Помню я был особенно ошеломлен длинной дискуссией об инфляции, которая представляла самую запутанную экономическую проблему того времени. Уровень инфляции в США критически рос, в то время как уровень безработицы также оставался на высоком уровне. Ни экономисты, ни политики, казалось, не представляли себе, что происходит и как с этим справиться.
– Что такое инфляция, Хейзл, и почему она так высока?
Без малейшего колебания Хендерсон ответила одним из своих самых блестящих и саркастических афоризмов.
– Инфляция – это всего лишь сумма тех параметров, которые экономисты упускают в своих моделях.
Некоторое время она наслаждалась эффектом своего поразительного определения, а затем добавила серьезным тоном.
– Все эти социальные, психологические и экологические параметры теперь преследуют нас.
Когда я попросил ее развить свою мысль, она заявила, что не существует одной-единственной причины инфляции, но можно выделить несколько основных источников, совокупность которых включает те параметры, которые были исключены из современных экономических моделей. Первый источник корениться в том факте (все еще игнорируемом большинством экономистов), что благосостояние основано на природных ресурсах и энергии. По мере того как ресурсная база истощается, сырье и энергию приходится добывать из все более скудеющих и все менее доступных источников; таким образом, все больше и больше вложений требует процесс добычи. Далее, неизбежное истощение природных ресурсов сопровождается беспрестанным подъемом цен на ресурсы и энергию, что становится основной движущей силой инфляции.
– Чрезмерная зависимость нашей экономику, от энергии и ресурсов явствует из того факта, что в ней интенсивность капитала превышает интенсивность труда, – продолжала Хендерсон. – Капитал представляет собой потенциал для деятельности, полученной от предыдущей эксплуатации природных ресурсов. Если эти ресурсы уменьшаются, капитал сам становится скудеющим ресурсом. Несмотря на это, во всей нашей экономике имеется сильная тенденция подменять труд капиталом. Руководствуясь узкими понятиями о производительности, деловые круги постоянно ратуют за налоговые кредиты для инвестиций капитала, многие из которых приводят к сокращению занятости через внедрение автоматизации. Как капитал, так и труд создают изобилие, – пояснила Хендерсон, – но экономика с интенсивным капиталом также интенсивна в отношении ресурсов и энергии и поэтому весьма предрасположена к инфляции.
– В таком случае, Хейзл, вы утверждаете, что капиталоемкая экономика будет порождать инфляцию и безработицу.
– Именно так. Видите ли, привычная экономическая мудрость считает, что в условиях свободного рынка инфляция и безработица являются просто временными отклонениями от устойчивого состояния и будто бы сменяют друг друга. Но устойчивые модели такого рода сегодня уже лишены смысла. Предполагаемая обоюдная сменяемость инфляции и безработицы относится к крайне нереалистичным концепциям. Мы живем в «стагнафляционные» 70-е. Инфляция и безработица стали стандартными характеристиками всех индустриальных сообществ.
– И все это из-за нашей приверженности к капиталоемкой экономике?
– Да, это одна из причин. Чрезмерная зависимость от энергии и природных ресурсов и исключительный уровень вложений в капитал, а не в труд приводят к инфляции и массовой безработице. Ужасно то, что безработица стала настолько неотъемлемой чертой нашей экономики, что правительственные экономисты говорят о «полной занятости», когда более пяти процентов рабочей силы простаивает.
– Исключительная зависимость от капитала, энергии и природных ресурсов относится к экологическим параметрам инфляции, – продолжал я. – А как насчет социальных параметров?
Хендерсон указала, что постоянно растущие социальные издержки, вызванные неограниченным экономическим ростом, являются второй важной причиной инфляции. «В своем стремлении увеличить доходы, – продолжала она свою мысль, – индивидуумы, компании и предприятия пытаются отпихнуть от себя все социальные и экологические издержки».
– Что это значит?
– Это значит, что они исключают эти издержки из своих балансовых счетов и спихивают их друг на друга, гоняя их по системе и сваливая их наконец на окружающую среду и на будущие поколения. – Хендерсон продолжала иллюстрировать свою точку зрения многочисленными примерами, называя стоимость судебных издержек, борьбы с преступностью, бюрократической координации, федерального планирования, защиты потребителя, здравоохранения т. д. – Заметьте, что ни одна из этих областей не добавляет ничего к реальному производству, – заметила она. – Вот почему все они только усиливают инфляцию.
Другой причиной быстрого роста социальных издержек Хендерсон считает растущую сложность наших промышленных и технологических систем. По мере того как эти системы все более усложняются, их становится все труднее моделировать. «Но системой, которую нельзя смоделировать, нельзя управлять, – утверждает она, – и эта неуправляемая сложность теперь порождает ужасающий рост непредвиденных социальных издержек».
Когда я попросил Хендерсон привести мне некоторые примеры, она без колебаний сказала: «Издержки на уборку мусора, – и страстно продолжала: – Издержки на заботу о жертвах всей этой неуправляемой технологии – бездомных, лиц, занятых неквалифицированным трудом, наркоманах, всех тех, кто не смог выбраться из лабиринта городской жизни». Она также напомнила мне о всех тех авариях и несчастных случаях, что случаются с увеличивающейся частотой, порождая все более непредвиденные социальные издержки. «Если вы подведете итог всему сказанному, – заключила Хендерсон, – вы увидите, что на поддержание и регулирование системы расходуется больше времени и средств, чем на производство полезных товаров и услуг. Все эти службы, поэтому, ведут к повышению инфляции».
– Знаете, – добавила она, заканчивая свою мысль, – я часто повторяла, что мы столкнемся с социальными, психологическими и концептуальными лимитами прогресса раньше, чем с лимитами физическими.
Я был глубоко потрясен проницательной и страстной критикой Хендерсон. Она открыла мне глаза на то, что инфляция является нечто большим, чем экономической проблемой, что ее надо рассматривать как экономический симптом социального и технологического кризиса.
– Неужели ни один из экологических и социальных параметров, о которых вы говорили, не фигурирует в экономических моделях? – спросил я, с целью вернуть нашу беседу в сферу экономики.
– Ни один. Вместо этого, экономисты применяют традиционные кейнсианские методы для инфлирования или дефлирования экономики и создают кратковременные колебания, которые только затуманивают экологические и социальные реалии. – Традиционными кейнсианскими методами нельзя больше решить ни одной нашей экономической проблемы. Эти проблемы можно просто двигать по кругу внутри системы социальных и экологических взаимоотношений. – Вы можете снизить инфляцию с помощью этих методов, – утверждает она, – или даже инфляцию и безработицу. Но в результате вы можете получить большой дефицит бюджета или большой дефицит внешней торговли, или космический взлет нормы прибыли. Видите ли, сегодня никто не может контролировать все эти экономические параметры одновременно. Существует слишком много порочных кругов и петель обратной связи, которые не позволяют «настроить» экономику.
– В чем же тогда состоит решение проблемы высокой инфляции?
– Единственно реальное решение состоит в том, – ответила Хендерсон, опять обращаясь к своей любимой теме, – чтобы изменить саму систему, переструктурировать нашу экономику, децентрализовав ее, развивая щадящие технологии и поддерживая системы с более умеренным вовлечением труда и людских ресурсов. Такая ресурсосберегающая экономика с полной занятостью будет по сути неинфляционной и экологически правильной.
Сейчас, осенью 1986 года, когда я вспоминаю нашу беседу восьмилетней давности, я поражаюсь тому, как последующее экономическое развитие подтвердило предсказание Хендерсон, и тому, как мало ее слушали правительственные экономисты. Администрация Рейгана снижала инфляцию посредством рецессии, а затем тщетно пыталась стимулировать экономику массовым снижением налогов. Эти манипуляции вызвали огромные трудности среди многих групп населения, особенно среди групп со средним и низким достатком. Их результатом явилось повышение уровня безработицы более чем на семь процентов и свертывание или значительное сокращение многих социальных программ. Все это преподносилось как панацея, которая в конце концов спасет нашу больную экономику, но произошло нечто противоположное. В результате «рейгономики» американская экономика оказалась пораженной тройной раковой опухолью – гигантским дефицитом бюджета, постоянно ухудшающимся внешне торговым балансом и огромным внешним долгом, который превратил США в крупнейшего должника в мире. Под угрозой этого трехголового кризиса правительственные экономисты продолжают зачарованно глазеть на мерцающие экономические индикаторы и в отчаянии пытаются применить отжившие кейнсианские концепции и методы.
Во время нашей дискуссии об инфляции, я часто замечал, что Хендерсон использует лексику теории систем. Например, она отмечала «взаимосвязанность экономических и экологических систем» или говорила о «прогнозе социальных издержек во всей системе». В тот же день, позже, я прямо обратился к области теории систем и спросил ее, не находит ли она полезной эту концепцию.
– О да, – мгновенно отреагировала она, – я думаю, что системный подход существенен для понимания наших экономических проблем. Это единственный подход, который может внести какой-то порядок в настоящий концептуальный хаос.
Я с удовлетворением воспринял это высказывание, так как недавно я пришел к мысли, что концепция теории систем дает идеальный язык для научной формулировки экологической парадигмы. Тут мы погрузились в длительную и увлекательную дискуссию. Я живо вспоминаю наше волнение, когда мы обсуждали потенциал системного мышления в социальных и экологических науках, стимулируя друг друга внезапными открытиями, вместе вырабатывая новые идея и находя множество замечательных совпадений в наших мировоззрениях.