Он кладет обе руки на руль и смотрит прямо перед собой. Ева начинает лаять на незнакомца на улице, который неловко поднял руку и машет мне.
– Я позвоню, – обещает Лео.
Впервые за два дня он не смотрит мне в глаза.
– Будь осторожна, – добавляет он.
Своеобразное «прощай», которое, я точно знаю, не имеет к Джозефу никакого отношения.
Лилии были бы приятным подарком, если бы я не знала, что у Адама огромная скидка у местного цветочника, – он сам рассказал об этом, когда мы обсуждали детали маминых похорон. Сейчас я готова поклясться, что этот букет остался после утренней церемонии.
– Я не настроена на задушевные беседы, – говорю я, проходя мимо него, но он хватает меня за руку, притягивает к себе и целует.
Интересно, как далеко отъехал Лео? Видит ли он нас сейчас?
И какая мне разница?
– Вот она, – шепчет Адам мне в губы. – Я знал, что девушка, которая сводит меня с ума, где-то здесь.
– Если честно, она на другом конце города жарит курицу к ужину. Понимаю, трудно не сбиться с пути.
– Я это заслужил, – говорит Адам, идя за мной в дом. – Но именно поэтому я и приехал, Сейдж. Ты должна меня выслушать.
Он ведет меня в гостиную. И я понимаю, что там мы проводили очень мало времени. Когда он приходит, мы чаще всего сразу удаляемся в спальню.
Он садится на диван и берет меня за руку.
– Я люблю тебя, Сейдж Зингер. Люблю, как ты спишь, высунув ногу из-под одеяла, люблю, как глотаешь, не жуя, попкорн, когда мы смотрим кино. Люблю твою улыбку и мысик волос на лбу. Избитые фразы, понимаю, но когда я увидел тебя вчера с тем парнем, то понял, как много могу потерять. Не хочу, чтобы кто-то другой увел тебя, пока я буду метаться и принимать решение. Все предельно просто – я люблю тебя. И хочу всегда быть рядом с тобой.
Адам опускается на одно колено, продолжая держать меня за руку.
– Сейдж, ты выйдешь за меня?
Я ошеломленно смотрю на Адама. А потом заливаюсь смехом. Уверена, не такой реакции он ожидал.
– Ты ничего не забыл?
– Я знаю, кольцо, но…
– Нет, не кольцо. Не забыл, что у тебя уже есть жена?
– Нет, конечно, не забыл, – отвечает Адам, вновь опускаясь на диван. – Поэтому я и приехал. Я подаю на развод.
Ошарашенная, я откидываюсь на диванные подушки.
Существует множество способов разбить семью. Достаточно крошечной вспышки эгоизма, жадности, невезения. Тем не менее крепко сплоченная семья может стать самой твердой опорой.
Я потеряла отца и мать, оттолкнула от себя сестер. У бабушки тоже отняли родителей. Мы десятилетиями зализываем раны. И тут является Адам… и беспечно бросает своих родных, чтобы начать жизнь с чистого листа. Мне стыдно за себя, за то, что я подтолкнула его к такому решению. Надеюсь, ему еще не поздно понять то, что я сама только начинаю осознавать: пока у тебя есть семья, ты не одинок.
– Адам, – мягко говорю я. – Иди домой.
На этот раз все по-настоящему.
Я уже говорила Адаму, что все кончено, но теперь я настроена решительно. И он это понимает, потому что я не могу дышать, не могу сдержать рыданий. Как будто я горюю о своем любимом – наверное, так оно и есть.
Адам не хотел уходить.
– Ты же не серьезно! – не сдавался он. – Ты не знаешь, что говоришь.
Но впервые за три года я знала, что говорю. Я смотрела на себя со стороны, смотрела глазами Мэри, Лео – и мне было стыдно.
– Я так сильно люблю тебя, что готов жениться, – повторял он. – Чего же ты еще хочешь?
На этот вопрос существует столько ответов!
Мне хотелось идти по улице с красавцем мужчиной под руку, и чтобы другие женщины не гадали, что же он забыл рядом с такой, как я.
Хотелось быть счастливой, но не за счет несчастья других.
Хотелось чувствовать себя не просто везучей, но и счастливой.
Адам ушел только тогда, когда я со слезами на глазах заявила, что от его присутствия мне только тяжелее. Если он по-настоящему меня любит, пусть уходит.
– Ты же этого не хочешь, – настаивал он.
Это же сказал Джозеф, когда мы играли в шахматы. Но иногда, чтобы выиграть, нужно чем-то пожертвовать.
Когда веки мои так отекли, что все стало расплываться перед глазами, а нос распух от слез, я сворачиваюсь калачиком на диване и прижимаю Еву к груди. В кармане жужжит мобильный, на экране высвечивается номер Адама, но я сбрасываю звонок. Начинает звонить домашний, потом на автоответчике я слышу голос Адама и выдергиваю телефон из розетки. Сейчас мне нужно побыть одной.
Я глотаю половинку снотворного, которое осталось после маминых похорон, и забываюсь беспокойным сном на диване. Мне снится, что я в концлагере, на мне полосатое бабушкино платье, ко мне в офицерском мундире подходит Джозеф. Хотя он старик, хватка у него как тиски. Он не улыбается, говорит исключительно по-немецки, и я не понимаю, о чем он меня спрашивает. Он вытаскивает меня во двор, я спотыкаюсь, падаю, набиваю синяки на коленях. Рядом с гробом стоит Адам. Он укладывает меня в гроб. «Пора», – говорит он. Когда он собирается закрыть крышку, я понимаю, что он задумал, и начинаю сопротивляться. Мне удается оцарапать Адама до крови, но он сильнее меня. Он захлопывает крышку – мне не хватает воздуха. «Пожалуйста, – кричу я и барабаню по атласной обивке. – Вы слышите меня?» Но никто не отвечает. Я продолжаю биться, стучать. «Ты там? – слышу я и думаю, что это, наверное, Лео, но боюсь кричать, потому что кислорода осталось слишком мало. Я едва дышу, легкие наполняются запахом бабушкиного талька…
Я просыпаюсь, в окна струится солнечный свет. Меня трясет Адам. Я спала несколько часов.
– Сейдж, как ты себя чувствуешь?
Я все еще сонная, во рту пересохло.
– Адам, – невнятно бормочу я. – Я же просила тебя уйти.
– Я волновался за тебя, потому что ты не брала телефон.
Я лезу в подушки, нахожу свой смартфон, включаю его. Десятки сообщений. Одно от Лео, три от бабушки. Куча от Адама. И что самое удивительное – штук по шесть от каждой из сестер.
– Мне позвонила Пеппер, – говорит он. – Боже, Сейдж, я же знаю, как вы были близки… Я хочу, чтобы ты помнила: я здесь ради тебя.
Я начинаю качать головой, потому что, какой бы смазанной ни была картинка, все начинает становиться на свои места. Я делаю глубокий вдох, но чувствую только запах талька.
Дейзи и сестры рассказывают мне, что бабуля устала и легла отдохнуть часа в два. Когда она не встала к ужину, Дейзи встревожилась, что бабушка ночью не заснет, поэтому пошла в спальню и включила свет. Попыталась разбудить бабушку, но не смогла.
– Это случилось во сне, – со слезами на глазах рассказывает Дейзи. – Я знаю, что она не мучилась.
Я же не могу говорить так уверенно.
А если из-за нас с Лео она испытала стресс, который не смогла пережить? Если нахлынувшие воспоминания уничтожили ее?
А если за секунду до смерти она думала о нем?
Я не могу избавиться от чувства вины. И из-за этого сама не своя.
Но я не могу довериться Пеппер и Саффрон, потому что чувствую, что они винят меня в смерти мамы, хотя и уверяют, что я ни при чем. Не хочу, чтобы меня винили и в бабушкиной смерти. Поэтому я большей частью держусь в стороне, скорблю в одиночестве, а они меня не трогают. Наверное, им кажется, что после бабулиной смерти я веду себя как зомби. Я не возражаю, когда они приходят ко мне и переставляют мебель, чтобы провести шиву – первую неделю глубокого траура. Я не против, что они роются в моем холодильнике, выбрасывают просроченные йогурты и ворчат из-за того, что у меня нет кофе без кофеина. Я не могу есть, даже когда Мэри приходит выразить соболезнование и приносит корзину свежеиспеченной сдобы. Говорит, что, узнав о кончине бабушки, перед каждой службой ставит в храме за нее свечу. Я ничего не рассказываю сестрам о Лео, о Райнере Хартманне. Не пытаюсь дозвониться до Джозефа в больницу. Просто говорю, что в последнее время мы с бабулей много времени проводили вместе, поэтому я хочу попрощаться с ней наедине, до того как начнут церемонию похорон.
Бабушка прожила выдающуюся жизнь. Она стала свидетелем распада нации, но, даже очутившись в зоне поражения, верила в силу человеческого духа. Она отдавала, когда не имела ничего; боролась, когда с трудом могла стоять; цеплялась за завтрашний день, когда не могла найти на скале след вчерашнего дня. Она, как хамелеон, меняла окраску: от девочки из обеспеченной семьи – до испуганного подростка, мечтательной писательницы, гордой узницы, жены военнослужащего, наседки с цыплятами. Она превращалась в кого угодно, чтобы выжить, но никогда не позволяла себе до конца открыться.
Как ни крути, ее жизнь была наполненной, яркой, важной – даже несмотря на то, что она решила не говорить о своем прошлом, сохранить его в тайне. Это было ее личное дело; таким оно и оставалось.
Я об этом позабочусь. После всего, что я сделала: привлекла Лео, позволила допросить ее – это меньшее, чем я могу искупить свою вину.
Я на негнущихся ногах иду от арендованной машины Пеппер в фойе похоронного бюро – в голове пусто от голода, жары и печали. Нас уже ждет Адам. На нем черный костюм. Первой он приветствует Пеппер.
– Соболезную вашей утрате, – ровно произносит он.
Неужели эти слова еще что-то значат для него? Если повторять одно и то же снова и снова, разве слова не становятся бледными, не теряют цвет?
– Спасибо, – отвечает Пеппер, пожимая протянутую руку.
Потом он поворачивается ко мне.
– Я так понимаю, вы хотите побыть с усопшей наедине?
«Адам, это же я!» – думаю я, но потом вспоминаю, что сама же его оттолкнула.
Он ведет меня вглубь похоронного бюро, а Пеппер садится и набирает сообщение – наверное, продавцу цветов или поставщику провизии, либо мужу и детям, которые с минуты на минуту должны приземлиться в аэропорту. Как только дверь в комнату закрывается за нами, Адам заключает меня в объятия. Сперва я замираю, а потом просто сдаюсь. Легче сдаться, чем бороться.
– Ты ужасно выглядишь, – выдыхает он мне в волосы. – Ты вообще за эти два дня спала?