Я ИДУ ВДОЛЬ ЗЕЛЕНОГО ХОЛМА, кутаясь в вязаный жакет. Ветер тут колючий и сильный, но мне нужно хоть немного подышать свежим воздухом, прежде чем вернусь в стены академии. Последние три дня были полны унижения и злости. Стоило мне пройти мимо группы студентов, как вслед летели отвратительный свист и оскорбления. Я всеми силами делала вид, что не замечаю этого, но друзей завести не удалось. От меня, как от прокаженной, шарахаются все тихони, а элита презирает.
Делаю глубокий вдох и пытаюсь успокоиться. Мои волосы танцуют под потоком ветра, и это вызывает детский восторг. Голубое небо над головой, вдали тянутся холмы, деревья потихоньку окрашиваются в желто-бордовые тона. Мир прекрасен… когда в нем нет людей.
– Я со всем справлюсь, – шепчу сама себе.
Все их глупые выходки ничто. Всего три года, и у меня на руках будет диплом, который откроет нужные двери. Всего три года, но от этих лет зависит, какой будет моя дальнейшая жизнь. Я потерплю, я смогу. И ни за что не упущу эту возможность.
Я смотрю на кампус. Он чем-то напоминает замок Хогвартс, хотя, конечно, не такой высокий и массивный, скорее его готическая версия, более изысканная и холодная. С холма академия кажется совсем маленькой, словно игрушечной. Абсолютно не грозная и не пугающая. Я могу закрыть ее ладонью и сделать вид, что академии Делла Росса не существует. На душе становится спокойнее.
– Я со всем справлюсь, – вновь приободряю себя.
Проверяю время. Через двадцать минут у меня начнется занятие с человеком, от которого стынет в жилах кровь. Но абсолютно не важно, что я чувствую, важно лишь достижение цели. Сейчас мой приоритет – экзамен по истории. Самое главное – попасть на курс к Мак-Тоули. А все страхи, переживания, разыгравшаяся на фоне стресса фантазия, из-за которой я, черт бы меня побрал, обвиняю кузена наследника английской короны в убийстве его девушки, – ерунда.
Я спускаюсь с холма и иду по каменной дорожке в сторону библиотеки. Записка Люси хранится в книге по искусствоведению, и я всеми силами стараюсь забыть о ее существовании. Пытаюсь уговорить себя, что, возможно, это просто похожий почерк и никакая не улика. Это кажется более логичным, чем то, что рисует мое глупое воображение.
Нужно настроиться на урок. Я приглаживаю волосы.
– Он всего лишь человек, – уговариваю себя. – Вы пару раз позанимаетесь, ты сдашь экзамен, и разойдетесь как в море корабли…
Он всего лишь человек. И ты его не боишься. Внутренний голос шепчет, что я действительно не испытываю страха. Скорее волнение, но я не буду пытаться понять, с чем оно связано. Нет.
Ты ничего не чувствуешь. Тебе абсолютно все равно.
Я замечаю его мгновенно. Уильям стоит, облокотившись о кирпичную стену библиотеки, угрюмо поглядывает на запястье, проверяя время. А затем поднимает голову и встречается со мной взглядом. И в эту самую секунду я понимаю, что все мое самовнушение было лишь глупым самообманом. Сердце делает кульбит, по спине бегут мурашки от его взгляда, а во рту пересыхает, словно я не пила миллион лет. Так и хочется встряхнуться и крикнуть во все горло: «ПРИДИ В СЕБЯ!»
– Может, уже двинешься с места? Или так и будешь пялиться на меня? – вместо приветствия, закатив глаза, интересуется Маунтбеттен.
Только сейчас я понимаю, что остановилась в трех шагах от него и встала как вкопанная. Идиотка… Откашливаюсь и решаю вести себя как ни в чем не бывало:
– Добрый день.
Уголок губ Уильяма ехидно приподнимается.
– И тебе привет, Ламботт.
Мне требуется вся сила воли, чтобы не скривить лицо в гримасе, услышав свою фамилию. Кажется, это будут очень долгие два часа.
Он прикладывает ключ-карту, и двери библиотеки раскрываются.
– Почему вход в библиотеку открыт не для всех? – спрашиваю я, и мы проходим внутрь.
В прошлый раз здесь было мало студентов, а сейчас практически все столы заняты.
– В академии две библиотеки, и в эту можно попасть после второго курса, – отвечает Уильям и направляется к свободному столу у огромного витражного окна.
Я видела такие окна только в церкви. Здесь же оно украшено не ликами святых, а плетями роз, что собраны из мозаик.
Я замечаю любопытные взгляды студентов, они исподтишка поглядывают на нас, прячась за книгами и телефонами.
– Садись, Ламботт. – Уильям отодвигает для меня стул.
Я сглатываю нервный ком. Он всего лишь воспитан и учтив.
– А почему сюда нельзя первокурсникам? – Я опускаюсь на сиденье, и он аккуратно придвигает меня ближе к столу.
– Не имею ни малейшего понятия. – Маунтбеттен тоже присаживается и неожиданно спрашивает: – Есть идеи?
Я тушуюсь под его прямым взглядом. Сегодня у него нет кругов под глазами. Галстук аккуратно повязан на шее, светлые волосы немного взъерошены, но ему идет. Я никогда не видела таких платиновых волос и таких красивых темных бровей, что обрамляют поистине серебристые глаза. Уильям действительно прекрасен.
– Ламботт. – Он наклоняет голову набок.
Я вижу, как смешинки сверкают в недрах его глаз. Откашливаюсь и опускаю взгляд на стол. Боже, как неловко…
– Тут много старинных книг. Может, в этом причина? Не хотят, чтобы экземпляры пропали, – шепчу едва слышно.
– Будто другие курсы не могут провернуть подобное, – отмахивается Уильям. – Доставай тетрадь, чернила и ручку.
– Чернила? – озадаченно переспрашиваю я.
– Для перьевой ручки. – Он даже не смотрит на меня, печатая что-то в телефоне.
Чувствую, как краска отливает от лица.
Маунтбеттен наконец замечает, что пауза затягивается:
– Ты же принесла перьевую ручку?
Он поднимает голову и смотрит на меня с любопытством, а я вжимаюсь в стул и не дышу.
– Боже, только не надо падать в обморок, – бормочет он. – Забыла? Не страшно.
– Я думала, ты шутишь, – сипло произношу я.
– Дыши, Ламботт, – издевательски произносит Уильям. Его словно веселит тот факт, что я расстроена. – Доставай что есть.
Я спешно вытаскиваю тетрадь и пенал, раскладываю принадлежности. Маунтбеттен следит за тем, как я в ряд выкладываю ручки и маркеры для подчеркивания.
– Отличница из тебя что надо… занудная перфекционистка. – Он качает головой, будто не может поверить в увиденное.
Это звучит как оскорбление. Я пожимаю плечами.
– Мне так легче работать, – пытаюсь я оправдаться.
– Да-да, – небрежно перебивает он. – Насчет перьевой ручки я не шутил.
– Но зачем? Почему именно перьевая?
– Мак-Тоули помешана на каллиграфии. – И вновь он бросает ехидный взгляд на созданный мной порядок. – Ты, как никто, должна понять… маленькая мисс идеальность.
Я густо краснею:
– Не веди себя так, словно знаешь меня.
Маунтбеттен, сузив глаза, оглядывает меня сверху вниз.
– Девочка-заучка, которой доводилось плакать только из-за неудовлетворительных оценок, – ехидно начинает этот нахал. – Наверняка мечтаешь о какой-нибудь научной степени. Всю жизнь прячешься за книгами и любишь умничать. – Он замолкает, делая вид, что задумался.
– Какая нелепость! – возмущаюсь я.
– Уверен, родители тобой гордятся, твои детские фотографии разбросаны по всему вашему маленькому домику, – фыркнув, продолжает он нести чушь, – а твоя мамочка написала всем родственникам про твою стипендию. Думаю, будь ее воля, она бы посвятила тебе статью в местной газете на первой полосе. Тебе нравится быть костью в горле менее успешных кузенов и пупом земли для своей семьи. Я что-нибудь упускаю?
Смотрю на него во все глаза и несколько раз моргаю:
– Ты видишь меня такой? Бесчувственной самовлюбленной заучкой? – Я настолько удивлена, что даже не могу скрыть потрясения.
– Заметь, я не оскорблял тебя.
Молчу. Пытаюсь проанализировать все сказанное им и не понимаю, что доставляет бóльшую боль: тот факт, что я отчаянно хотела бы иметь такую семью, или же что он так высокомерно нацепил на меня тег с определением.
– Я научилась засовывать матери два пальца в рот, еще будучи семилетней девочкой, – говорю я, и Уильям замирает. – Отец просто сказал: «Если хочешь, чтобы она завтра проснулась, тебе придется это сделать». И мне приходилось это делать из раза в раз… И я даже не знаю, есть ли у меня детские фотографии.
Я подскакиваю со стула и начинаю небрежно закидывать свои вещи в сумку. Не могу поверить, что он оказался таким редкостным козлом. Поверхностным идиотом!
– Стой. – Он ловит меня за запястье.
– И вместо дома у меня была социальная квартира на окраине Марселя! – выпаливаю я. Слезы душат изнутри. – Ты когда-нибудь просыпался от того, что штукатурка сыпется тебе в лицо? Нет? – Я смотрю ему прямо в глаза, сглатывая слезы. Ненавижу себя за слабость. – Знаешь что, Уильям, – задираю я подбородок, хоть мой голос и дрожит, – закрой свой рот!
Он молчит, и отчего-то его молчание злит сильнее, чем все, что он сказал до этого. У него, похоже, талант вытаскивать из меня самое плохое и отвратительное.
– Ты не имеешь ни малейшего понятия, как мне было трудно. – Маленькая слезинка предательски стекает по щеке, я со злостью стираю ее холодными пальцами. – Эта академия – моя единственная надежда на лучшее будущее.
Он не произносит ни слова, но продолжает удерживать меня на месте.
– Пусти, я сама подготовлюсь к экзамену! Мне не впервой. Я всю жизнь все делаю сама.
Уильям встает со стула, но не выпускает моей руки, возвышается надо мной и заглядывает в глаза.
– Теперь я знаю твою историю, – тихо говорит он.
Я непонимающе хмурюсь.
– Мою историю? – моргаю я, пытаясь остановить поток слез.
Он что, сделал это преднамеренно? Все это было подстроено?
– Ты что… специально? – Я поражена.
– Предпочитаю знать, с кем имею дело, – холодно произносит он.
Не выдерживаю и свободной рукой бью его со всей силы в грудь.
– Ах ты, гребаный манипулятор! – срываюсь я на крик.
Уильям припечатывает меня взглядом.
– Вы, очевидно, забыли, что находитесь в библиотеке? – зло чеканит женский голос позади меня.