– Доброе утро, Уильям, – дипломатично здоровается Рош.
Уильям молча кивает. Он в худи с капюшоном и в черных джинсах. Светлые волосы торчат во все стороны.
– Такое опоздание неприемлемо! Почему мы обязаны вас ждать, месье Маунтбеттен? – кипит Мак-Тоули.
Уильям молча демонстрирует ей экран телефона, где часы показывают ровно восемь ноль-ноль.
– Я вовремя, – лениво сообщает он.
Джоан поджимает губы:
– Займи место, негодник. – В этом предложении все же чувствуется ее симпатия к нему.
Я отворачиваюсь к окну, биение моего сердца с его приходом учащается.
– Уилл, иди к нам, – зовет его женский голос из самого конца автобуса.
Он молча закидывает рюкзак на верхнюю полку.
– У-у-у, кто-то не в духе, – подкалывает его Шнайдер.
Уильям даже не здоровается со мной и не реагирует на Бена. Он просто садится рядом. Рядом со мной… Ощущение, словно меня оглушили. Пульс в ушах – единственное, что я отчетливо слышу.
Я врастаю в кресло, словно заледеневшая глыба. Мысли крутятся вокруг его бутылки, что осталась у меня в комнате. Стоило ее вернуть, вот только мне было страшно к нему приближаться… а сейчас он сидит рядом со мной. Автобус трогается с места, а я продолжаю смотреть в окно. Мы выезжаем на трассу, зеленый пейзаж Швейцарии превращается в размытое полотно, а я все так же боюсь пошевелиться. Почему он сел рядом? Знал, что я не буду докучать?
В салоне начинает играть музыка, гул голосов и смех заполняют пространство. Меня слегка укачивает, веки становятся слишком тяжелыми. Сама не замечаю, как засыпаю. Крепко, без сновидений. Чувствую подбородком что-то твердое и отчего-то решаю, что это оконное стекло.
– Ламботт, – тихий шепот касается щеки.
Я резко распахиваю глаза и первое, что вижу, – задумчивый взгляд серебристых глаз.
– Мы приехали, – говорит он.
Не знаю почему, но я покрываюсь мурашками. И лишь спустя мгновение понимаю, что лежу на его плече. Спешно отстраняюсь и оглядываюсь по сторонам. Автобус пуст.
– Нас ждут. – Уильям как ни в чем не бывало встает с кресла и тянется за рюкзаком.
Его футболка задирается, оголяя нижнюю часть плоского живота. Я вижу темную дорожку волос и, покраснев, отвожу взгляд.
– Почему… почему… – тяну я.
– Почему? – переспрашивает он.
– Почему ты не оттолкнул меня? Не разбудил? – Я несколько раз моргаю, всеми силами пытаясь сбросить с себя сон.
– Нас ждут, – вместо ответа отрезает Маунтбеттен и, не дожидаясь меня, покидает автобус.
Шале, в котором мы остановились, до того огромное, что я боюсь в нем заблудится.
– Спальни рассчитаны на двоих человек, – учительским тоном провозглашает Рош.
Все, словно муравьи, разбегаются.
– Идем. – Луна ловит меня за локоть и ведет по деревянной лестнице на третий этаж.
Я не сопротивляюсь. Моя соседка выбирает самую последнюю комнату вниз по коридору. Тут мансарда, вместо прямого потолка треугольная крыша, обитая балками. Французские двери в пол ведут на просторный балкон, откуда открывается великолепный вид на заснеженные горы и сосновый лес. Воздух свеж и сладок. Я впервые в Альпах, видела их только на картинках, но они не передают масштаба.
– Холодно! – возмущается Луна. – Ты заболеть хочешь?
Я выдыхаю облако пара и ныряю внутрь. Действительно, снега еще нет, до зимы далеко, но воздух гораздо прохладнее, чем в Розенберге.
– Я думала, ты со мной не разговариваешь, – говорю я, глядя на то, как она запирает дверь и со стоном падает на большую двуспальную кровать.
– Из всех особей женского пола, присутствующих здесь сегодня, ты мне менее противна, – бормочет она и завывает: – Боже, как мне плохо!
Я оставляю свой рюкзак на стуле и неловко переминаюсь с ноги на ногу. Наша спальня просторна и светла. Под ногами пушистый ковролин, в углу красное пышное кресло, как из сказок про милых бабушек. В целом весь интерьер таков. Занавески с рюшами, цветастое покрывало на постели. Это место будто декорировала старушка с безлимитной способностью тратить деньги. Подсвечники, фарфоровые фигурки, подушки с бахромой.
– Могу тебе как-нибудь помочь? – все же спрашиваю я.
Луна приоткрывает один глаз и с любопытством меня оглядывает.
– Это проявление вежливости или доброты? – глухо интересуется она.
– А тебе есть разница? – не сдерживаю раздражения.
– Ты права, без разницы. И если предложение все еще в силе, то оставь меня в комнате одну.
– Как скажешь. – Я покидаю спальню, плотно прикрыв за собой дверь.
Я была права. Это будет долгий уик-энд.
– Селин, я как раз тебя искала. – Мак-Тоули вырастает в коридоре будто из ниоткуда. – Могу попросить тебя сделать всем чай? Нам нужно их выгнать из комнат, иначе все выходные пройдут вот так! – сокрушается она.
– Конечно, – спешно отвечаю я. – Чай на тридцать человек?
– Да, придется заварить больше одного чайника, – со смешком произносит она. – Кухня на первом этаже.
Я киваю и спускаюсь. Действительно, огромное шале выглядит пустым. Все попрятались по спальням. Однако в зале я обнаруживаю профессора по латыни и Бенджамина. Рош расхаживает по комнате, в то время как Шнайдер пыхтит над камином.
– У вас же немецкие корни?
– Да, только не напоминайте об этом моему папочке. Он не очень любит, когда всплывает сей факт. – Бен слегка дует на огонь.
– А позвольте узнать причину. – Профессор с любопытством поглядывает на своего студента.
Тот вытирает пот тыльной стороной ладони:
– Вам знаком термин «американская мечта»?
– Конечно, – озадаченно отвечает Рош.
– И что вы о нем думаете?
Учитель непонимающе хмурится:
– С психологической точки зрения довольно красиво, что у американцев есть такое понятие, как мечта. А также тот факт, что в их конституции есть пункт о праве на счастье.
Шнайдер довольно кивает:
– Стало быть, американская мечта всем нравится?
– Людей покоряет энтузиазм.
Губы Бена расползаются в хитрой улыбке.
– Не всех, – расплывчато начинает он. – Видите ли, мой прадедушка в свое время поверил в немецкую мечту.
Рош замирает на месте как статуя.
– А она, как известно, многим не понравилась…
Профессор краснеет, зеленеет и откашливается. Только Бенджамин Шнайдер может так шутить. Я прячу улыбку. Кошмарная шутка, но, зараза, весьма тонкая.
Рош пытается сменить тему и спрашивает:
– Ну, вы наверняка чувствуете себя англичанином?
– Вы плохо разузнали о моей семье, иначе бы были в курсе, что со стороны моей любимой мамулечки корни ведут прямиком в Российскую империю.
– О! – Рош удивленно приподнимает брови. – Как интересно.
– Да, капелька Германии, капелька России – и вот он я, истинный англичанин. – Шнайдер тычет в себя указательным пальцем и нахально подмигивает.
С моих губ слетает смешок. Шнайдер резко оборачивается и впивается в меня взглядом.
– Неужели ты умеешь смеяться? – наигранно удивляется он.
Моя улыбка мгновенно исчезает.
– Ну вот, опять хмурая, как понедельник, – продолжает издеваться надо мной Бен.
– Будьте джентльменом, – деликатно вступается за меня Рош. – Селин, я могу вам помочь?
– Джоан попросила приготовить чай…
– Мадам Мак-Тоули, как всегда, забыла, что тут есть кухарка. – Рош качает головой. – Я уже все организовал. Чаепитие будет ровно через тридцать минут! В столовой!
– А, ну тогда… – Я растерянно опускаю глаза в пол. – Моей соседке нехорошо, она уснула…
– На третьем этаже четвертая дверь слева по коридору, – звучит голос Джоан, она спускается по ступенькам. – И да, в мое время студенты не были столь избалованны и готовили все сами!
– А что на третьем этаже?
– Твоя обитель, – ехидничает Шнайдер и все же справляется со своей задачей: в камине разгорается огонь.
– Библиотека, – поясняет Мак-Тоули.
– Да, пойду почитаю, – отвечаю я и натыкаюсь на ехидную улыбку Бенджамина.
– Приятного времяпрепровождения, – пропевает он. – Это достаточно по-джентльменски?
Рош качает головой, а Джоан садится на аляпистый диван и бормочет:
– Столько умных людей скрестилось, чтобы на свет появились вы… удивительно! Даже из царской России что-то досталось. – Она откашливается. – Но давайте честно: все лучшее, похоже, генетически вас обошло, мой дорогой Бенджамин.
Я громко фыркаю, и, к своему удивлению, слышу задорный смех Бена:
– Мисс Мак-Тоули, вот поэтому вы мой любимый преподаватель.
– Лесть тебя не спасет на экзамене, – с хитрой улыбкой обрывает его порыв Джоан. – Селин, если Стейнбек вдруг прошел мимо вас, я советую оценить его. Говорят, это мужская литература, но мы-то с вами знаем, что так рассуждают только недалекие люди. – Она скалится на профессора Роша, который бледнеет на глазах. Похоже, это камень в его огород.
– Хорошо. – Силясь сдержать улыбку, я направляюсь к лестнице.
Можно мне повесить в своей комнате постер «Джоан Мак-Тоули – мой кумир» или это будет слишком банально? Настроение немного поднимается. Может, эти два дня все же пройдут неплохо.
На втором этаже натыкаюсь на осиротевшую свиту Шнайдера. Хочу пройти мимо, но один из парней намеренно преграждает мне путь. Тот самый Николас, который задавал глупые вопросы на латинском.
– Ты знаешь, что теперь каждая моя пятница заканчивается новым эссе в десять вечера? – цедит он сквозь зубы. Его карие глаза сверкают гневом, а черные волосы слегка растрепаны, будто он только что встал с постели. – Ты в курсе, что лишила меня пятничного веселья?
– Ник, оставь ее, – махнув рукой, просит его приятель.
Этот парень – Майкл, высокий блондин с ярко-голубыми глазами и постоянной ухмылкой на лице. Кроме латыни, у меня с ним не было общих лекций, но его выкрики в коридорах слышны всегда громче других.
Николас качает головой, и его губы расползаются в гадкой улыбке, которая адресована мне.
– Что будем делать с нехваткой развлечений в моей жизни, стипендиатка? – Его голос проникает в каждую клеточку моего тела, вызывая дрожь.