Тот задумчиво трет подбородок:
– Тогда вы можете сказать мне все то, что боитесь сказать им. Иногда важно выговориться.
– Я могу сказать вам: «Горите в аду»? – Люси прыскает со смеху, в то время как доктор выглядит обеспокоенным. – Только не смотрите на меня с такой жалостью. – Она закатывает глаза и перекидывает косу с левого плеча на правое. – Я уже решила, что буду делать.
– И что же? – Жан-Огюст озадаченно смотрит в пол.
– Сейчас я играю по правилам. Они хотят видеть идеальную версию Люси Ван дер Гардтс. Мне дают деньги за отличные оценки, поведение, нужные высказывания прессе. Правда, необходимо отчитываться за каждый цент, но и на этот счет у меня есть мысль.
Жан-Огюст записывает что-то в тетрадь:
– Быть может, вы могли бы попросить у родителей больше свободы? Вам двадцать один. Тот самый возраст, когда люди обретают независимость.
– Мой отец мгновенно представляет, как я трачу все деньги на распутную жизнь и альфонсов. – Люси весело хохочет, но смех ее наигранный и безжизненный. – К тому же, мне кажется, его маниакальный контроль ему нравится, и он ни за что от него не откажется.
– Но вы уже довольно взрослая девушка…
– Да, чеки от покупки прокладок я тоже фотографирую, – грубо отрезает она. – Поэтому, как вы понимаете, получить финансовую независимость и никогда более не разговаривать с отцом является единственно верным решением в данной ситуации.
– Рвать связи не всегда единственное решение… – Доктор поднимает голову и тревожно оглядывает юную печальную пациентку. – Все всегда можно обсудить.
– Доктор, я не могу себе кофе купить без разрешения. – Люси начинает заметно злиться. – О каком обсуждении вы говорите? Нет никакой логики или адекватности. Ему просто нравится издеваться надо мной.
– Кому? – Жан-Огюст несколько раз моргает.
– Моему отцу! – рявкает Люси. – Он смотритель моей тюрьмы.
– Люси, вы заблуждаетесь, вы не в тюрьме… Молодые люди склонны драматизировать.
Она перебивает:
– Я чувствую себя в постоянном заточении.
Люси говорит грубо, резко, упрямо. Она хмурится, будто ненавидит себя за то, что призналась в этом.
– Я уверен, что не все столь плохо, как вы себе представляете.
– Не надо делать вид, что знаете о моей жизни больше, чем я вам рассказываю. – Люси закатывает глаза и косится на настенные часы.
– У нас еще есть время, – отвечает ей доктор. – Знаете, если все и правда так плохо, то вы всегда можете попросить помощи у других…
– На что вы намекаете?
– У вас есть друзья. Неужели никто из них не может…
– Гойар, Маунтбеттен и Шнайдер? – Люси истерически смеется. – Вы хотите, чтобы я клянчила деньги у них?
Психолог выглядит оскорбленным такой постановкой вопроса:
– Нет, вы неправильно меня поняли. Я лишь хочу подчеркнуть, что вы отнюдь не в заточении и у вас есть варианты, как у каждого взрослого человека. И один из вариантов – попросить о помощи.
Люси качает головой.
– У таких, как они, не просят помощи, – тихо, но твердо произносит она. – Быть их должницей? Я девушка, доктор… А мы выплачиваем свои долги иначе. – По ее лицу пробегает тень.
Жан-Огюст шокированно смотрит на нее.
– Но не переживайте, я нашла выход и со всем справлюсь. – Она ухмыляется, и эта ухмылка не предвещает ничего хорошего.
– И все же, – откашлявшись, спрашивает психолог, – почему вы разбили машину Уильяма?
– Потому что он придурок.
На лице Люси появляется идеально красивая улыбка, жемчужные зубы сверкают, а полные губы соблазнительно приподнимаются.
Видео обрывается. Мой телефон выбрасывает из браузера. Пытаюсь перезагрузить страницу, но на экране загорается ошибка доступа. Я подскакиваю с места. От волнения в горле образуется ком. А что, если они поняли, что зашел тот, кто не должен был? А что, если они вычислят, что это было сделано с моего телефона? Дрожащими руками прячу его в сумку и пулей вылетаю за дверь. Необходимо как можно скорее избавиться от папки.
Я со всех ног бегу к зданию администрации. Капли дождя стали крупнее, и они больно бьют по лицу. Тяжелая дверь поддается не сразу, но я все-таки проскальзываю внутрь.
Клодит со скучающим видом надувает пузырь из жвачки и что-то лениво печатает в телефоне.
– Я… я… – спотыкаюсь на словах, от волнения все перед глазами начинает плыть.
– Что стряслось на этот раз, Ламботт?! – орет на весь коридор Де Са.
Я подпрыгиваю от неожиданности. Директриса стоит, скрестив руки на груди, и строго на меня смотрит. Морщины на высоком лбу стали глубже. Она словно постарела за последние дни, что я ее не видела.
– Папка! – на выдохе произношу я и протягиваю ее прямо ей в руки.
Она переводит недовольный взгляд на голубую папку. Де Са в ярости и не скрывает этого. Она пронзает Клодит взглядом, и секретарша мгновенно подскакивает со стула.
– Как эта папка у нее оказалась?! – Голос директрисы истерично звенит.
– Не знаю, – заикаясь, отвечает Клодит.
– А что ты вообще знаешь, безмозглая идиотка?! – Де Са резко вырывает папку из моих рук. – Кто дал ее тебе? – кричит она. – Вы ходите по краю, Селин! Складывается ощущение, что наше учебное заведение не для вас. – Она смотрит на меня взглядом, полным ненависти и… страха.
Последняя эмоция прорывается сквозь злую тираду нервным кусанием губ и дрожащими руками. Акулы… они готовы сожрать тебя… стань костью в их горле.
Я выпрямляю спину.
– Мадам Башер прервала наш репетиторский урок, – выдерживаю я паузу и смотрю ей в глаза, – с Уильямом Маунтбеттеном. – Сбрасываю эту бомбу, но делаю вид, что ничего особенного не сделала, и монотонно продолжаю: – Профессор попросила занести папку вам и, скажу честно, не была вежлива в выражениях. – Все внутри меня дрожит, когда я произношу это вслух, осознавая свою дерзость. – Чтобы это ни было, я ни при чем, – заканчиваю свою речь.
Мой голос звучит твердо – это голос человека, которому нечего скрывать. Хотя внутри меня все собралось в холодный узел страха и терзания. Но я знаю: это тот самый момент, когда я должна выстоять. Я не могу вылететь из академии.
– Ты открывала ее? – Маленькие глаза директрисы впиваются в мои.
Она больше не кричит. После того как я произнесла вслух то самое имя, ее пыл заметно поубавился. Магия вне Хогвартса. Вот что может сотворить одна фамилия.
Я делаю глубокий вдох. Сердце бьется с такой силой, что чудом еще не взорвалось. Секунды медленно тикают.
Я смотрю ей прямо в глаза и медленно качаю головой:
– Нет.
Ложь льется из меня уверенно и правдиво, это поистине удивительно. Я никогда не была человеком, который умеет врать. Мне с трудом даются все эти игры и притворства. Но, видимо, академия Делла Росса – особое место. Может, не зря на ее гербе змей. Тот самый змей-искуситель.
Де Са долгих десять секунд изучает меня, а после, тяжело вздохнув, кивает:
– Можешь идти, Ламботт.
Она не орет на меня, не угрожает и не смотрит пренебрежительно. Директриса просто меня отпускает.
Я впервые выиграла битву. Хитростью и обманом.
Дневник Люси
Джошуа Тонкинса избили в переулке в центре Лондона так сильно, что ему пришлось лежать в больнице. Множественные переломы и сотрясение мозга – это все, что мне было известно, ведь я его не навещала. Поговаривали, что он чудом выжил… Нет на свете слов, чтобы описать мое ликование… мою чистую, искрящуюся радость, когда я услышала об этом. По правде сказать, я надеялась, что он испытывает адскую боль и пребывает в муках. В глубине души я не желала ему смерти, но жаждала, чтобы он остался инвалидом.
Кто на него напал, оставалось загадкой для всех, кроме Джошуа, тех, кто совершил нападение, и… меня.
Мы сидели в каминном зале мануара моего деда, окруженные массивной дубовой мебелью. В огромном камине горел яркий огонь, освещая комнату теплым мерцающим светом. Тени от пламени плясали на стенах и на силуэтах моих друзей. Парни разглядывали коллекцию марок моей бабушки, которую я не застала – ее не стало до моего рождения. Костяшки каждого были сбиты в кровь, больше всех у Маунтбеттена.
– Так что стряслось с вашими руками? – спросила я, наблюдая за их безмятежными лицами.
Они не подняли головы, продолжая листать страницы альбома, словно марки времен Второй мировой войны – самое интересное, что есть в этом мире.
– Бокс, Люси, – наконец отозвался Уильям, не отрываясь от своего занятия.
– Ты занимаешься спортом с детства, и я впервые вижу, чтобы твои руки были в таком состоянии, – продолжила я, пытаясь выудить из них правду.
Парни молчали. Никто из них не признавался, что Джошуа избили они. Закон был нарушен, лорд избит, и при этом ни один виновник не выглядел так, словно испытывал угрызения совести или переживал о последствиях. Напротив – слишком спокойные для людей, которые довели человека до больничной койки.
– Мальчики! – позвала я.
Три пары глаз поднялись на меня как по команде. Такие разные: задумчивые карие Этьена, сосредоточенные серые Уильяма и с толикой жалости голубые Бена. Теплый свет камина отражался в их зрачках, добавляя что-то потустороннее, дьявольское.
– Спасибо, – тихо отблагодарила я.
В выражении их лиц на секунду промелькнуло удивление.
– Мы не понимаем, о чем ты, – отозвался Гойар, пытаясь казаться безразличным.
– Не имеем ни малейшего понятия, – вторил ему Шнайдер.
И лишь Уильям задрал подбородок и приказным тоном произнес:
– В следующий раз расскажи нам все сама.
Комната погрузилась в тишину, нарушаемую лишь треском дров в камине.
– Мне было стыдно, – призналась я, опустив взгляд на ковер с восточным узором.
Даже в то мгновение я испытывала стыд, понимая, что кто-то рассказал им о моем первом сексуальным опыте. Я не знала, насколько в нашем кругу все мусолили детали. Но была уверена, что Джошуа в больнице станет для всех большим предупреждением держать язык за зубами.