Локк: Вот именно. И это дало значительный эффект задолго до того, как были созданы медикаменты.
Шлейн: Тем не менее, когда я сегодня лечу туберкулезного больного, и лечу его лекарствами, ему становится лучше. Если же я пошлю его в санаторий, дам ему правильное питание, чистый воздух и все прочее в этом роде, велика вероятность, что ему это не поможет.
Дималанта: Я полагаю, что проблема здесь в том, что мы рассуждаем по принципу «все или ничего». Если имеются микробы и у нас есть антибиотик, нужно им воспользоваться. Но одновременно мы должны рассматривать систему в целом и выяснить, что сделало данного человека подверженным этой болезни.
Шлейн: С этим я не спорю.
Саймонтон: Но есть основания для того, чтобы этого не делать. Такое выяснение требует значительного времени. Кроме того, люди не хотят, чтобы оценивали их жизненный стиль и обращали внимание на их собственное вредное для здоровья поведение. Наше общество не хочет хорошего здравоохранения, и, если вы пытаетесь внедрить хорошее здравоохранение в общество, которое этого не хочет, вы сталкиваетесь с проблемами.
Капра: Медикаментозный подход в терапии поддерживается и стимулируется фармацевтической промышленностью, которая оказывает огромное влияние на врачей и пациентов. Каждый вечер по телевидению вы можете видеть рекламу лекарств.
Локк: Рекламируются не только лекарства, но и моющие средства.
Саймонтон: Реклама медикаментов утверждает, что это делается иначе.
Хендерсон: Единственное отличие состоит в том, что при рекламе медикаментов упоминаются противопоказания, чего не делается в остальной рекламе. Например, вам не говорят, что определенные моющие средства делают вашу посуду сияющей, но при этом загрязняют ваши реки и озера. Или вот еще только один пример: в рекламе подслащенных кукурузных хлопьев для детей по воскресным утрам не упоминаются имеющиеся серьезные противопоказания. Так что обычной рекламе менее свойственно указывать на противопоказания рекламируемой продукции, чем это делается при рекламе медикаментов для врачей.
Саймонтон: Вот почему я чувствую, что в рекламе фармацевтической промышленности есть что-то особенное, какой-то тон благочестия, благородства; они дают понять, что они вас не обманут, что они заботятся о ваших интересах, но это не так. Они заботятся о прибыли, и чем больше они покрывают это облаком благородства, тем более это бесчестно.
Локк: Интересно, почему основные журналы, распространяемые среди медиков-профессионалов, финансируются фармацевтическими компаниями? Медики – единственная профессия, которая это допускает. В других профессиях люди платят, чтобы иметь собственные журналы, медики же отдают это на откуп фармацевтическим компаниям.
Шлейн: Можно ли из всего этого сделать вывод, что фармацевтическая промышленность – это плохая вещь, не содержащая ничего хорошего. Я вспоминаю одну пожилую леди, у которой были трудности с сердцем. Ее насос плохо работал, не будучи в силах справляться со всей нагрузкой, так что жидкость застаивалась у нее в лодыжках, ей было трудно ходить и трудно дышать по ночам. Я дал ей одну-две таблетки, и это помогло ей вывести воду из организма Таблетки, которые я могу дать ей сегодня, бесконечно лучше тех, которые я давал десять-пятнадцать лет раньше. Они становятся все лучше и чище, дают все меньше побочных эффектов. Теперь эта женщина спит по ночам, она проживет несколько дольше, и качество ее жизни будет выше. И это происходит благодаря тому монстру, о котором мы говорим, – фармацевтической промышленности.
Хендерсон: Мы говорим о рекламе.
Шлейн: Я понимаю, но мне кажется, что важно соблюсти равновесие. Давайте помнить, что эта промышленность не людоед, который собирается съесть нас живьем, подсовывая нам лекарства, имеющие серьезные побочные эффекты и не приносящие пользы. Возьмем, например, людей с ревматическим артритом или наследственными болезнями, которые десять лет назад были в гораздо худшем положении, и продолжали бы в нем оставаться, если бы не некоторые лекарства, выброшенные на рынок.
Хендерсон: В этом есть еще один аспект. Когда я вижу значительный порядок и структурированность в системе, я начинаю искать беспорядок где-то еще. Вспомните, что происходило с «Парк-Дэвисом» и хлорамфениколом – антибиотиком, который эта компания производила. Лекарство было разрешено в нашей стране лищь для очень ограниченного применения, но компания продавала его в Японии по всей стране как средство от головной боли и жаропонижающее. Было зафиксировано, что случаи пластической анемии возросли в прямой пропорции с продажей этого антибиотика. Я отмечала подобное и в других странах. В тот момент, когда лекарство запрещают в развитых индустриальных странах, межнациональные фармацевтические компании продают его где-нибудь еще. Это часть моего представления о стрессе, передаваемого в системе от одного уровня к другому.
Локк: Детская больница в Монреале рекомендует своим врачам ограничиваться четырьмя десятками лекарств, и этого им хватает для того, чтобы справляться со всеми проблемами; среди них аспирин, пенициллин и т. д.
Шлейн: В противоположность этому «Настольный справочник врача» сильно увеличивается в объеме год от года. Частично из-за расширенных описаний, частично из-за добавления новых лекарств. Однако я полагаю, что большинство врачей остаются в разумных пределах. Не думаю, чтобы я пользовался больше, чем сорока лекарствами. Когда мне говорят: «Пользуйтесь тем, пользуйтесь этим», – я отвечаю: «Пускай-ка оно побудет на рынке лет десять, тогда я о нем подумаю.
Капра: Но что это означает – «побудет на рынке»? Кто-то должен выписывать это лекарство, чтобы оно держалось на рынке! Саймонтон: Конечно. Люди рекламы приходят и приносят вам эти дары. Эти ребята зарабатывают себе на жизнь тем, что продвигают лекарства. Все начинается с медицинского факультета. Они приносят вам новый стетоскоп. Они дарят вам сумки. Они приглашают вас на вечеринки. Во всем этом действительно есть что-то нездоровое. Мой зять – практикующий врач на юго-западе Оклахомы, и вы бы посмотрели, что эти ребята ему приносят. Он всегда пользуется новыми лекарствами.
Шлейн: В этом есть и другая сторона. Каждый раз, когда такой человек рекламы приходит в мой кабинет, он оставляет мне некоторое количество лекарств. Они обычно очень дороги, и я могу дать их людям, которые не могли бы за них заплатить.
Саймонтон: Но не для этого же лекарства производятся. Если бы все так поступали, они бы разорились. Правила, по которым ведется игра, иные.
Локк: Верно. Фармацевтические компании заинтересованы, чтобы врачи прописывали все больше лекарств, продвигая их на рынок сбыта, и используют для этой цели достаточно тонкие средства. Это начинается со студенческой скамьи и продолжается все время.
Шлейн: Конечно, врачи же принадлежат к своему обществу и своей культуре. Если это предпринимательское общество, то и врачи не могут быть в стороне от этого.
Локк: Я согласна, что большинство врачей преданы своему делу и не стараются просто делать деньги на выписывании большого количества лекарств. Нужно рассматривать более широкий контекст, чтобы увидеть, как ими манипулируют, – как всеми нами.
Шлейн: На меня производит большое впечатление во всем этом, что конкуренция между фармацевтическими фирмами настолько сильна, что через некоторое время лучшие лекарства побеждают. Когда впервые появились транквилизаторы, их было довольно много, и некоторые из них употребляются до сих пор, но потом врачи стали понимать, какие транквилизаторы дают побочные эффекты. Когда появляется что-то новое, нужно какое-то время, чтобы установилось равновесие. Можно подумать, что врачи безмерно наивны и пользуются всем, что предлагают фармацевтические компании, но это не так.
Капра: Говоря о медицине и здоровье, интересно рассмотреть здоровье самих врачей.
Саймонтон: Я полагаю, что это один из центральных вопросов. Исторически предполагалось, что врачеватели – здоровые люди. Врач мог переболеть серьезной болезнью, но в целом это был здоровый человек. Сейчас это не так.
Капра: Может быть, это вообще характеризует наше общество. Наши священники не слишком духовны, наши юристы небезупречны в своих отношениях с законом, и наши врачи не вполне здоровы.
Саймонтон: Вы правы. И обычно даже не представляют себе, как плохо обстоит дело со здоровьем врачей. В Соединенных Штатах средняя продолжительность жизни врачей на десять-пятнадцать лет меньше, чем у населения в среднем.
Локк: Среди врачей высока не только заболеваемость, но также и количество самоубийств, разводов и других проявлений социальной патологии.
Капра: Что же делает врачей столь нездоровыми?
Шлейн: Это начинается со студенческой скамьи. Если вы посмотрите на медицинские школы, вы увидите, насколько сильны там конкурентные установки.
Капра: Больше, чем в других сферах образования?
Шлейн: Да. Конкуренция и агрессивность в медицинских школах достигают крайних размеров.
Саймонтон: Кроме того, нужно помнить о большой ответственности, которая лежит на врачах, и об их постоянной причастности страданиям. Бывает, что не можешь заснуть, потому что беспокоишься, что сиделка не выполнит все, что нужно для пациента в критическом состоянии. Звонишь в больницу в четыре часа утра, чтобы удостовериться, что сделано все, что нужно. Все это компульсивное поведение объясняется огромной ответственностью. Кроме того, нас не учат иметь дело со смертью, и, когда пациент умирает, возникает чувство вины и стыда. Кроме того, имеется тенденция заботиться о себе в последнюю очередь, после того, как вы позаботитесь обо всех остальных. Например, врачи часто работают круглый год, без отпуска. Так что есть много причин, почему врачи так нездоровы.