уже говорила, он – это не ты. – Она встает и крепко меня обнимает. – Ты уверена, что с тобой все в порядке?
– Физически – да. А в душе? Не знаю, – признаюсь я. – Оказалось, что с бабушкой случилась беда.
– Ох, Сейдж, мне очень жаль… Я могу чем-то помочь?
И хотя представить, что бывшая монахиня окажется замешанной в дело об узнице концлагеря, пережившей холокост, и бывшем нацисте, – скверная шутка, именно для этого я и пришла в булочную.
– Честно говоря, поэтому я здесь.
– Чем могу, помогу, – обещает Мэри. – Сегодня же начну молиться за твою бабушку.
– Все в порядке – я к тому, что, если хочешь, можешь молиться, – но я надеялась на часок занять кухню.
Мэри кладет руки мне на плечи.
– Сейдж, – говорит она. – Это твоя кухня.
Через десять минут духовка уже разогревалась, на талии у меня был завязан фартук, а руки – по локти в муке. Я могла бы печь и дома, но необходимые мне ингредиенты находились здесь – чтобы приготовить закваску, понадобилось бы несколько дней.
Было необычно работать с таким крошечным количеством теста. Еще удивительнее слышать – прямо за стеной – какофонию во время обеденного наплыва посетителей. Я двигалась по кухне, порхая от буфета к полкам, потом к кладовой. Крошила и смешивала горький шоколад и корицу, добавляла капельку ванили. Большим пальцем проделала в тесте углубление, края завернула наподобие витиеватой короны. Оставила подходить, а сама, вместо того чтобы прятаться в задней комнате, вышла в зал поболтать с Рокко. Встала за кассу. Поговорила с покупателями о погоде и бейсболе, о том, как красиво в Уэстербруке летом, ни разу не попыталась завесить лицо волосами. И дивилась, как все эти люди могут продолжать жить своей жизнью, как будто не сидят на пороховой бочке; как будто понятия не имеют, что за завесой обыденной жизни скрывается нечто ужасное.
– Второй раз, – рассказывал мне Алекс, когда я лежала рядом с ним после занятий любовью, – это была проститутка, которая остановилась в переулке подтянуть чулки. Было легче, или так я себя убедил, поскольку в противном случае пришлось бы признать, что все, сделанное мною раньше, – неправильно. Третий раз – мой первый мужчина, банкир, который запирал контору в конце дня. Однажды была девочка-подросток, которая просто оказалась не в том месте не в то время. И светский гуляка, чей плач я услышал на балконе. После этого мне стало наплевать, кем они были. Имело значение только одно: они подвернулись именно в тот момент, когда были мне нужны. – Александр прикрыл глаза. – Как оказалось, чем дольше повторяешь одно и то же действие, не важно, сколько раз отрепетированное, тем больше оправданий ему мысленно находишь.
Я повернулась к нему лицом.
– Откуда ты знаешь, что однажды не убьешь меня?
Он замер в нерешительности.
– Никто не знает.
Больше мы не разговаривали. Мы не знали, что кто-то на улице слушает каждое наше слово, симфонию наших тел. Поэтому, пока Дамиан выбирался из своего укрытия, где подслушивал, и спешил в пещеру арестовать обезумевшего, испуганного Казимира, я поднялась над Алексом, как феникс. Чувствовала, как он двигается внутри меня, и думала не о смерти, а о воскрешении.
Лео
Телефон звонит в тот момент, когда я раскладываю подборку присланных Женеврой фотографий на просторной гостиничной кровати.
– Лео, – говорит моя мама, – ты мне вчера приснился.
– Серьезно? – отвечаю я, искоса глядя на Райнера Хартманна.
Женевра прислала снимок из архивов СС – личное дело эсэсовца сейчас лежит на подушке, спать на которой оказалось не слишком удобно, и в результате у меня затекла шея. Я смотрю на первую страницу дела, где указаны личные данные и расположен моментальный снимок офицера в форме, пытаюсь сравнить эту фотографию с той, что я собираюсь предъявить Минке.
ХАРТМАНН РАЙНЕР
Вестфаленштрассе 1818
33142 Бюрен-Вевельсбург
Дата рождения: 18/04/20
Группа крови: IV
На фотографии плохо видны его глаза, на зернистом снимке какая-то тень. Но дело не в том, что копия плохого качества, как я вначале подумал, просто оригинал сохранился не в лучшем виде.
– Мне снился твой сын, мы играли на пляже. Он постоянно повторял: «Бабуля, нужно, чтобы ты закопала ножки, или ничего не вырастет». Поэтому я решила: хочет он поиграть – отлично. И разрешила ему зарывать мои ноги в песок до самых икр и поливать их водичкой из ведерка. И догадайся, что потом!
– Что?
– Когда я стряхнула песок, из моих ступней росли крошечные корешки.
Интересно, Минка сможет провести опознание по фотографии такого низкого качества?
– Потрясающе, – рассеянно говорю я.
– Лео, ты меня не слушаешь.
– Слушаю. Тебе приснился я, но меня в твоем сне не было.
– Там был твой сын.
– У меня нет детей…
– Думаешь, я забыла? – вздыхает мама. – Как полагаешь, что это означает?
– Что я не женат?
– Нет, мой сон. Корни, растущие из ступней.
– Не знаю, мама. Что ты из породы лиственных деревьев?
– Для тебя все шуточки! – обижается мама.
Чувствую, если не уделю ей пару минут, сестра будет бесконечно звонить и рассказывать, как мама обиделась. Я откладываю фотографию в сторону.
– Может, все дело в том, что немногие понимают то, чем я занимаюсь. В конце дня мне нужен отдых, – отвечаю я и понимаю, что говорю правду.
– Лео, ты же знаешь, как я тобой горжусь! Тем, что ты делаешь.
– Спасибо.
– Но ты знаешь, я волнуюсь за тебя.
– Я в этом не сомневаюсь.
– Именно поэтому я считаю, что тебе необходимо хотя бы немного времени уделять себе.
Мне не нравится ход нашего разговора.
– Я на работе.
– Ты в Нью-Хэмпшире.
Я бросаю сердитый взгляд на телефон.
– Богом клянусь, я возьму тебя в штат! По-моему, ты заткнешь за пояс любого дознавателя из моего отдела…
– Ты звонил сестре и просил порекомендовать гостиницу, а она сообщила мне, что ты отправился в командировку.
– Нет ничего святого.
– Может быть, ты захочешь, чтобы тебе сделали массаж, когда ты в конце дня вернешься в номер…
– Кто она? – устало интересуюсь я.
– Рэчел Цвейг. Дочь Лили Цвейг. Она вот-вот получит диплом мануального терапевта в Нашуа…
– Знаешь, здесь очень плохая связь, – говорю я, отводя телефон от уха на расстояние вытянутой руки. – Я тебя не слышу.
– Я не только всюду могу тебя найти, Лео, но еще и знаю, когда ты пытаешься меня надуть.
– Я люблю тебя, мама, – смеюсь я.
– Я тоже тебя люблю, – отвечает она.
Я собираю разложенные фотографии в папку, гадая, что мама сказала бы о Сейдж Зингер. Ей бы понравилось, что с Сейдж я всегда буду накормлен, потому что мама считает, что я слишком худой. Она бы посмотрела на ее шрам и решила, что девушке многое довелось пережить. Ей бы импонировало то, что Сейдж до сих пор скорбит о матери, и ее трогательная привязанность к бабушке тоже вызвала бы симпатию, поскольку для моей мамы семья – это основа всех основ. С другой стороны, мама всегда хотела, чтобы я женился на правоверной иудейке, а Сейдж, убежденная атеистка, явно не подходит под эту категорию. Но ее бабушка пережила холокост, что добавило бы в глазах моей мамы дополнительные очки…
Я пытаюсь отделаться от этих мыслей, не понимая, почему думаю о женитьбе на женщине, с которой только вчера познакомился; на женщине, которая для меня всего лишь ниточка, ведущая к свидетелю; на женщине, которая явно (как недвусмысленно показал вчерашний вечер) любит другого мужчину.
Адама.
Высоченного красавца под метр девяносто, у которого такие широченные плечи. «Не еврей», – сказала бы моя мама. У которого песочного цвета волосы и трогательная улыбка. Когда мы встретили его вчера и я увидел, как отреагировала Сейдж – как будто ее током шибануло! – во мне мгновенно ожили страхи прыщавого подростка, которого бросали все девушки: от красавицы из группы поддержки наших спортсменов, сказавшей, что я не ее типаж, после того как я опубликовал в школьном литературном журнале посвященный ей сонет, до той, с кем я отправился на школьный бал. Моя спутница, услав меня за стаканчиком пунша, тут же начала отплясывать с крепышом футболистом. С ним и домой ушла.
Я против Адама ничего не имею. Если Сейдж хочет попусту растрачивать свою жизнь – ее личное дело. Еще я понимаю, что в подобной ошибке виноваты двое. Но… у Адама есть жена. Выражение лица Сейдж, когда она увидела эту женщину, заставило меня обнять ее и сказать, что она достойна большего, чем этот парень.
Например, меня.
Хорошо, ладно, она мне приглянулась. Или, может быть, понравилась ее выпечка. Или ее хриплый голос – она даже не подозревает, насколько он сексуален.
Это чувство застало меня врасплох. Я всю жизнь разыскиваю людей, которые желают оставаться ненайденными, но мне повезло значительно меньше, когда я встретил человека, с которым хотел бы какое-то время не расставаться.
Я кладу дело в портфель и пытаюсь выбросить эти мысли из головы. Может быть, мама права и мне действительно необходим массаж или любая друга форма релаксации, чтобы я смог разделять работу и личную жизнь?