Саймонтон: Так же как есть и физические болезни.
Локк: Совершенно верно. Есть другой конец спектра. Есть определенные болезни, в том числе психические, где биологические компоненты минимальны. И есть шизофренические трудности, которые в основном вызываются социальными влияниями, а в других случаях преобладают генетические компоненты. Если вы рассмотрите эволюцию шизофрении у детей, будет ясно, что генетические компоненты существуют.
Дималанта: Иными словами, есть болезни, которые являются болезнями системы. Когда система управляет человеком, она создает ему значительный стресс, и это порождает то, что называют психической болезнью. Но есть и биологические болезни с генетическим компонентом, которые проявляются в любой среде. Может быть и взаимодополняющее взаимодействие между биологическими и социальными компонентами, так что симптом проявляется, если есть биологическая предрасположенность и если человек оказывается в среде определенного рода.
Капра: Стэн, не расскажите ли о том, какие новые тенденции в психотерапии вы видите?
Гроф: Старые психотерапии основывались, в общем, на фрейдовской модели, предполагавшей, что все, что происходит в душе, биографически детерминировано. Акцент делался в значительной степени на разговоре, и терапевты оперировали лишь психологическими факторами, не обращая внимания на то, что происходит в теле.
Новые психотерапии основываются на более целостном подходе. Большинство людей сейчас чувствует, что обмен словами – это нечто вторичное. Я бы сказал, что пока вы пользуетесь только словами, то есть сидите или лежите и разговариваете, вы не сделаете ничего реального на психосоматическом уровне. В новых терапиях акцент делается на непосредственном опыте. Подчеркивается также взаимодействие тела и ума. Неорайхианский подход, например, ставит своей целью ликвидацию психологических блоков посредством физического воздействия.
Капра: Кто-то может даже не согласиться называть эти техники психотерапией. Похоже, мы должны преодолевать различие между физической терапией и психотерапией.
Гроф: Другой аспект состоит в том, что старые терапии были интраорганизмическими или интрапсихическими, то есть терапия осуществлялась по отношению к изолированному организму. Психоаналитик не считал нужным повидать мать пациента или хотя бы поговорить с ней по телефону. В отличие от этого, новые терапии подчеркивают межличностные отношения. Есть терапия пар, семейная терапия, групповая терапия и т. д. Есть также тенденция принимать во внимание социальные факторы.
Капра: Не расскажите ли вы об идее приведения организма в особое состояние при лечении. Когда вы проводили ЛСД-терапию, вы, по-видимому, делали именно так и очень решительно. Считаете ли вы такие состояния составной частью всей терапии?
Гроф: Я верю, что психотерапия пойдет в этом направлении. В конце концов мы не будем исходить из представления о том, чего мы хотим достичь или что мы хотим исследовать. Мы будем каким-либо образом энергизировать организм. Такой подход основывается на идее, что эмоциональные и психосоматические симптомы – это конденсированные переживания. За симптомом есть переживание, которое стремится завершить себя. В гештальт-терапии это называется незавершенным гештальтом. Энергизируя организм, вы даете этому процессу развернуться. Человек испытывает при этом переживания, в которых вы будете ему помогать, независимо от того, соответствуют ли они вашим теоретическим представлениям.
Капра: Каковы пути энергизирования организма?
Гроф: Психоделики – наиболее известный пример, но есть много других методов, большинство которых использовалось в различных культурах в течение тысячелетий – сенсорная изоляция или сенсорная перегрузка, трансовые танцы, гипервентиляция и прочее. Музыка и танец могут быть особенно мощными катализаторами.
Дималанта: Терапевт тоже может действовать как катализатор. Например, когда я вхожу в семью, я становлюсь катализатором особых способов поведения, которые разрушают обычные паттерны.
Гроф: Будучи катализатором, терапевт стремится только способствовать развертыванию процесса. Новые терапии подчеркивают ответственность пациента за терапевтический процесс. Это его процесс, и он является здесь лучшим экспертом. Лишь сам человек может выяснить, что у него не в порядке. Терапевт может предложить техники и стать участником этого процесса как приключения или путешествия клиента, но он не собирается говорить пациенту, что делать и где остановиться.
Дималанта: Мне кажется, что решающей здесь является коммуникация. В семейной терапии вы должны прежде всего уметь войти в дом. Я обычно вхожу с черного хода, а не с парадного. Иными словами, вы должны понять их мышление, чтобы найти точку входа. Одни сразу примут вас в спальне, к другим приходится добираться, начиная с кухни. Почти все время важным орудием является юмор.
Капра: Как вы пользуетесь юмором?
Дималанта: Я использую юмор, когда выявляется различие между тем, что они говорят, и тем, как они ведут себя. Язык часто используется для отрицания поведения, и я пользуюсь юмором, чтобы обратить внимание на несоответствия. Иногда я усиливаю поведение до стадии, когда оно обнаруживает свою абсурдность и его уже невозможно отрицать.
Гроф: При энергетической активации не следует разрешать вмешиваться в этот процесс концептуальному мышлению. Фактически вы стараетесь устранить интеллект пациента, поскольку его ограниченные концепции могут встать на пути переживания. Интеллектуализация приходит позже, и, с моей точки зрения, она в действительности не важна для терапевтического результата.
Капра: Мне кажется, что мы говорим о двух различных подходах. Тони работает с сетью межличностных отношений в семье, Стэн же занимается энергизацией системы «ум-тело» отдельного человека.
Дималанта: С моей точки зрения противоречия между нами нет. Я работаю не только с семьями. Выделенный в семье пациент может нуждаться в индивидуальной терапии. Когда я работаю с семьей, то стараюсь улучшить взаимодействие между членами семьи и сделать всю систему более гибкой. При этом я иду дальше и работаю с выделенным пациентом индивидуально, занимаясь более интенсивной терапией. Для меня семейная терапия – это не техника. Это способ рассмотрения проблем в их взаимосвязи.
Гроф: Когда я осуществлял ЛСД-терапию с отдельными пациентами, я прежде всего работал именно с индивидуумами, но семья постоянно должна была оставаться в поле зрения, особенно если пациенты были юного возраста. Вначале, когда пациент делал большие успехи, я ожидал высокой оценки этих результатов от семьи, но часто все происходило совсем наоборот. Например, мать могла сказать: «Что вы сделали с моим сыном? Он позволяет себе отвечать мне!» В случае прочности таких установок, в идеале надо было бы расширять терапию на всю семью. С другой стороны, я не верю в работу только на межличностном уровне, без более глубокой индивидуальной работы.
Дималанта: Я согласен с вами. Иногда я даже принимаю отдельного пациента до того, как встречаюсь со всей семьей.
Хендерсон: Имеются ли какие-нибудь исследования, рассматривающие социальную деятельность в качестве терапии? Будучи много лет вовлеченной в общественные группы и движения, я ясно увидела, ради чего люди в них участвуют. Я не утверждаю, что их работа не дает иногда хороших плодов и не ведет к социальным изменениям, но здесь имеется аутотерапевтическии аспект. Пять миллионов людей вовлечены в деятельность движения в защиту окружающей среды. Это очень интересные люди. Делают ли они это только из альтруизма, или они занимаются также неким видом самоисцеления?
Локк: Вопрос может звучать так: осознают ли они аутотерапевтическии аспект этой деятельности?
Хендерсон: Я знаю, что осознавала его многие годы и мне это очень нравилось.
Гроф: «Существует масса литературы, дающая психодинамические интерпретации социальной активности, революциям и т. п., но в ней не рассматривается сознательное самолечение посредством социальной деятельности.
Хендерсон: Я не могу представить себе, чтобы я была единственной. Многие люди, по-видимому, осуществляют такое самолечение сознательно.
Бэйтсон: А перестают ли они заниматься этим, излечившись?
Хендерсон: Было бы хорошо выяснить это. Некоторые – да. Мне интересно, исследовал ли кто-нибудь их как популяцию?
Бэйтсон: Шекспир.
[Смех]
Глава 8Особое качество мудрости
Четыре месяца спустя после диалогов в Биг-Суре, в июне 1978 года, я наконец взялся за написание «Поворотного пункта». В течение последующих двух с половиной лет я следовал строгой дисциплине писательского труда: вставал рано утром и систематически писал каждый день. Я начал с четырех часов в день, постепенно увеличивая время работы, по мере того как я все глубже входил в текст. В итоге на заключительной фазе работы над рукописью книги я занимался ею от восьми до десяти часов в день.
Публикация «Поворотного пункта» в начале 1982 года знаменовала собой завершение долгого интеллектуального и личностного путешествия, которое началось пятнадцатью годами раньше, в лучшую пору шестидесятых годов. Мое исследование концептуальных и социальных изменений было наполнено риском и борьбой, интереснейшими встречами и дружбой, интеллектуальным подъемом, глубокими озарениями и переживаниями. В конце концов я был полностью вознагражден. Основываясь на вдохновении, помощи и находках многих замечательных мужчин и женщин, я смог представить в одном томе исторический обзор старой парадигмы в науке и обществе, развернутую критику ее концептуальных ограничений, а также синтез возникающего нового видения реальности.
Путешествие в Индию
В то время как книга находилась в процессе публикации в Нью-Йорке, я провел шесть недель в Индии, чтобы отпраздновать завершение своей работы и попытаться взглянуть на свою жизнь с иной точки зрения. Мое путешествие в Индию было предпринято в ответ на полученные мной ранее три независимых приглашения: одно от Университета в Бомбее с предложением выступить с тремя лекциями в лекционном цикле, посвященном памяти Шри Ауробиндо, второе от Индийского международного центра в Нью-Дели и третье от моего друга Стэна Грофа с предложением участвовать в ежегодной конференции Международной трансперсональной ассоциации, организованной Грофом в Бомбее и посвященной теме «Древняя мудрость и современная наука».